Сегодня Совет перемалывал дела не более полутора страж. Дыхание сумерек еще не достигло земляной чаши. Царица своей волей отпустила агулана и верховного писца. Вот, оказывается, кого мать считает легкими гирьками в своем торге…

Лиллу послала за кем-то слугу. Все застыли в ожидании.

Бал-Гаммаст обратился к эбиху:

— Что это будет, Уггал? Или кто? Тот ответил одним словом:

— Развлечение.

Изо всех полководцев отца именно Уггала Карна хуже всех знал Бал-Гаммаст. Да, они часто бывали рядом. Но Бал-Гаммаста всегда держала на расстоянии холодная мощь эбиха. Иной раз он не мог вспомнить черт лица Уггала Карна: все расплывалось, и память хранила странный образ тяжелой, изрезанной ветром, зубчатой скалы, о которую разбиваются морские волны. Упрямец был теплее и понятнее. Асаг так хотел быть похожим на эбиха черных, но он сам вроде Бал-Гаммаста, с той только разницей, что досталась ему не мэ государя, а служба копья. Этот скорее зверь, чем камень. Больше всех напомнил Уггала Карна Рат Дуган — немногословием, скупой точностью движений, непоколебимой уверенностью в словах и дедах. От него исходила такая же страшная сила. Но Дуган — это Бал-Гаммаст чувствовал с необъяснимой точностью — когда-то усмирил свою силу, обуздал ее непокорный нрав и теперь еще вынужден был иногда бороться с ее мятежами. А эбих черных всегда был спокоен. Этого человека стоило узнать получше. Когда-нибудь, наверное, он будет перекидываться невидимым клубком с Бал-Гаммастом. Завязать беседу?

— Уггал… К тебе должна была подойти девушка. Шадэа. В тот день, когда войско входило в столицу.

— Да, отец мой государь. Помню… — На людях эбих всегда и неизменно величал его царским титулом. Мать — ни разу. И тут тоже была какая-то игра, смысла которой Бал-Гаммаст пока не понимал.

— …помню… — собирался с мыслями Уггал Карн, — она спросила меня, тот ли я герой, которому Царство обязано победой в последнем сражении.

— Да, ей понадобился герой. Что ты сказал в ответ?

— Правду, отец мой государь. Я исполнил свай долг и по неудачливости получил дыру между ребер, да. Но героем был Рат Дуган. Именно его люди до самого конца не давали прорвать центр. И сам Дуган стоял в рядах копейщиков… Такова правда. Кроме того, она, Шадэа, кажется? — не тот человек… ей не надо тревожить мое одиночество. Слишком юна для меня. Совсем девочка. Я дал ей это понять.

Бал-Гаммаст мысленно перевел: «Это мне не следовало тревожить его одиночество». Между тем эбих продолжал:

— Тогда, отец мой государь, она поинтересовалась, где искать Дугана. Я ответил: «Точно сказать трудно, где-то на дороге между Кишем и Ниппуром. С войском». Она поклонялась… не столько мне, кажется, сколько моей ране, повернулась и ушла С таким видом, будто прямым ходом направляется в Ниппур.

— Эта могла бы.

Эбих закончил беседу вежливым кивком и полуулыбкой. Его не интересовал предмет разговора, но он обязан сообщить молодому царю все, что знает по этому делу. Сообщение исчерпано.

И тогда вошли эти двое. Бал-Гаммаст перебрал глазами каждую складочку на их одеждах. Что в них так тревожит его? Что? Мать заговорила. Она как будто высекала похвалу на каменной плите… но обрывки слов Той, что во дворце, едва долетали до ушей молодого царя… «Хотела… чтобы вы услышали… бесконечно тонкое… прежде я никогда… может быть, лучшая во всем Баб-Аллоне…» Тут он увидел, как лицо Апасуда превращается в каменную маску. Творец! Некоторые вещи брат чувствует сильнее… «Я… пожелала сделать всём вам необыкновенный подарок… голос…»

Смуглая женщина по имени Лусипа запела. О да! Это был голос, какого прежде никогда не слышал и Бал-Гаммаст. Как танец падающих листьев, как грация тихого ветра, как дуновение сумерек, как отражение полной луны в канале… как проблеск серебра в центре полуночной тьмы. По залу Совета разносился очень громкий шепот, и… словно бы два или три детских голоска подпевали Лусипе. Получалось нечто вроде звериной шкуры, в которой утоплены изгибы тонкой золотой проволоки. Певунья будто заставляла звучать инструмент, изготовленный нечеловеческими руками: то высоко, то низко, то едва слышным шелестом, то подобно нескольким флейтам сразу… Но пел один человек! Шаг не размыкал уст, лежал как собака у ног хозяйки.

Лусипа пела без слов. Она только пробовала свою власть на присутствующих, и власть ее была велика. Апасуд сидел с отрешенным лицом. Так же завороженно внимала певунье и царица Лиллу. Бал-Гаммаст поймал себя на мысли: «Не дать затянуть узлы…»

Когда флейты Лусипы отзвучали, в зале на десяток ударов сердца воцарилась тишина. И вдруг Аннитум таким же шепчущим голоском сообщила всем прочим:

— Пискля…

Мать и дочь посмотрели друг на друга с ненавистью. На лице Аннитум ясно читалось: «Этим меня не проймешь, матушка. Твои забавы ничуть не трогают девочку Аннитум». На лице Лиллу… гораздо проще: «Ты поплатишься за это. Я не забуду». Они боролись взглядами, и никто не желал уступать. Апасуд закатил очи к потолку и едва слышно бубнил строки из одного старинного поэта. Унаг Холодный Странник, «Небесный чертог», времена царицы Гарад…

«Пропал Алле, — подумал Бал-Гаммаст, — как лягушка под солдатским сапогом».

Мать и дочь все никак не хотели прекратить свою безмолвную схватку. Бал-Гаммаст знал: когда-то, очень давно, чуть ли не десяток солнечных кругов назад, их поссорил отец. Тем, что существовал. Он любил обеих женщин — и дочь, и жену. Обе они любили его. Каждая по-своему. Одна как неудавшийся мальчик-первенец, вечно искупавший эту свою несуществующую вину. Другая — как измученный жаждой зверь, которому всегда не хватало последнего глоточка. И обе желали владеть великолепным Барсом безраздельно. Когда сверкающий металл едва пробудившейся девичьей страсти высек первые искры, столкнувшись с непреклонной броней зрелого женского чувства? Кто из них словом или интонацией вывел первый знак соперничества? Разве вспомнишь теперь — с чего началось… Призрак почившего государя по-прежнему стоял между ними. Умер? Что с того? Тогда они бились за его любовь, теперь — за память о любви.

Бал-Гаммаста связывало с отцом глубокое, хотя и немое понимание… Сын Барса чувствовал, как никто: обе проиграли. Безнадежно. Ни супруга, ни дочь не имели даже тени шанса на победу. Никогда. Истинной госпожой царя Доната было иное существо женского пола… Великая земля Алларуад.

— Она будет петь на языке эме-саль или как говорят простые суммэрк? Низкую речь я плохо понимаю… — подал голос Сан Лагэн. Аннитум и Лиллу расцепились.

— Если отец мой и господин первосвященник пожелает, — учтиво ответила смуглая женщина, — я буду петь только на эме-саль. Мне ближе язык священного и высокого… Но все ли здесь знают его?

Аннитум фыркнула. Негромко. Недостаточно громко для новой стычки с матерью. Певунья:

— Я поняла вас, госпожа…

И Лусипа вновь запела. Шаг, встав на колени, держал перед ней таблицу с текстом. Это был древний гимн о великом герое Нинурте, прозванном «сын ветра». Однажды в земле суммэрк умножились чудовища. Многоголовые львы, огнедышащие драконы, демоны в обличье овец с зубастыми пастями наводнили открытую землю и подходили к стенам городов. Никто не смел выйти против них. Все боялись злобного демона, старшего среди прочих врагов рода человеческого, могучего и доселе непобедимого. Люди суммэрк понесли столь ужасные потери от него, что имя демона сделалось запретным. Произносить его — преступно. Владыки страны собрались в священном городе Ниппуре и призвали храбрецов очистить землю от чудовищ, «…чтобы мэ суммэрк были неуничтожимы, чтобы предначертания всех земель соблюдались». Откликнулся один Нинурта. Ему даровали талисман — золотую таблицу со словами власти для старого и славного Лагаша, города, чья тень простерлась над всем краем Восхода. Нинурта вышел за городскую стену и бился без усталаи, поразив чудовищ по всей земле суммэрк, от края до края, герой пришел к городу Лагаш и лег спать в селении Гирсу. Среди ночи на него напал старший демон. Нинурта поразил и его, но демон опалил героя «живым пламенем» и расплавил таблицу власти над Лагашем. Тогда Нинурта пошел к доброму городу Эреду, столице земли суммэрк, и призвал богов. Боги признали его заслуги. Они даровали ему лучшую награду — бессмертие…