В моем ущелье было жарко; но на большой высоте жара умеряется, благодаря движению воздуха; кроме того красота, которую видишь кругом, так пленяет душу, что невольно забываешь о мелких неудобствах, столь несносных где-нибудь в унылой равнине. Обернувшись, я увидел вблизи ледяной купол горы Бюэ… мне показалось, что позади елей, мимо которых я только что прошел, что-то движется. Я вообразил, что это были ноги существа, чью голову я недавно увидел, и я продолжал идти с большой осторожностью.

К несчастью, я от природы весьма боязлив и ненавижу опасность, которая, как говорят, влечет к себе героев. Больше всего я люблю чувствовать себя защищенным со всех сторон. Достаточно одной мысли, что во время дуэли перед моим правым глазом блеснет острие шпаги, чтобы я проявил сдержанность, хотя по натуре я вспыльчив, обидчив и болезненно самолюбив. А здесь могло произойти нечто похуже дуэли – покушение на мою жизнь или на мой кошелек, или на то и другое вместе. Могла произойти катастрофа и некому будет возвестить о ней людям. Едва это пришло мне в голову, как я уже ни о чем больше не мог думать и спрятался среди скал, чтобы наблюдать за тем, что делалось позади меня.

Я наблюдал около получаса (занятие это весьма утомительное), как вдруг из-за елей медленно вышел человек весьма подозрительной наружности. Он долго смотрел туда, где я спрятался, потом дважды хлопнул в ладоши. На этот сигнал явились еще двое мужчин, и все трое, взвалив на спину по большому мешку, закурили по трубке и спокойно пошли в гору. Они вскоре приблизились к месту, где я наблюдал за ними, прижавшись к земле, и уселись на свои мешки точь-в-точь, как те семнадцать контрабандистов. Хорошо еще, что они сидели ко мне спиной.

Я успел кое-что заметить. Эти господа, как мне показалось, были хорошо вооружены. У них на троих было два пистолета и один карабин, не считая больших мешков, набитых порохом, как мне это подсказывало мое воображение, возбужденное рассказанной мне историей. Я трепетал при воспоминании о пороховой дорожке, как вдруг один из них встал, и положив зажженную трубку на свой мешок, отошел на несколько шагов.

Ожидая взрыва, я уже предал свою душу в руки господа и все теснее жался к скале, надеясь на это укрытие ровно настолько, чтобы не взвыть от страха.

Тот, кто отошел в сторону, поднялся на пригорок и внимательно всматривался в дорогу, по которой они должны были пройти. Вернувшись к своим товарищам, он сказал: «Его уже не видать!

– Так или иначе, – возразил другой, – этот негодяй нас выдаст.

– Бьюсь об заклад, – перебил третий, – потому он и помчался вперед. Это переодетый таможенник, я вам говорю. То-то он все останавливался, все принюхивался, да оглядывался…

– Эх, если бы мы его здесь прикончили! Местечко уж больно удобное. Все было бы шито-крыто! Только мертвые не возвращаются.

– Вот Жан-Жан и не вернулся, – подхватил второй, – как раз в этой яме у скалы и гниет его труп. Когда мы схватили мошенника, он отбросил свой карабин подальше, будто он не таможенник. Вот он, его карабин. Мы с парнем живо расправились. Сразу как мы его взяли, Ламеш привязал его к дереву, а Пьер пустил ему пулю в висок. Потом наш шутник сказал: «Молись богу, Жан-Жан!»

Эти страшные слова были встречены дьявольским хохотом, а рассказчик встал, чтобы дать сигнал к отправлению.

«Черт побери, – крикнул он, заметив меня, – попалась пташка. Вот он где, наш молодчик!»

Тут двое других вскочили, и я увидел, – или мне показалось, что увидел, – бесчисленное множество пистолетов, нацеленных мне в висок.

«Господа… – пролепетал я, – господа… вы ошибаетесь… позвольте… опустите сначала ваши пистолеты… Господа… я честнейший человек (они нахмурились), опустите ваши пистолеты, они могут нечаянно выстрелить. Я литератор… ничего общего не имею с таможней… я женат, отец семейства… Опустите ваши пистолеты, заклинаю вас, они мешают мне собраться с мыслями. Благоволите продолжать ваш путь, не бойтесь меня… Я презираю таможни. Мне даже кажется полезным ваш тяжелый промысел. Вы порядочные люди, вы облегчаете положение жертв возмутительной налоговой политики. Я имею честь, господа, засвидетельствовать вам мое почтение.

– Ты пришел сюда, чтобы нас выследить, – голосом Картуша крикнул самый страшный из троих [3].

– Ничуть… ничуть… я здесь для того…

– Чтобы нас выследить, а потом выдать. Знаем мы тебя: ты подсматривал, да разглядывал…

– Прекрасную природу, господа, и ничего больше…

– Прекрасную природу!… Как бы не так! А здесь ты спрятался, целебные травы что ли собирать? Скверным ты занимаешься ремеслом! Эти горы наши, беда тому, кто приходит сюда нас выслеживать! Молись богу!»

Он поднял пистолет. Я упал на землю. Но двое других вмешались в это дело: они подошли к нам, все трое шепотом обменялись несколькими словами, и вот на мои плечи кто-то бесцеремонно взвалил свою ношу, крикнув: «Пошел!»

Вот таким образом я стал участником похода контрабандистов. Это случилось в первый раз в моей жизни: с тех пор я всегда поступал так, чтобы это было и в последний.

Вероятно моя судьба была решена на их секретном совещании, ибо эти люди уже больше не занимались мною. Они шли молча и по очереди несли свою тяжелую ношу. Я все-таки старался опять и опять убедить их в своей невиновности, но их наметанный глаз скорее, чем все мои уверения, говорил в мою пользу. Одного они не могли понять: зачем я так остерегался, оглядывался, если думал, что на моем пути никого не было. Я открыл им эту загадку, признавшись, что меня поразило видение, отразившееся в озере.

«Все равно, – сказал самый неприятный из них, – виновен ты или нет, ты можешь нас выдать. Вот сейчас будет лесок, там мы с тобою расправимся».

Судите сами, какой зловещий смысл я придал этим словам. Итак, пока длилась наша получасовая прогулка до ближайшего леса, у меня было достаточно времени, чтобы представить себе смертельную тоску осужденного, которого ведут на эшафот. Поверьте мне, он достоин сожаления. Но у меня было преимущество перед ним в сознании моей невиновности; потом, я мог кого-нибудь встретить, не говоря уже о том, что мне ничто не мешало броситься вместе с моей ношей в порядочной глубины пропасть, открывавшуюся справа от нас. Однако первая из этих возможностей мне не представилась, а от второй я и сам отказался, так что мы без всяких препятствий добрались до леса. Здесь эти господа освободили меня от поклажи, крепко привязали к мощной, лиственнице и… и вместо того, чтобы прикончить меня, как Жан-Жана, сказали: «Нам требуется двадцать четыре часа безопасности. Радуйся! Завтра на обратном пути мы тебя отвяжем. Думается, что из благодарности ты не будешь болтать». И взяв свою поклажу, они покинули меня.

Никогда еще природа не представлялась мне такой прекрасной и сияющей, как в это мгновение! Удивительно! Моя лиственница нисколько меня не стесняла. Двадцать четыре часа казались мне минутой, а эти люди – вполне приличными людьми, по необходимости несколько сурового нрава, но, впрочем, достойными уважения и знающими толк в обходительности. Воистину, мне снова была дарована жизнь! Вот почему, когда через несколько минут пережитое мной ужасное потрясение сменилось бурной радостью, я впал в какое-то беспамятство, когда же я очнулся, все лицо мое было залито слезами. К рассказу о моих страхах, ставших смешными после благополучной развязки моего приключения, я бы не стал прибавлять еще и рассказ о тревогах моего сердца; но зачем умолчу я о том, что едва уверившись в своем спасении, я от всей души возблагодарил бога, а сладостные слезы, пролитые мной, были слезами любви и глубокой признательности, которые можно испытывать только к творцу наших дней? Я без конца благословлял его, и первым чувством, охватившим меня после благодарственной молитвы, было счастье от сознания, что я, испытавший столько страхов, скоро опять окажусь в лоне своей семьи. Мне так не терпелось броситься в объятия моих родных, что я лишь теперь стал ощущать, как неудобно, когда к тебе привязана лиственница.