— Их теперь повесят?
— Гитлеровцы уже избегают расправляться со своими жертвами столь демонстративным способом. Но — хрен редьки не слаще — ребята приговорены к расстрелу.
Ольга Готлобовна заметила, как взбугрились у Ванька желваки и стиснулись кулаки. Ей и самой нелегко было сообщать такие вести.
— Их, конешно, допрашивали, били!..
— Без этого не бывает… Правда, ребята несли всякую околесицу, не назвав ни адресов, ни фамилий соучастников. Но я послала за тобой не только для того, чтобы сообщить об этом несчастье. Этот Степа — он почему-то не грубил мне, как в первый раз и даже назвал по имени-отчеству (она сделала паузу и пристально посмотрела Ваньку в глаза) — так вот он, улучив момент, попросил поставить тебя в известность. Я пообещала.
— Спасибо. Они щас где, пацаны, сёдни их не расстреляют?
— Полагаю, с ё д н и (на этом слове она сделала ударение) они ещё переночуют в изоляторе.
— Представляю, какая там холодина!.. Расстреливают до сих пор за станицей?
— Где-то там… Сначала заставляют вырыть для себя яму, чтобы скрыть следы преступления. Иногда, правда, готовят яму заблаговременно сами.
— Ну что ж, спасибо, что передали Стёпкину просьбу… — Ванько поднялся, чтобы уйти.
— Погоди, — словно бы спохватилась она. — Ты хочешь что-то предпринять?
— Конешно!
— С голыми руками, как они?
— Да нет, мы побогаче: у нас есть автомат и пистолет.
— И как же ты собираешься действовать?
— Обсудим с товарищами. Видимо, будем ждать карателей на месте. Я примерно знаю, где они расстреливают. А днём побываем и уточним всё там.
— И сколько ребят будет участвовать в деле?
— Думаю, хватит троих.
— Пойми меня правильно… но мне бы не хотелось, чтоб одним из них был мой племянник.
— Полностью с вами согласен.
— А я нет! — возразил Рудик твёрдо. — И Федя, и тем более Мишка — они ещё совсем пацаны, и такое ответственное…
— Не горячись, Рудик, и успокойся! Для тебя дело найдётся не менее ответственное, — заметил Ванько и обратился к тётке: — Вы завтра работаете?
— Да, я должна быть на рабочем месте.
— К вам убедительная просьба. Нам будет очень важно знать: к какому времени ждать карателей, сколько их будет, как вооружены… Если вы что-нибудь об этом узнаете, сообщите через Рудика. Где нас найти, он знает. Риску он подвергаться не будет, это я вам обещаю.
— А я постараюсь сделать всё, что в моих возможностях. Что касается Рудика, то я имела в виду не только родственные чувства, хотя, конечно; сердце у меня не каменное… Ведь в случае неудачи, как это случилось со станичными ребятами, может сорваться государственное задание…
— Как раз это я и подразумевал, — вставил Ванько.
— … дело, из-за которого я уже столько вынесла страданий. А в глазах советских людей выгляжу как предательница и продажная тварь. Не говорю о том, что моя работа нужна для скорейшей победы над врагом.
— Вам не позавидуешь, эт точно… Но вот вернутся наши, и тогда люди узнают о вас правду и оценят ваш подвиг по достоинству.
— Об этом, сынок, я пока не думала. Вот и всё. Желаю вам удачи, но вы должны знать: если попадётесь, ничем помочь не смогу.
— Знаю… Но вы не переживайте, всё будет нормально.
О к р а и н н ы е улицы, которыми двое в заячьих треухах осторожно пробирались на другой конец станицы, были пустынны и глухи. Лишь стеклянно похрустывал под ботинками Ванька да постолами Миши трескучий ледок пустых лужиц.
На стук в окно хаты по улице Чапаева долго не обзывались. Значит, подумал Ванько, Рудик с Борисом ещё не пришли, а Елена Сергеевна, похоже, испугалась нежданных гостей, и он позвал:
— Тёть Лена, это я, серёжин друг!
К стеклу приблизилось светлое пятно. Послышалось:
— Сейчас открою, одну минутку.
Хозяйка открыла дверь со словами:
— Заходите, только у меня темно… Что-нибудь случилось?
— С наступившим вас Новым годом! Извините, что так поздно… Но мы не колядовать.
— Ничего, ничего, гостям всегда рады!
— Мы, вобще-то, тёть Лен, не в гости. Рудик ещё не приходил?
— Не было никого. Он разве…
— Скоро должен подойти. Я зажгу лампаду — керосин ещё не кончился?
— Спасибо, ещё много! Так что же случилось? — Волнуясь, она нащупала лампу. — Зажги вот её, светлее будет.
— Случилась, тёть Лена, большая беда… Мой приятель — который Голопупенко, помните? — влип в историю. Сёдни должны вести на расстрел. А мы хотим его, вернее — их: ребят должно быть трое — хотим их спасти.
— Это, должно быть, очень опасно?
— Опасно, конешно… Но мы хорошо вооружены. А вот, кажись, и они! — услышав стук, вышел он открывать.
— 3драсте, тёть Лена! — бодро поздоровался Рудик, поставив у порога сумку.
— Тише, Серёжку разбудите! — цыкнул Ванько; Борис ограничился кивком. — Ну, что у вас?
— Всё ладом, — присев на табурет, стал докладывать тот негромко. — Пацаны живы, не замёрзли и их больше не били. Повезут на машине, выедут к полуночи. Полицаев будет не больше пяти рыл, вооружены винтовками. Это всё, что удалось разузнать.
— Это немало! А в зароях были?
— Обязательно! Борис расположение знает, — ответил Рудик. — Ориентир — дорога в глубь зароев.
— Никого не встретили? В смысле — никто за вами не наблюдал?
— Предосторожность соблюдали, но ничего подозрительного! — заверили разведчики.
— Вы сделали большое дело! Ты, Рудик, можешь возвращаться. Спасибо и привет тётке.
— Можно, я издали понаблюдаю? Или хотя бы здесь подожду, — попросился он.
— И не проси! Мы тебе завтра всё расскажем подробно.
Простившись, Рудик с неохотой ушёл.
Оставшиеся занялись автоматом, доставленным сюда в разобранном виде: протирать от запотения в тепле, приводить в боевую готовность.
Серёжка давно проснулся, но боясь, что мать отправит к бабуле на печь, лежал тихо, не шевелясь и прислушиваясь к разговорам. Когда автомат был готов, он не выдержал — откинул одеяло и хотел свесить ноги.
— Серёжка! ты почему не спишь? — накинулась мать. — Сейчас же под одеяло, не то отправлю на печь!
— Мам!.. Я ж уже взрослый, можно и мне с ними?
— Только тебя там и не хватало! Взрослый нашёлся…
— Думаешь, я просто так? Я приготовил картечи из чугуна. Как из пряща вмажу полицаю по гляделкам, так он сразу ослепнет!
— Картечь, старик, прибереги для кряков на лето. А щас там знаешь, какой морозище — враз простудишься. — Ванько подсел к нему и погладил по вихрам. Сережа, хныча, укрылся с головой.
Ребята засобирались.
— Вы ж обязательно дайте мне знать… А то я до утра глаз не сомкну, — говорила Елена Сергеевна, провожая. — Если, не дай бог, поранят кого, ведите ко мне: у меня тёплый потайной погреб, не найдут и с собаками.
— Зайдём обязательно. Может, будет и раненый. Но вы раньше времени не переживайте, — успокаивал Ванько, прощаясь.
Ночь выдалась тихая и морозная. Полная луна превзошла самоё себя, заливая станицу светом. Выручатели, чтоб не быть замеченными кем бы то ни было, пробирались за околицу только в промежутках, когда щедрое ночное светило перекрывалось медленно плывущими разновеликими облаками. Благо недостатка в них не было.
Выйдя в разведанное место, разделились: Ванько с Борисом, вооружённые автоматом, направились в глубь зароев, куда вела промёрзшая, ухабистая дорога. Миша облюбовал себе секрет в кустах, метрах в десяти от неё.
Морозило крепко, но рукам и ногам не давали застынуть рукавицы и некое подобие унтов, сшитых девчатами из заячьих шкурок. Правда, поверх последних надеты были у Миши постолы, уже порядком задубевшие.
«Скорей бы ехали, что ли, — размышлял он, зевнув. — А то тянут резину — заснуть можно». По поводу предстоящего убийства шофёра — такая поставлена перед ним задача — особенно не переживал. Жутковато, конешно… И даже, пожалуй, жалковато, человек ведь. Не прировнять к воронам, в которых он когда-то пальнул из ружья. Но, опять же, полицаи — это ведь нелюди. Изменники и предатели. Убивают же они, не щадят даже детей. И этих хопцев застрелили бы, не моргнув глазом. Изменив своему народу, поступив в услужение к его врагам, они знали, чем рискуют. Чего ж их жалеть? Кровь за кровь, смерть за смерть!
