Дѣйствительно, вопросъ былъ важный: что скажетъ тетка? Графиня, какъ мы сказали, не любила сплетенъ, не любила указаній и наставленій; она знала свою проницательность, свое умѣнье понять все, что дѣлается кругомъ нея, потому никто не смѣлъ указать ей на отношенія Лизаветы Николаевны и Задонскаго. Довольно долго она не замѣчала ничего, попрежнему удерживала Лизу въ своемъ дворцѣ, иногда поручая ей вечеромъ почитать вслухъ какую-нибудь нравственную книгу, иногда приглашая ее съ собою покататься, и забавлялась ея болтовнею. Но нѣсколько фразъ въ родѣ того, что «Михаилъ Александровичъ вспомнилъ старину и все съ Лизаветой Николаевной гуляетъ», что «Лизавета Николаевна удивительно развилась и бойка сдѣлалась въ послѣднее время», фразъ, сказанныхъ мелькомъ, невзначай, съ выраженіемъ отеческой любви къ молодымъ людямъ, заставили дальновидную графиню посерьознѣе взглянуть на дѣло и предупредить заранѣе племянника, чтобы онъ не увлекся.
— Мишель, тебѣ, дѣйствительно, недурно бы съѣздить за границу, ты засидишься здѣсь въ глуши, — говорила однажды тетка Задонскому, зашедшему къ ней въ кабинетъ.
— Мнѣ здѣсь не скучно, — возразилъ Михаилъ Александровичъ.
— Ну, скучно-то — скучно. Я сама соскучилась бы здѣсь безъ дѣла… Но твои обстоятельства, кажется, немного разстроены? Можетъ-быть, это причина…
— Да, мои денежныя средства находятся не въ блестящемъ положеніи.
Графини вздохнула.
— Ты весь въ мать и дядю Алексѣя… Я ихъ не обвиняю… Теперь поздно обвинять ихъ; мы можемъ только молиться за прощеніе ихъ ошибокъ… Но я не могу не замѣтить, что они также запутали безъ всякаго смысла свои дѣла… И до чего ихъ довели стѣсненныя обстоятельства?.. Не сыну стану я напоминать, какъ кончила свою жизнь его матъ, — но возьмемъ дядю Алексѣя. Онъ домоталъ въ Парижѣ послѣднія деньги, чуть не попалъ за долги въ тюрьму; долженъ былъ прибѣгнуть къ милостынѣ — да, иначе я не могу назвать сбора, сдѣланнаго въ его пользу русскими, проживавшими въ Парижѣ,- потомъ онъ скитался по свѣту съ какой-то женщиной. Что это было — я не знаю; но, во всякомъ случаѣ, это было даже и не увлеченіе, а что-то позорное: онъ былъ безъ денегъ, она была стара. Я знаю, какъ страшно было его положеніе, какъ его грызла тоска, какъ ему хотѣлось выпутаться изъ опутавшихъ его сѣтей… И гдѣ онъ нашелъ спасеніе? Іезуиты, видя его умъ, его знанія, его ловкость, вырвали его душу изъ одной пропасти, чтобы погрузить его въ еще болѣе страшную бездну. Они обѣщали ему много и здѣсь, и въ будущемъ; онъ давно мучительно рвался къ чему-нибудь новому, хотѣлъ сразу покончить со всѣмъ прошлымъ, и вотъ онъ сталъ католикомъ, іезуитомъ, врагомъ нашей церкви, нашей родины…
Графиня замолчала въ скорбномъ раздумьи о судьбѣ брата Алексѣя, наклонивъ голову на руки. Черезъ минуту она заговорила снова:
— Да, человѣку нуженъ трудъ, нужна серьезная дѣятельность на пользу ближнихъ… Деньги должны быть только средствомъ къ этой дѣятельности… Иначе онѣ одно изъ самыхъ страшныхъ золъ… Нельзя вѣрнѣе погубить человѣка, какъ сдѣлавъ его богатымъ и не пріучить къ труду… Въ этомъ наказаніе богачей. За временныя блага они продали свою душу… Боже мой, какъ всѣ эти истины вѣрно и давно высказаны въ святомъ писаніи и какъ мало обращаютъ на нихъ вниманія эти умные безумцы — люди! — графиня снова задумалась о священномъ писаніи и о людяхъ. — Надо намъ будетъ выбрать свободное время и обсудить вопросъ о твоемъ будущемъ, — продолжала она черезъ минуту. — Кстати, ты слышалъ, мнѣ совѣтуютъ ѣхать на зиму въ Ниццу, или, во крайней мѣрѣ, въ Швейцарію?
— Да, — отвѣтилъ Задонскій, почтительно слушая тетку.
— Я не поѣхала бы. Ты знаешь, какъ я любилю нашу святую Москву, наше мирное Приволье, нашъ бѣдный, добрый народъ. Но, Боже мой, наша зима такъ убійственно дѣйствуетъ на меня, и докторъ опасается, что я не легко перенесу ее и, можетъ-быть, окончательно убью себя, если не подкрѣплюсь нынче за границей.
Графиня нахмурила брови и помолчала.
— Если бы а знала навѣрное, что все обойдется безъ серьезныхъ послѣдствій, что опасность не большая, то, конечно, я не поѣхала бы. Но вѣдь можетъ случиться, что и дѣйствительно эта зима убьетъ меня. Что-жъ, это будетъ просто самоубійство, если я откажусь предупредить опасность во-время и умру… Грѣхъ не заботиться о ближнихъ, но грѣхъ забывать и свою жизнь, играть съ нею… Тѣмъ болѣе мнѣ нужно дорожить собою, что я надѣюсь еще принести посильную пользу ближнимъ…
Эти смиренные, христіанскіе взгляды на свою жизнь, посвященную служенію ближнимъ, уже три раза принуждали несчастную женщину рѣшаться на дорогостоящія поѣздки за границу. При ея любви къ родинѣ, это было, дѣйствительно, тяжело для нея, и не вознаграждало ее даже то положеніе, въ которомъ она стояла за границей въ средѣ русскихъ «ниццардовъ». Тамъ она пользовалась почетомъ, какъ самая богатая, умнѣйшая и нравственнѣйшая русская женщина; около нея собирался кружокъ отставныхъ знаменитостей, хлопотавшихъ о постройкѣ за границею русскихъ церквей; руссофиловъ, толковавшихъ о народности, замышлявшихъ подавить въ Россіи западничество, составлявшихъ планы различныхъ миссіонерскихъ обществъ для борьбы съ католическими миссіонерами. Графиня становилась во главѣ ихъ, дѣлала сборы въ пользу промотавшихся заграницей личностей, давала этимъ личностямъ высоконравственныя наставленія, даже устраивала русскія литературныя чтенія, на которыхъ, собравъ съ посѣтителей десяти- и двадцати-франковыя монеты, могла хозяйничать, какъ ей угодно, и говорить при всемъ обществѣ которому-нибудь изъ чтецовъ: «Ну, довольно, довольно, вы устали. Мы будемъ вамъ благодарны, если вы намъ прочтете теперь одно изъ ненапечатанныхъ стихотвореній графа Тугоуховскаго». Чтецъ прекращалъ начатое чтеніе и принимался за декламированіе ненапечатаннаго произведенія графа Тугоуховскаго — этого колкаго остряка былыхъ временъ, сердитаго за свою старость, порицателя всего молодого, грубаго обличителя современной Россіи, выражавшаго въ топорныхъ стихахъ, поддѣлываясь подъ мужицкую рѣчь, идеи крайняго обскурантизма. Послѣ чтенія ненапечатаннаго произведенія графа Тугоуховскаго, графиня вставала, любезно благодарила чтеца и удалялась, а люди, заплатившіе за свои мѣста, съ почтеніемъ уступали ей дорогу, и потомъ, такъ какъ чтеніе болѣе не продолжалось, также расходились, можетъ-быть, жалѣя, что заплатили даромъ деньги… Впрочемъ, за эти деньги они имѣли счастіе посидѣть въ одной комнатѣ съ графиней… Но даже этотъ почетъ и уваженіе, конечно, не могли вознаградить графиню за разлуку съ милой для нея родиною.
— Я додумаю, можетъ-быть, мы поѣдемъ вмѣстѣ,- заговорила снова графиня, обращаясь жъ племяннику. — Тебѣ тоже будетъ полезна эта поѣздка. Ты посмотришь на истинно-русскихъ людей, которымъ, при современномъ настроеніи нашего общества, не даютъ у насъ мѣста; ты серьезнѣе взглянешь на свои обязанности и, кромѣ того, разсѣешься… Да! кстати, я хотѣла тебѣ сказать насчетъ Лизы…
Задонскій весь превратился въ слухъ.
— Держи, пожалуйста, себя подальше отъ нея. Я знаю: васъ связываютъ воспоминанія дѣтства, вы все еще смотрите другъ на друга какъ дѣти, но она теперь въ такихъ лѣтахъ, что можетъ увлечься…
Михаилъ Александровичъ закусилъ губу и, сдѣлавъ усиліе надъ собой, шутливо замѣтилъ:
— Что же тутъ страшнаго, если увлечется? Она и сама можетъ вызвать увлеченіе.
Графиня строго посмотрѣла на племянника.
— Такими вещами не шутятъ! Увлеченіе, любовь должны имѣть послѣдствіями женитьбу. А я надѣюсь, что ты понимаешь невозможность своего брака съ ней.
— Отчего же?
— Пожалуйста, оставимъ этотъ разговоръ, — серьезно произнесла тетка. — Ты знаешь, что есть предметы, о которыхъ я или не говорю совсѣмъ, или говорю съ благоговѣніемъ. Играть святыней я не привыкла и не умѣю.
Графиня стала раскладывать на столѣ письменныя принадлежности и дружески кивнула головой племяннику.
— Извини, дружокъ, мнѣ надо написать нѣсколько писемъ, — ласково сказала она и занялась своей безконечной перепиской.
Михаилъ Александровичъ понялъ, что оставаться въ кабинетѣ тетки было невозможно и не зачѣмъ. Онъ вышелъ отъ нея въ смущеніи и тревогѣ. Передъ нимъ была двѣ дорога: пойдешь по одной — разсердишь тетку, останешься чуть не нищимъ, будешь принужденъ жениться на нищей и попадешь за долги въ долговое отдѣленіе; пойдешь по другой — угодишь теткѣ, заплатишь долги и вольный, какъ птица, обманувъ бѣдную дѣвушку, съ комфортомъ проживешь нѣсколько мѣсяцевъ среди блестящаго общества за границей. Задонскій не могъ рѣшиться ни на то, ни на другое, а между тѣмъ выбрать третью дорогу было не только трудно, но почти невозможно. Впервые онъ началъ мысленно проклинать и свое знакомство съ Лизой, и свое увлеченіе ею. «А что тутъ станешь дѣлать съ своею натурою, если не можешь пройти мимо подобнаго цвѣтка?» съ досадой топнулъ онъ ногою.
