Они переглянулись вдруг, Афоним к другу обратился:

— Ты не заметил, я не спал?

Ананий лишь плечьми пожал…

Затем вернулись к драндулету, Впрягли вздремнувших лошадей, Поехали. Боясь при этом в пути заговорить о ней.

Решив, что это — наважденье, Всего лишь сонное виденье, Приплёвшееся одному, И каждый думал — лишь ему.

Ведь что греха таить, такое Случалось с ними иногда:

Упьются на ночь и тогда Кошмары снятся с перепою…

Но вот они уж дома снова.

Стемнело. Время отдыхать.

Не говоря о н е й ни слова, Решили вместе ночевать.

Оно и раньше так случалось, Что утром вместе просыпались.

И так бывало потому, Что в двухсемейном их дому Других жильцов уж не осталось:

Забрав детей, супруги их Давно оставили одних — Терпеть пьянчуг они устали.

Но мысль о выпивке у ту ночь Детины оба гнали прочь.

Со стороны посмотришь — скажешь, Что каждый безмятежно спит.

Да и послушаешь, то даже Услышишь, как во сне храпит.

Но это — видимость. На деле Дружки не спали. И хотели Лишь показать, что, мол, его Не беспокоит ничего.

Как будто не было погоста, Не знал не ведал, что о н а Сегодня, лишь зайдёт луна, Пожаловать грозилась в гости И заварить крутой ухи…

Пропели полночь петухи — И тотчас стены задрожали Поднялся вой, галдёж, содом, И стекла в рамах дребезжали, И всё ходило ходуном.

Внезапно с треском дверь открылась, И на пороге появилась, Прошедши сквозь земную твердь, Седая, серая, как смерть, Цыганка… И злорадный хохот, исторгся из коварных уст; Зубовный скрежет, лязг и хруст, Невидимый зловещий топот Дружки услышали вокруг…

Они было вскочили вдруг, Но ноги тут же отказали; Хотели вскрикнуть, но слова Чуть слышно с языка слетали И были внятными едва…

Один дрожит, как в лихорадке, Другой в трясучке, как в припадке, И оба с ужасом глядят, Как будто перед ними ад.

А ведьма вот, совсем уж рядом Почти у самого виска Её костлявая рука, свирепый взгляд…

Могильным смрадом Шибает в ноздри; из очей Искрится жар, как из печей…

Детинам некуда деваться И жён на помощь не позвать…

А ведьма стала издеваться:

Кусать и дёргать, и щипать, Таскать за волосы; под ногти Занозы загонять и когти Совать то в ноздри, то под глаз, И каждому помногу раз…

Хрипел Афоним контроктавой, Чуть слышно стоны издавал; Ананий только ртом зевал В ответ на вывихи суставов…

Но кукарекнул лишь в селенье Вторично в эту ночь петух, Как издевательства, мученья И пытки прекратились вдруг:

Цыганка, вздрогнув, отступилась.

Лицо досадой исказилось:

Ей не хватило тех часов, Чтоб доконать гробовщиков.

Она зловеще прошипела:

— Благодарите петуха — Он сохранил вам потроха, Швырнуть шакалам не успела…

Но я вас завтра навещу И своего не упущу!

Наутро оба, еле-еле Поднявшись, вышли на крыльцо.

Тряслись поджилки и зудели Суставы, мышцы и лицо.

Тошнило, будто с перебору; Но ведь вчера и разговору, Насколько помнили они, О пиве-бражке — ни-ни-ни!

Пора задать лошадкам корму, Пернатых выпустить во двор, Прошло полдня, но до сих пор Они прийти не могут в норму…

И на прохожих, как назло, Пока что им не повезло…

Но вот в раскрытые ворота Неспешно к ним вошёл старик; Почудилось, окликнул кто-то, И он зашёл сюда на клик.

Седой, как лунь, согбен годами, Он поискал вокруг очами, Ладонью притенив лицо, И обнаружил молодцов.

Преодолел две-три ступени и, словно выбившись из сил, Остановился и спросил:

— Что это с вами, люди-тени?.

Какой такой коварный враг Вам лица изукрасил так?

Детины честно рассказали, Не умалив проступок свой, О том, как сдуру обобрали Цыганский табор кочевой И чем за это поплатились, Когда с погоста возвратились; О том, что ждет их в эту ночь — И некому в беде помочь…

И молвил старец им с упрёком:

— Давно известно на миру, Что жадность не ведёт к добру; Да будет это вам уроком!

Я вашу, так и быть, беду Для перворазу отведу, Но при условии едином:

С Зелёным Змием не дружить, Вернуть семью и ладно жить, Как подобает христианину!

И вот настала ночь вторая, Тревожный приближая час…

Наш старец Магию читает, Афоним пьёт, но — только квас; Топор, воткнутый в половицу, Виднеется среди светлицы; Ананий крестится, но всё ж Его одолевает дрожь…

А ровно в полночь повторились Вчерашний скрежет, вой и гром:

Качался пол и трясся дом.

И беспрепятственно явилась Цыганка грозная в дверях.

Увидела топор — и «Ах!.. «Воскликнула, как простонала; Хотела выскользнуть за дверь, Но та захлопнулась. Знать стала Ей неподвластна уж теперь.

— А, добрый вечер, дорогая! — Сказал ей старец и, вставая, Рукою поманил: — Иди Немного с нами посиди!

Хоть стол не сильно впечатляет, Зато отличный нынче квас У нас имеется. Сейчас Нальём, он жажду утоляет…

Ну, ну, ещё, ещё шажок!

Ты не стесняйся нас, дружок…

Цыганка раз, другой шагнула, Дрожа при виде топора.

Сегодня вид её сутулый Совсем не тот, что был вчера.

Смиренно на колени пала, Воздела руки, застонала, И с кровью пополам слеза Наполнила её глаза:

— О добрый маг, не будь суровым!..

Возможно, я и не права.

Моя седая голова С годами стала бестолкова — Ведь я покинула сей свет С рожденья в полтораста лет.

Проникнись, старче, состраданьем, Не будь жесток, как я. Прости!

Пожалуйста, на покаянье Мой прах и душу отпусти.

Будь милосердным человеком, Не дай мне до скончанья века В геенне огненной гореть!..

— Помилуй, ты ведь эту сеть Сама себе насторожила…

Сперва иди кваску испей, А там посмотрим. Ну, смелей, Ты угощенья заслужила!..

Цыганка сделала движенье, И лишь сравнялась с топором, Как тут же рухнула в пролом.

И провалилась в преисподню, Туда, где правит Вельзевул.

Молва идет — там посегодня Земля дрожит и слышен гул…

Гробовщики с тех пор не пили.

Вернули жён, детей. Сменили Профессию. И через год Построили квасной завод.

По слухам, их квасок целебный Охотно брало всё село.

Там вывелось хмельное зло, Поскольку, якобы, волшебный Напиток оказался сей.

А что? Всё может быть. Ей-ей!

— Ну как, понравилась сказка? — Спросил Андрей, закончив. Э, да ты, никак заснула? — не услышав ответа, толкнул её локтем.

— Что ты, конечно нет! Не могу справиться с впечатлениями… А сказка замечательная, красиво написана. Наш Федя — замечательний поэт.

— Ну, он немного другого мнения, — возразил рассказчик. — Говорит, что написано коряво и с какими-то погрешностями.

— Может быть. Но ему простительно: он ведь начинающий поэт. А поскольку видит погрешности, значит, способен к совершенствованию, я так считаю.

— А ты не считаешь, что пора уже спать? Ну-ка дуй к себе, — напомнил он — Дай щёчку, так уйду!

Лёгкий стук в дверь, а затем и ее слабый скрип разбудили Марту, когда сумрак не позволял еще разглядеть стрелки на циферблате. Увидев на пороге мать, пришедшую их будить, она приложила палец к губам, поманила к себе и спросила шёпотом:

— Мама, я попросила его задержаться до обеда — сходим с ним к ерику за ветками. Чтоб не беспокоить дедушку. Можно?

— Ну, если он согласился, то можно. Но будьте настороже. Впрочем, в случае опасности я дам знать.

— А ты меня не отпустишь с ним, хоть на денёк: я так соскучилась по моим новым друзьям!..

— На этой неделе мне обещали машину — перевезти сенцо. Тогда и…

Она не договорила: беспокойно заёрзал, простонав во сне, Андрей. Чтоб не разбудить и его, она чмокнула дочь и также тихо вышла.

Они ещё спали, когда, подоив козу и запустив к ней малыша, оравшего на весь базок, Ольга Готлобовна ушла из дому.

Проснувшись, Андрей глянул на ходики: было начало девятого. Марта сладко посапывала. Поднялся, осторожно надавил на дверь — скрип её не разбудил. Не проснулась она и тогда, когда он через некоторое время вернулся. И только стук костяшками пальцев о быльце кровати заставил её лупнуть глазами.