Михаилъ Александровичъ бойко встряхнулъ головой.

— Да что мы похоронные разговоры ведемъ? — неожиданно произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ, смѣясь удушливымъ смѣхомъ. — Музыки, пѣсенъ, и будемъ веселиться, смѣяться!

Онъ быстро сѣлъ къ роялю и заигралъ одну изъ удалыхъ русскихъ пѣсенъ.

Лизавета Николаевна, опустивъ на колѣни руки и склонивъ на грудь голову, сидѣла въ какомъ-то чаду. Она сама не знала, почему ея сердце замерло, почему ей стало какъ-то жутко. Ей казалось, что ее вызываетъ на какую-то борьбу человѣкъ, обладающій вдвое большими силами, чѣмъ ея силы. Ей хотѣлось бѣжать отъ этого человѣка, бѣжать далеко и навсегда. Михаилъ Александровичъ еще пѣлъ, когда она встала и тихо прошла въ кабинетъ графини.

— Я уѣзжаю, — проговорила она въ смущеніи.

Графиня взглянула на мое ласковымъ взглядомъ и удивилась блѣдности ея лица.

— Вы больны, дитя? — спросила она.

— Нѣтъ, но мнѣ нужно побывать дома, — отвѣтила Баскакова. — Съ дѣтьми заняться нужно…

— Но вѣдь вы всегда даете имъ каникулы въ эту пору вмѣсто лѣта, когда они учатся съ Борисоглѣбскимъ? — возразила удивленная графиня.

Лизавета Николаевна смутилась.

— Нынче надо заняться… Да, сверхъ того, мнѣ хотѣлось бы взглянуть на своихъ.

— А, да, это естественно… Съѣздите. Но я беру съ васъ слово, что вы дня черезъ два вернетесь… Теперь у насъ такъ хорошо…

Графиня поцѣловала Лизавету Николаевну и позвонила.

— Лизавета Николаевна ѣдетъ долой, заложите экипажъ, — проговорила она лакею.

Тотъ молча поклонился и вышелъ почти въ одно время съ молодою дѣвушкою. Графиня снова принялась за письма…

Михаилъ Александровичъ просидѣлъ довольно долго въ гостиной, потомъ походилъ по комнатѣ и, наконецъ, не дождавшись возвращенія Лизы, пошелъ въ свой кабинетъ. Его лицо было какъ-то самодовольно, въ головѣ мелькала мысль, что Лиза удивительно мила, и что его слова произвели на нее впечатлѣніе. Проходя мимо одного изъ слугъ, онъ небрежно спросилъ:

— Лизавета Николаевна у графини?

— Никакъ нѣтъ-съ. Изволили домой уѣхать, — отвѣтилъ лакей.

Михаилъ Александровичъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на лакея, постоялъ передъ нимъ съ минуту, потомъ быстро прошелъ въ свой кабинетъ, вѣроятно, что-нибудь сообразивъ. Онъ былъ въ самомъ веселомъ настроеніи духа.

— Бѣгутъ — значитъ боятся; боятся — значить есть причины для страха, — разсуждалъ онъ мысленно. — А вѣдь, право, это первая дѣвушка, которая можетъ серьезно увлечь меня. Чортъ знаетъ, какая смѣлость, какая искренность въ каждомъ ея движеніи!

Черезъ полчаса, попробовавъ полежать и почитать, онъ взялъ фуражку и отправился на постоялый дворъ къ Марьѣ Мироновой.

Лиза, между тѣмъ, пріѣхала домой.

— Ну, мало мелюзги, такъ на! еще и большая нахлѣбница пріѣхала, — встрѣтила Лизавету Николаевну ея мать. — Мѣста, что ли, недостало для тебя у графини-то? Ты бы хоть одно то подумала, что мнѣ теперь одинъ отецъ твой всю жизнь отравитъ… У меня постройка, у меня дѣти, а тутъ еще этотъ пьяница глаза мозолилъ!..

— Отецъ дома, — обрадовалась Лиза.

— Дома! Чему радуешься! — раздражительно замѣтила мать. — Обтрепался, по гостямъ шляясь; домой откармливаться пріѣхалъ…

Лизавета Николаевна молча прошла въ дѣтскую, гдѣ обыкновенно помѣщался ея отецъ во время своего пребыванія дома. Онъ былъ, дѣйствительно, какъ-то помятъ, попрежнему плоско шутилъ, тянулъ по рюмочкѣ водку, носился съ дѣтьми, забавляя ихъ нелѣпыми играми, и жаловался на жену. Этотъ разоренный домъ, грязь, хламъ, оборванныя и грязныя дѣти, отецъ въ шутовской роли, мать, съ вѣчною бранью на языкѣ вдругъ обдали, какъ холодною водою, Лизавету Николаевну, послѣ блеска и мира въ привольскомъ дворцѣ. Кажется, она была готова въ омутъ броситься, такъ ей опостылѣть этотъ домашній адъ.

— Ну, а что Михаилъ Александровичъ подѣлываетъ? Здоровъ ли? — разспрашивала у нея мать за вечернимъ чаемъ.

— Что ему дѣлается! — серьезно проговорила дочь.

— Фыркаешь-то ты съ чего? А? — спросила мать.

Лизавета Николаевна промолчала.

— Вы ужъ не съ нимъ ли повздорили, барышня? — съ укоризною и насмѣшливостью замѣтила мать.

— Изъ-за чего мнѣ съ нимъ ссориться?

— Да кто васъ знаетъ! Всѣ вы у меня какіе-то шальные, да верченые, — проговорила Дарья Власьевна, указывая на ребятъ. — А ты помни, что тебѣ восемнадцать стукнуло, что ты у меня седьмая, а достатковъ у насъ нѣтъ. Просидишь въ дѣвкахъ, — подъ старость по-міру нашляешься, гдѣ-нибудь на дорогѣ съ голоду издохнешь. Братья тебѣ не кормильцы, сами угодятъ на каторгу.

Лизавета Николаевна нахмурилась.

— Полноте вы глупости-то говорить. — сказала она. — Ну, можетъ ли онъ на мнѣ жениться?.. Коли и полюбить, такъ поиграетъ, обманетъ и бросить.

— Ну, матушка, за обманы-то и къ суду притягиваютъ!

Лиза съ негодованіемъ отвернулась въ сторону и промолчала.

Черезъ три для графиня пристала за ней экипажъ. Не минуты не думая, молодая дѣвушка написала къ Серпуховской письмо, гдѣ отговаривалась отъ поѣздки въ Приволье неожиданнымъ пріѣздомъ своего отца.

— Да ты съ ума сошла, что ли? — кричала мать — Да ты какъ смѣла не поѣхать, когда тебя благодѣтельница наша зоветъ?

— Не поѣхала, значитъ, надо не ѣхать, — отрывисто отвѣтила Лиза.

— Ну, матушка, я терплю-терплю, да когда-нибудь и лопнетъ терпѣніе. Вы всѣ отъ рукъ отбились, такъ я васъ опять къ рукамъ приберу!

Раздраженная дочерью, Дарья Власьевна бушевала весь день и поколотила одну изъ служанокъ. Та убѣжала съ жалобой на барыню.

— Ну, опять дѣло затѣялось! Раскошелится наша Дарья Власьевна, — хохоталъ Николай Николаевичъ. — Ишь, руки-то старыя, помѣщичья остались и удержу имъ нѣтъ.

Лиза сердито насупила брови.

— Чего ты радуешься? — проговорила она. — Удержать ее не можешь.

— Мамочка, да я самъ радъ, что меня не бьютъ, — жалобно отвѣтилъ отецъ. — Мнѣ самому скоро мѣста не будетъ, Дома, что въ аду, а бѣжать некуда. Куда ни пріѣдешь, вездѣ косятся, всѣ дуются, со всѣми мать въ ссорѣ… Да ты-то что у меня нынче такая скучная?

— Тебѣ-то что до моего горя? — спросила строптивымъ топомъ дочь. — Поможешь ты мнѣ? Научишь ты меня чему-нибудь?.. Самого-то тебя только безрукій не бьетъ…

— Маточка, и ты-то меня обижаешь! — со вздохомъ произнесъ отецъ, успѣвшій пропустить лишнюю чарку водки.

Онъ нагнулся и поцѣловалъ руку дочери.

Дочь отвернулась въ сторону. Ей было жалъ отца и въ то же время ей было гадко, ее сердило его безсиліе… Дла нея прошла еще недѣля, тяжелая, полная домашнихъ дрязгъ и непріятностей. Послѣ каждой изъ грязныхъ сценъ семейнаго раздора Лиза хмурилась и невольно приходило ей въ голову:

— Да зачѣмъ я здѣсь живу, зачѣмъ терплю эту муку? Гостила бы у графини, такъ, по крайней мѣрѣ, хоть не видала бы, что за жизнь идетъ дома, сердце бы не болѣло. Такъ нѣтъ, Михаила Александровича испугалась! И чего было бояться его? Ну, любитъ онъ меня, такъ была бы и сама счастлива, и его осчастливила бы. Повеселѣлъ бы онъ со мною. Недаромъ у меня характеръ веселый, да живой. «Вашего смѣха на двоихъ станетъ», говаривала мнѣ Маша… Да, станетъ!.. А если онъ обманулъ бы? Ну, такъ что жъ? Хоть день пожила бы счастливо, хоть разъ пожила бы на волѣ; а бросилъ бы, такъ хуже не стало бы, чѣмъ теперь… Да если бы и хуже стало; ну, руки бы на себя наложила. Терпѣть бы не стала… Недаромъ же мать меня верченою, да шальною зоветъ!.. Вотъ вѣдь домовыхъ не боюсь, въ лѣсъ одна хожу, разъ побилась объ закладъ съ Машей, что по кладбищу ночью пройду, и прошла, а человѣка испугалась!

Не давали покою Лизѣ эти мысли, но она настойчиво гнала ихъ прочь, не сознавая, почему она ихъ гонитъ. Однажды ей было очень тяжело, когда неожиданно къ ихъ дому подъѣхалъ кабріолетъ Михаила Александровича.

Хозяйка, по обыкновенію, засуетилась передъ гостемъ и поспѣшила сказать:

— Извините, мнѣ по хозяйству надо! Вы ужъ съ Лизой переговорите!

Задонскій молча поклонился. Дарья Власьевна скрылась, думая про себя: «Они побранились, они помирятся. Оно лучше, послѣ ссоры-то милѣе другъ другу будутъ!»