Сразу оговорюсь, не все бомжи такие. Это редкое исключение, наверное. Конечно, я ни с одним близко не был знаком, встречал, как и все, на рынках, вокзалах, в подъездах. Это люди, которых видишь, но замечать не хочешь. А приходится. Они физически, нет сомнений, ближе к животным, потому что не могут устроить свою человеческую жизнь, но они свободны, – этот мир прекрасен, не правда ли? Все согласятся – ибо я отрицаю такую волю каждую секунду, но эта свобода вынужденная.

Уже несколько дней я искал некий уникальный типаж для серии фотографий – задание главного редактора следовало выполнить в недельный срок. Это должно было быть лицо бича, опустившегося на дно. Я исколесил все злачные места, где обитают бомжи: подвалы, теплотрассы, подземные переходы, побывал на всех железнодорожных вокзалах, но тот, кого хотел увидеть, не попадался мне на глаза. Казалось бы, что может быть проще для фотографа, имеющего такое задание? Но не всё так просто. Для меня, если берусь за работу. И когда я его нашёл, делая повторный визит на Курский вокзал, не мог подумать – насколько глубоко он опустился, а вместе с ним опущусь и я.

Я его сразу заметил, как только слез с такси. Он просил милостыню. Возле переходного моста. Я следил за ним, сделал несколько фотографий – он оказался тем, кого я искал, фотогеничен.

Это бледное лицо с глубокими морщинами казалось похожим на Большой Каньон, вид сверху, из космоса. Глаза глубоко посажены, лохматые брови прикрывали веки, тем самым скрывая глаза глубоко в черепе. Что они выражали, я так и не смог разобрать; даже после близкой встречи с ним – я их не увидел. Седые грязные волосы спадали до плеч. Маленький и сбитый, как колобок, одетый в грязную фуфайку, он походил на некоего сказочного отрицательного героя, дать определение которому, сравнить с кем-то я не мог – не получалось, он был сам по себе страшен внешне, один такой, не от мира сего.

Я подошёл к нему и кинул в лежащую на асфальте кепку пятьсот рублей.

– Спасиб, мил человек! – сказал он, глядя себе под ноги. Я не отходил, ждал, когда он поднимет голову. Наконец он заметил мою настырность, наклонился, взял купюру и спрятал в карман. – Не все такие щедрые, больше десятки не выпросишь.

– Это тебе за работу.

Он, видимо, понял своим сознанием то, что хотел понять, сказал:

– Коль хочешь, молодой человек, забрать меня на стройку вкалывать, или куда ещё, я не пойду, возьми деньги. – Он вытащил пятьсот рублей обратно, протянул мне. Я увидел его пальцы, грязные, кожа потрескалась; он весь, наверное, был таким изрытым, раздень догола – природная эрозия почвы.

– Ты свою работу уже выполнил. Я фотограф. Андрей зовут. Вот фотоаппарат, – я достал из сумки цифровик, – работаю в журнале «Эхо планеты». Слышал о таком?

– И что? – голос его был грубым, слышались нотки неприязни ко мне.

– Ничего, всё нормально. Ты делай своё дело, попрошайничай там или ещё что, а я буду следить за тобой, фотографировать: следовать по пятам. То, что я тебе дал – предоплата. В конце рабочего дня получишь тысячу рублей. Договорились? Так будет честно. Для тебя. А читатели увидят то, что увидел я.

Конечно, я рисковал.

– Странный ты, фотограф. А почему не делать снимки анонимно, может, я тебя и не заметил бы. Деньги лишние есть, чтобы ими так разбрасываться?

– Редакция возместит, не волнуйся.

– В таком случае – пять тысяч в конце рабочего дня. – Он смолк, поднял кепку с асфальта, натянул на косматую голову и тихо добавил: – Я покажу тебе такое…

– И расскажешь про себя, – я сумел договориться. – Кратко, хотя бы. Для репортажа. Много не надо. Утомишь, знаю, если дорвёшься до свободных ушей. Все вы такие, думаю, – сказал я ему, давая понять, что мне малоинтересно выслушивать какого-то бродягу.

Я купил ему сосиску в тесте и кофе, сказал:

– Рассказывай, время – деньги, – и включил диктофон.

Он начал говорить:

– Железнодорожный вокзал. Я здесь часто отираюсь. Кому багаж поднести к вагону, кому ручную кладь в такси загрузить – много за свои услуги не беру. Другой раз не брезгую и милостыню попросить. Чуть что, менты там, к примеру, или ещё что – сразу на соседнюю улицу, в подворотню, и в люк, в городской коллектор. Живу я там. Если кто кинется искать, вряд ли найдут. Под землёй не ищут. А зовут меня Юриком. Сорок семь лет мне. Бомжи обычно больше десяти лет не живут на свободе, а я живу, фотограф. Сам я с Саратовской области. Служил в Новороссийске. После армии остался работать грузчиком в порту, докером. Познакомился с будущей женой, в Москву переехал. После переезда раза три, наверное, на родине был, там у меня двоюродные братья. Имей в виду, я никого не виню, у меня ведь семья хорошая была, но все умерли. Один сын самоубийство совершил, второго убили по хулиганке. Жена не смогла пережить это, инфаркт. У меня стресс… Сразу и с квартирой обманули. Родственник жены. Он пообещал денег, мол, купишь однокомнатную квартиру, зачем тебе три комнаты. Одному. Я отдал документы. На оформление. Теперь ни документов нет, ни денег. Правда, и его уже нет в живых… – он как будто подавился крошкой, я понял, что он проговорился. Я сказал:

– Не мент я, не беспокойся. И что же произошло? Месть?

– Признаюсь, моих рук дело. Но про это забудь. Я никому об этом не говорил. Одиннадцать лет. Поэтому и скрываюсь. – Юрик, было видно, сжался в комок, изменился, так сказать, превратился в злобного карлика. Он сделал попытку внимательно посмотреть на меня. Я не увидел его глаз, и, хотя был полдень, мне сделалось жутко, решение следовать за ним сразу отпало. Но я взял себя в руки, а чувства отбросил: страх и жалость к этому человеку начали бороться во мне, странные внутренние противоречия.

Тем временем он продолжил:

– А в моей квартире кто-то другой живёт. Пусть. Он-то откуда мог знать, что меня обманывают. Верить людям себя не уважать. Вот и я не верю уже. Рассчитывать приходится только на себя, на свои силы, а они не вечны, растрачиваются постепенно.

И снова я засомневался. Странный он человек. Хотя и бомж. Сострадания к нему мало. С моей стороны. А надо? Может, он врёт, цену набивает. Хотя мы с ним уже договорились.

– Пьёшь?

– А как же без этого. Зимой холодно. Не выпьешь – замёрзнешь. Выпивка в какой-то мере помогает. – Он струсил крошки с губ, достал сигарету, закурил. – Вот я смотрю, люди сейчас в церковь деньги несут. Откупаются. Я считаю, от грехов своих. Если бы у меня были деньги, я бы не стал откупаться. Всё же сие было. А счастья – его нет ни у кого! Я сейчас держусь за хорошие воспоминания, и виню себя, что сыновей вовремя за руку не остановил – корю себя.

Юрик осмотрелся по сторонам, сказал:

– Я пошёл.

Выждав три минуты, я двинулся следом за ним.

Он не быстро шёл, раскачиваясь из стороны в сторону. Иногда оглядывался – искал, видимо, меня взглядом, не потерялся? Я следовал за ним, фотоаппарат навскидку, делал снимки.

Вот он перевернул мусорную урну – позирует, свои кровные бабки отрабатывает. Не сомневаюсь, это безобразие засекла видеокамера. Могут появиться менты. Но я доверял Юрику, он знал, что делает.

Заходит внутрь вокзала. Я – бегом за ним. Вон он! Отлично! Главное, не потерять из виду. Иначе всё накроется медной посудой.

Вижу, что и он следит за мной боковым зрением. И еле уловимым движением руки приглашает следовать за ним.

Каждую минуту объявления о прибытии и отбытии поездов. Громко. Чтобы все слышали.

Юрик останавливается возле странного субъекта, такого же бедолаги, видно по одежде, как и он сам. Разговаривают. Через какое-то мгновение, вижу, Юрик даёт ему мелочь. Наверное, попросил, чтобы купить выпить. Не для еды, однозначно. В прошлые годы, помнится, приходилось наблюдать такую сцену. Аккуратные улыбающиеся женщины из местного отделения «спасение», одетые в строгую униформу, развозили на специальных тележках питание для бомжей. Бомжи кривились – лучше бы им подвезли пива, а ещё лучше – водки, но питание брали с некоторой снисходительностью: что ж добру пропадать.