Пора была послѣобѣденная; отецъ и дѣти сидѣли въ дѣтской; онъ долженъ былъ черезъ часъ уѣхать, и дѣтямъ какъ-то было не по себѣ; они не играли, не шумѣли и присмирѣвшей толпой окружали отца, сидя на полу, на столѣ и на его колѣняхъ. Разговоры шли о будущемъ, каждый высказывалъ свои желанія…

— А вотъ, когда папка богатъ будетъ, — говорилъ десятилѣтній мальчуганъ.

— А когда ты, папка, богатъ будешь? — спросилъ, перебивая брата, шестилѣтній ребенокъ.

— Когда ваша тетка умретъ и мнѣ наслѣдство оставитъ, — серьезно отвѣтилъ отецъ, покачивая на своихъ колѣняхъ ребенка. — Тогда возьму я васъ и увезу отъ матери…

— Въ большомъ, въ большомъ тарантасѣ увезешь насъ! — прервалъ сладкимъ голосомъ ребенокъ, точно этотъ большой тарантасъ былъ цѣлью всѣхъ его желаній.

— Ну да, въ большомъ тарантасѣ увезетъ онъ насъ, и станемъ мы домъ строить, — говорилъ десятилѣтній мальчуганъ. — Ты, Мишка, будешь плотникомъ надъ плотниками!..

— А ты садовникомъ и огородникомъ будешь, — торопливо перебилъ брата девятилѣтній мальчикъ. — А Катька будетъ на насъ бѣлье мыть за то, что мы ей въ домѣ комнату выстроимъ. Ванюшка за лошадьми будетъ смотрѣть, а сестрица Лиза царицей будетъ и станетъ она насъ кормить, когда мы съ работы придемъ, и станетъ она вамъ пѣсни пѣть, хо-ро-шія пѣсни станетъ пѣть, — сощурилъ, какъ котенокъ, свои глазенки мальчуганъ. Видно было, что эти мечты о спокойной и мирной жизни были ему давно знакомы и очень дороги.

— А мать насъ не найдетъ и останется здѣсь одна жить, совсѣмъ одна! И станутъ ее мужики притѣснять…

— Неправда, неправда! Мать соскучится и придетъ къ намъ, и мы ее кормить будемъ, — торопливо перебила маленькая Катя. — Такъ сестрица Лиза говорила, — тихо прибавила она.

— Да, да, сестрица Лиза дурного не выдумаетъ, — задумчиво проговорилъ отецъ. — Ея слушайтесь; никого не слушайтесь, а ея слушайтесь! — добавилъ онъ ласково и грустно.

— Да ты, папка, не уѣзжай! — жалостно произнесъ одинъ изъ дѣтей.

Отецъ вздохнулъ, но промолчалъ. Въ комнатѣ настала тишина. Всѣ, кажется, погрузились въ мечты о піанахъ будущей мирной жизни. Эти планы давно были извѣстны во всѣхъ мельчайшихъ подробностяхъ каждому изъ дѣтей. Отецъ — этотъ вѣчный изобрѣтатель новыхъ анекдотовъ и удивительныхъ исторій, какъ-то вмѣсто сказки неумышленно высказалъ дѣтямъ эти фантазіи, и дѣти подхватили разсказъ, дополнили его различными подробностями, расширили картину и постоянно возвращались къ ней послѣ бурныхъ сценъ въ домѣ. Это будущее было для нихъ то же, что далекая пристань для потерпѣвшихъ кораблекрушеніе моряковъ. Всѣ они давно знали, что и кому принадлежитъ въ разсказѣ, знали, что добавленіе о пріѣздѣ соскучившейся матери къ бѣжавшей отъ нея семьѣ принадлежитъ старшей сестрицѣ Лизѣ, про которую они говорили между собою: «Извѣстно, она у насъ добрая», и которая теперь задумчиво сидѣла, склонивъ голову на плечо отца…

Балованное дитя родителей, любимецъ родныхъ, добродушный, но, тѣмъ не менѣе, страшный мучитель учителей и начальниковъ, съ пятнадцатаго года побѣдитель женскихъ сердецъ, честнѣйшій и преданнѣйшій товарищъ, защитникъ слабыхъ и открытый кошелекъ неимущихъ, гуляка тридцатыхъ годовъ, душа общества, незамѣнимый собесѣдникъ, декламирующій наизусть всего Пушкина и всего Баркова, юнкеръ въ отставкѣ, таковъ былъ Николай Николаевичъ Баскаковъ до женитьбы. Чуть не нищій и первый врагъ своей довольно не бѣдной и совсѣмъ не образованной жены; приживалка и шутъ въ домахъ сосѣдей, гдѣ проводилъ онъ цѣлые мѣсяцы, изрѣдка заглядывая въ родное гнѣздо; ярмарочный игрокъ на бильярдѣ, при помощи котораго онъ зашибалъ кое-какія деньги на нѣсколько дней; любящій, но безалаберный отецъ; то проливающій слезы грѣшникъ, то дикій звѣрь въ пьяномъ видѣ, таковъ былъ Николай Николаевичъ Баскаковъ послѣ женитьбы. При первомъ удобномъ случаѣ онъ готовъ былъ обыграть на бильярдѣ до послѣдней копейки какого-нибудь купчика и, возвращаясь съ игры, съ такой же искренностію готовъ былъ дать хоть десятокъ рублей первому попавшемуся бѣдняку. Во время своего пребыванія у какого-нибудь грознаго сосѣда старыхъ временъ, онъ могъ спокойно смотрѣть, какъ пороли крестьянъ, и такъ же хладнокровно бѣжать тушить пожаръ въ избахъ этихъ крестьянъ, жертвуя даже своею жизнію. Онъ позволялъ иногда продѣлывать надъ собою невообразимо-пошлыя штуки и въ то же время дрался два раза на дуэляхъ за самыя невинныя шутки. Онъ любилъ своихъ дѣтей, но болѣе портилъ, чѣмъ развивалъ ихъ, и не умѣлъ отстоять ихъ передъ своею женою, убѣгая изъ дому; впрочемъ, онъ могъ не бояться за жизнь дѣтей, такъ какъ именно подъ его вліяніемъ они стали «озорниками» и умѣли постоять за себя. Иногда онъ былъ радъ куску хлѣба, но подчасъ, зашибивъ копейку, вмѣсто порядочной одежды, вмѣсто хлѣба, накупалъ бронзовыхъ цѣпочекъ, духовъ и помады. Въ обществѣ на Николая Николаевича смотрѣли различно: одни называли его «добрымъ малымъ и широкою натурою», другіе — «жалкимъ шутомъ, потерявшимъ стыдъ», третьи — «хитрой бестіей и подлецомъ». Славянофилы считали его безгрѣшной жертвою, погибшей при введеніи къ намъ западной цивилизаціи, въ узкія рамки которой не можетъ втиснуться могучая русская натура. Западники указывали на него, какъ на ходячее доказательство неспособности русскаго человѣка сдѣлать что-нибудь безъ основательнаго знакомства съ западной наукой. Сходились люди только въ одномъ мнѣніи о немъ: никто не считалъ его дуракомъ и, несмотря на то, что онъ во всю свою жизнь ничего не дѣлалъ, кромѣ глупостей, его называли очень умнымъ человѣкомъ.

Супруга Николая Николаевича, Дарья Власьевна Баскакова, урожденная Бабинова, была еще болѣе оригинальнымъ и безтолковымъ существомъ. Мужъ разъ и навсегда охарактеризовалъ ее слѣдующими словами:

— Дарья Власьевна, пожалуй, иногда и можетъ разсудить что-нибудь умно, только безъ умысла… Вѣдь по исторіи извѣстно, что Богъ сподобилъ однажды и ослицу промолвить человѣческое слово.

Эта женщина, способная только безъ умысла обмолвиться умнымъ словомъ, вѣчно съ кѣмъ-нибудь ссорилась, что-нибудь строила и кого-нибудь рожала. Тяжбы съ сосѣдями у нея не прекращались никогда. Самое замѣчательное изъ дѣлъ этого рода было то, когда умеръ ея крестный отецъ, и она потребовала себѣ долю изъ его имѣнія отъ законныхъ наслѣдниковъ. Сначала она поскакала съ просьбой въ уѣздный городъ, потомъ въ губернскій и, наконецъ, въ столицу. Нигдѣ не хотѣли принять ея прошенія.

— Онъ вамъ не родня! — говорили ей чиновники.

— Да что вы, отцы родные? Не родня? Отецъ-то крестный мнѣ не родня? — волновалась Дарья Власьевна. — Да если бы у него сынъ былъ, такъ я за него бы даже замужъ-то не могла бы выйти. Вотъ какая мы родня-то! — объяснила она.

На всѣ возраженія она только таращила глаза и выражала на своемъ лицѣ тупое недоумѣніе, за которое одна изъ ея служанокъ дала ей на своемъ жаргонѣ кличку «отолпѣшенной»; это выраженіе постоянно являлось на ея лицѣ во всѣ трудныя минуты ея дѣятельной жизни.

— Да зачѣмъ же я ѣздила-то, тратилась-то я зачѣмъ? — восклицала она. — И что это за законы такіе: то родня, то чужой, и женой не смѣешь быть, и наслѣдницей не можешь сдѣлаться?.. Да нѣтъ, батюшки, вы думаете, что на простую дуру напали? Я и до государя дойду, у меня, слава Богу, защитники есть!

Дарья Власьевна, дѣйствительно, имѣла кучу защитниковъ и протерлась въ сотни барскихъ переднихъ, дѣвичьихъ, швейцарскихъ и, то кланяясь, то суя взятки прислугѣ, добивалась до лицезрѣнія важныхъ особъ. Но, несмотря на всѣхъ своихъ покровителей и защитниковъ, дѣло съ наслѣдствомъ отъ крестнаго отца, какъ и всѣ другія ея дѣла, принесло только убытки и заставило Дарью Власьевну долгіе годы роптать на наши законы.

Съ тѣхъ поръ, какъ ей досталась Бабиновка и четыре другія деревни, она не переставала строить свой домъ, который вѣчно оставался недостроеннымъ, и потому она весь вѣкъ возилась съ плотниками, столярами, слесарями и тому подобнымъ рабочимъ народомъ, получавшимъ съ нея деньги только при помощи суда. Но она ухитрялась устраивать свои дѣла такъ, что по суду ей приходилось и дороже платить рабочимъ, и давать взятки чиновникамъ; въ войнѣ съ дѣтьми ей приходилось уступать имъ; послѣ изгнанія мужа приходилось плакаться на свою беззащитность и вдовство, такъ какъ ни на чемъ не основанныя тяжбы съ сосѣдями проигрывались, а это обстоятельство Дарья Власьевна приписывала только своей беззащитности. Она вѣчно строила свой домъ, чтобы въ немъ было какъ можно больше удобства и простора, и именно потому въ этихъ вѣчно недостроенныхъ сараяхъ было всѣмъ и тѣсно, и неуютно. Замужъ она вышла потому, что Николай Николаевичъ слылъ за человѣка «на всѣ руки молодца», а между тѣмъ, съ первыхъ же дней супружеской жизни, послѣ перваго сраженія, даннаго мужу женой и ея родными, жившими съ нею, какъ кошки съ собакой, онъ оказался ни на что негоднымъ для нея и заставилъ ее же заплатить свои старые долги, ради чего пришлось на первыхъ же. порахъ заложить Бабиновку, а потомъ продать другія деревни. Однимъ словомъ, начавъ какое-нибудь дѣло, начавъ войну, Дарья Власьевна играла роль угнетенной невинности, жаловалась на судьбу и впадала въ тупое недоумѣніе. Въ ея домѣ все было въ безпорядкѣ: гдѣ стулъ стоялъ лицомъ къ стѣнѣ, такъ какъ у него не было передней ножки; гдѣ диванъ былъ отставленъ отъ стѣны, потому что на эту стѣну не хватило обоевъ, и ее еще будутъ оклеивать; гдѣ банка осталась на окнѣ въ ожиданіи варенья, которое еще намѣреваются варить и не варятъ потому, что крестьянскіе ребятишки поворовали всѣ ягоды, и по поводу этого идетъ дѣло. Распоротый капотъ лежалъ постоянно гдѣ-нибудь на виду, и хозяйка указывала на него, какъ на очевидное свидѣтельство множества ея занятій.