— Выселился на Приволье, такъ и сталъ богачомъ, — укоряли его другіе мужики. — Тебѣ все въ руки плыветъ, а мы гдѣ денегъ-то возьмемъ?
— Проситесь избы переносить, такъ и вамъ не худо будетъ, — отвѣтилъ богатый мужикъ, какъ бы позабытый всѣми въ своемъ привольскомъ уединеніи и уже давно добывавшій со своею многочисленною семьею деньги на этомъ мѣстѣ.
Мужики потолковали, что не легкая штука переселяться на новое мѣсто, что, пожалуй, и баринъ не позволитъ. Нѣкоторые твердо рѣшились оставаться на своихъ мѣстахъ, не видя никакой пользы въ томъ, что они будутъ жить на нѣсколько верстъ дальше отъ города и ближе къ рѣкѣ; другіе склонялись на переселеніе. Староста написалъ объ этомъ барину и получилъ отвѣтъ, что мужики могутъ хоть къ чорту переселиться, но должны оброкъ сполна выплачивать. Тотчасъ же, по полученіи этого отвѣта, нѣсколько семей перенесло свои избы на другое мѣсто, на «Приволье». Тутъ была подъ рукой судоходная рѣка, богатая рыбой; тутъ ежедневно тянулись лѣтомъ барки, сплавлялся лѣсъ, перевозился хлѣбъ, нерѣдко случались несчастія во время бурь или обмелѣнія рѣки; постоянно требовались здѣсь рабочія руки. Пугало выселившихся мужиковъ одно обстоятельство: они не надѣялись на первый годъ выработать столько денегъ, чтобы внести сполна оброкъ. Но хлопотавшій болѣе всего объ этомъ переселеніи раскольникъ, давно жившій на Привольѣ и «мутившій православный народъ», отстранилъ и это сомнѣніе. Онъ съ таинственнымъ видомъ объявилъ, что есть у него на примѣтѣ такіе благодѣтели, которые дѣло-то могли бы уладить, да только какъ бы не провѣдалъ кто этого. Послѣ многихъ приступовъ и переговоровъ дѣло уладилось, и мужики попали въ кабалу къ своему же брату-крестьянину. Настала для переселенцевъ новая жизнь. Работы было на первыхъ порахъ больше, чѣмъ во время барщины. Приходилось работать на себя, да кромѣ того старый раскольникъ выжималъ свои деньги.
Но какъ бы ни прижималъ онъ мужиковъ, въ его сношеніяхъ съ ними была и хорошая сторона: онъ показалъ имъ, что можно извлечь изъ счастливаго положенія «Приволья», и отучилъ ихъ ѣздить въ близкій отъ нихъ городъ.
— Либо къ рѣкѣ, либо къ городу; либо къ Богу, либо къ чорту, — говаривалъ онъ.
И скоро всѣ поняли, что «тянуть къ рѣкѣ выгоднѣе». Прошло не очень много лѣтъ, и переселившіеся мужики разбогатѣли, приманили къ себѣ новыхъ переселенцевъ и пріобрѣли какую-то особенную физіономію. Это былъ суровый, «забубенный» народъ, передъ которымъ, такъ сказать, проплыла на судахъ вся Россія. Видалъ онъ и бурлака, и татарина, и каторжниковъ, и высшихъ сановниковъ. Ловилъ онъ отважно рыбу въ бурное время, да не трусилъ и тогда, когда ночною порой вылавливалъ тайкомъ грузъ затонувшей барки. Наживался онъ гдѣ правдой, а гдѣ и неправдой. Проѣзжать мимо Приволья было не всегда безопасно. Не шелъ онъ въ городъ на мелкіе заработки по совѣту стараго раскольника, да не шелъ и въ церковь «Никитинскаго погоста»: «далеко, молъ, ходить; часъ проводишься, а пятъ прошляешься».
Это было въ концѣ двадцатыхъ годовъ. Князь Мурзатовъ попалъ въ немилость и считалъ себя счастливымъ, что долженъ былъ удаляться въ деревню, а не куда-нибудь подальше. Его барскій домъ стоялъ на берегу большой рѣки, на значительномъ разстояніи отъ Приволья. Выстроенный во дни Екатерины, этотъ домъ не безъ основанія назывался «дворцомъ». Роскошный, обширный, онъ былъ окруженъ садами; тутъ были бесѣдки, гроты, статуи, такъ-называемый эрмитажъ, то-есть просто уединенный домикъ съ комнатою изъ сплошныхъ зеркалъ, обвитыхъ искусственными цвѣтами; цвѣты, кажется, готовы были упасть и засыпать пуховые турецкіе диваны, обитые бѣлымъ съ розами атласомъ и отражавшіеся въ зеркальномъ потолкѣ и въ каждой изъ зеркальныхъ стѣнъ. въ этомъ домикѣ, какъ говорить преданіе, происходили самыя грязныя и ужасающія сцены, оканчивавшіяся нерѣдко смертью несчастныхъ жертвъ разврата, и самъ домикъ былъ построенъ именно для этой цѣли… Барскія палаты какъ-то сторонились какъ отъ «Никитинскаго погоста», такъ и отъ «Приволья». Переѣхавъ въ деревню, князь Мурзатовъ сразу почувствовалъ нѣчто непріятное, нѣчто зловѣщее въ положеніи своего дворца. Онъ зналъ, что одинъ изъ его предковъ во времена Анны Іоанновны занимался разбоемъ, грабилъ и дворянъ, и мужиковъ, и потому выстроилъ себѣ притонъ среди лѣса на берегу рѣки, отъ которой отдалилъ своихъ крестьянъ; зналъ онъ также, что этотъ разбойничій вертепъ въ началѣ царствованія Екатерины вдругъ превратился въ какой-то русскій братскій тріанонъ, превратился при помощи громадныхъ издержекъ, и только для того, чтобы самъ помѣщикъ прожилъ въ немъ два года, но зато какіе два года! Все это припомнилъ опальный баринъ, пріѣхавъ въ свой дворецъ, и ему стало скверно въ этомъ отдалявшемся отъ крестьянъ и отъ помѣщиковъ пріютѣ. Онъ увидалъ бѣдность и пьянство въ «Никитинскомъ погостѣ», и довольство и трезвость въ «Привольѣ», и рѣшился переселить всѣхъ крестьянъ изъ «Никитинскаго погоста» въ «Приволье». Послѣ двухлѣтняго его пребыванія въ деревнѣ, около его дворца уже красовались выстроенныя на его деньги избы послѣднихъ переселившихся жителей «Никитинскаго погоста». «Приволье» представляло теперь сплошное село, заканчивавшееся съ одной стороны барскимъ домомъ, а съ другой — новою каменною кладбищенскою церковью, кромѣ которой были еще деревянная «лѣтняя» церковь, да такъ-называемая дворцовая церковь, находившаяся въ барскомъ домѣ. Въ «Никитинскомъ погостѣ» уцѣлѣли только небольшая полуразвалившаяся часовня съ кладбищемъ, да постоялый дворъ съ кабакомъ на большой дорогѣ, помѣщавшійся недалеко отъ врѣзавшейся угломъ въ мурзатовское имѣніе Бабиновки.
Городъ Никитинъ находился теперь въ четырнадцати или въ двѣнадцати верстахъ отъ мурзатовскихъ крестьянъ, тогда какъ прежде они жили отъ него въ пяти или въ четырехъ верстахъ. Но дѣло было не въ разстояніи, а въ стремленіи мужиковъ къ рѣкѣ. Вновь переселенные крестьяне стали кое-какъ поправляться, хотя и не могли сравняться въ довольствѣ съ первыми поселенцами. Они долго отличались отъ нихъ и характеромъ, чаще ходили въ церковь, были менѣе предпріимчивы, больше пили и считали, можетъ-быть, не безъ основанія, всѣхъ старыхъ жителей Приволья раскольниками или, по крайней мѣрѣ, людьми, сочувствующими расколу и очень холодно смотрящими на православіе. Можетъ-быть, тутъ не было ни раскольничества, ни православія, а былъ просто индифферентизмъ народа, разжившагося и закалившагося въ неусыпномъ трудѣ и въ вызванномъ обстоятельствами мошенничествѣ. Но богатые мужики неохотно говорили объ этомъ предметѣ; еще неохотнѣе говорили они о своемъ денежномъ положеніи и имѣли привычку прикидываться очень небогатыми людьми.
— Что сработаешь, то и проѣшь. Какіе у насъ капиталы могутъ быть! — говорили они.
А въ народѣ ходили слухи, что у старыхъ мужиковъ Приволья водится деньга и большая деньга, только это кулакъ-народъ.
— Много ли, мало ли, а все же хоронить на черный день надо, — отвѣчали они уклончиво, если къ нимъ очень приставали съ вопросами объ ихъ матеріальномъ положеніи, и тутъ же подсмѣивались надъ другими мужиками. — А вы деньги-то на улицу выложите, авось добрые люди припрячутъ.
Въ началѣ пятидесятыхъ годовъ жители Приволья окончательно сжились, и остались только едва уловимыя отличительныя черты въ ихъ характерахъ. Это было село торговое, дѣятельное, съ большимъ трактиромъ и постоялымъ дворомъ на берегу рѣки, съ нѣсколькими лавками, не только не уступавшее ни въ чемъ, но даже превосходившее во многомъ Никитинъ, откуда часто пріѣзжали горожане за товарами въ село, не находя этихъ товаровъ въ городѣ. Ободранные, придавленные чиновничествомъ былыхъ временъ, городскіе мѣщане-лавочники; чиновничество, берущее мелкія взятки и трепещущее передъ ревизіями губернскаго начальства; одна церковь, десятокъ кабаковъ и трактиръ, поглощающіе послѣднія деньги у мѣщанъ и все нажитое грошевыми взятками у чиновниковъ; жалкія поползновенія на полицейскій надзоръ, — все это придавало какой-то скорбный видъ городу, построенному по чьему-то приказанію, Богъ знаетъ для какихъ цѣлей, среди нагихъ и плоскихъ полей. Стоя незначительно выше мужиковъ по образованію, никитинскіе жители утратили всякую возможность работать такъ, какъ работали привольскіе мужики; чиновники стыдились явно плотничать, сапожничать, портняжничать; мѣщане привыкли къ городской торговлѣ, то-есть къ отупляющей, праздной и сидячей жизни, и не работала отчасти и потому, что никитинское народонаселеніе очень мало потребляло на мѣстѣ, а заказывало одежду и даже обувь въ губернскомъ городѣ; хлѣбъ, масло, яйца покупало изъ деревень; иные товары закупало прямо въ Привольѣ. Отставъ отъ привольскихъ мужиковъ на этомъ поприщѣ, отстали никитинцы отъ нихъ и на поприщѣ наслажденій жизнію. Она еще не доразвились, не добогатѣли настолько, чтобы завести собранія, библіотеку, театръ, но уже зашли за ту черту, гдѣ люди начинаютъ гнушаться мужикомъ и стыдиться его удовольствій, хороводовъ, посидѣлокъ и тому подобнаго. Сплетни, карты, пьянство и вѣчный сонъ наполняли все свободное время ихъ жизни. Совсѣмъ иначе выглядѣли жители Приволья. Долгое знакомство съ проѣзжающимъ со всей Россіи людомъ значительно развило ихъ; довольно значительные торговые обороты пробудили смѣтливость, отчасти кулачество и способность надуть хоть родного брата; постоянная работа на сердитой рѣкѣ придавала имъ смѣлости и умѣнья пользоваться чужимъ несчастьемъ, какъ въ былые годы пользовались другіе люди ихъ бѣдственнымъ положеніемъ; отсутствіе управителей и полиціи, господъ и барщинныхъ дней пробудило въ нихъ какую-то гордость, самоуваженіе, отчасти самодурство; эти люди, кажется, могли постоять за себя; уже многіе изъ нихъ, имѣя родню въ селѣ, сдѣлались значительными купцами и кормили не только какихъ-нибудь «канцелярскихъ» своими обѣдами, а и самихъ губернаторовъ. Всѣ помнятъ, какъ на одномъ изъ своихъ обѣдовъ купецъ Туговъ представилъ гостямъ и посадилъ за столъ на первое мѣсто своего отца, простого мужика привольскаго. Эта выходка надѣлала шуму даже въ столицѣ. Имѣя такихъ родственниковъ и милостивцевъ, гордившихся и коловшихъ разнымъ баричамъ глаза своимъ происхожденіемъ, привольскіе мужики смотрѣли дерзко и смѣло на мелкихъ властей. Рѣзко стали они отличаться отъ всѣхъ своихъ сосѣдей, жившихъ вдали отъ рѣки, «тянувшихъ къ городу». Послѣдніе снимали шапку передъ каждымъ бариномъ, но никогда не дѣлалъ этого привольскій житель. Правда, жители Приволья и не были такъ добродушны, какъ ихъ сосѣди. Надуть они были готовы всякаго.
