Земля замерзла так, что, когда японцы били ее кайлом, кайло отскакивало и рука немела.

На замерзшей дороге глина меж колеи торчала к небу остро, как пила.

Промерзший и мелкий, как сахар, снег сверкал и блестел и все сыпал и сыпал с неба. Японцы удивлялись: сибирский снег не похож на японский, он не липнет и не тает в руках, а сухим песком просыпается сквозь пальцы.

Небо низкое, облачное, и вся атмосфера промерзла так, что даже воздух стал как микроскопические линзы, в которых солнце дробится и рассеивается на тысячи маленьких солнц. Это удивительный природный феномен, это волшебное искусство мороза!

Минус сорок градусов! Плевок сразу примерзает к земле!

Вдруг на краю неба появляется черное облако, один его край тут же свешивается до земли, и разом возникает смерч – ураган со снегом. И если при скорости ветра метр в секунду температура снижается на градус, а снежный ураган несется со скоростью 30–40 и даже 50 метров в секунду, то невозможно описать, какой ужасающий холод налетает на вас в это время. Безжалостный и колючий мороз проникает сквозь самую теплую одежду, режет дыхание и легкие!

Сибиряки называют это бураном.

Зато после бурана погода устанавливается безоблачная. И ночи спокойные, тихие, на небе ослепительно сверкают полные звезды и кажутся такими близкими – рукой подать до Полярной звезды и Большой Медведицы!

Волки, которых японцы до сих пор не видели и не слышали, стали грустно и голодно потявкивать и подвывать совсем рядом с лагерем.

А ночи все затягиваются, становятся все длиннее. В два часа дня на землю уже спускаются сумерки, в четыре совсем темно. И так до девяти, а то и десяти утра следующего дня, когда с трудом, нехотя приходит новая заря. Солнце встает так медленно и так ненадолго!

Зато среди ночи на горизонте вдруг возникает слабый свет, через несколько минут он возносится ввысь, мистически меняя и смешивая краски – красное, синее, желтое, фиолетовое свечения причудливо танцуют в беззвучном небе! «О, как красиво! – говорили японцы. – Это симфония света, божественная палитра!»

А температура все падает – уже минус сорок пять! Теперь плевок замерзает на лету и ледышкой отлетает от промерзшего панциря земли.

Всё замерзло, всё! На мордах лошадей намерзли сосульки. Картофель замерз и стал как камни. Яблоки тоже. Листья капусты промерзли, и края их такие острые, что можно порезать руки. А бревна замерзли так, что ни пилой распилить, ни топором разрубить – просто камень! Из-за таких морозов окна всех русских домов двойные, между внутренними и наружными рамами жители подвешивают мясо кекликов – птиц, которых они зимой палками бьют в лесу и на дорогах. А под снегом сибиряки хранят, как в природном холодильнике, говядину и другое мясо, которое рубят топорами и пилят пилами.

Даже молоко замерзло!

Да, никогда раньше Юдзи не видел такого молока – на станции, на колхозном рынке, продавщица выставила на прилавке белые полушария величиной с чашку или глубокую тарелку. Юдзи испугался, подумал, что это мороженые женские груди. А она засмеялась:

– Ой, да что вы?! Это свежее молоко. Вчера вечером я налила свежее молоко в чашки и выставила на улицу, а утром внесла в дом и вынула. Купите и попробуйте, это очень вкусно!

Но денег у Юдзи не было, он улыбнулся и с сожалением отошел от продавщицы.

Каждый вечер после работы майор Каминский вызывал в штаб нескольких японцев: сначала всех врачей, потом санитаров, потом всех японских офицеров, затем – всех очкариков. И хитрыми вопросами пытался уличить их в том, что они скрывают свое участие в создании биологического оружия. Юдзи вынужден был переводить эти вопросы и через какое-то время стал подозревать, что Каминский знает японский язык, хотя и скрывает это…

С утра в гараже шофер Дамбара никак не мог завести грузовик и ругался по-русски:

– Ёлки-палки! Япона мать! Бензин замерз! Смотри!

Он налил из канистры бензин в кружку и показал Юдзи. Действительно, в бензине плавали мелкие льдинки.

– Что делать? Япона мать!

– Подожди, не ругайся. Сейчас позову Николая, он русский шофер.

Пришел Николай:

– В чем дело, японать?

– Двигатель не работает. Бензин замерз на фуй!

– Ладно, не матерись. Научились, бля! – Николай взял железную палку, намотал на ее конец тряпку, смоченную смазкой и мазутом, поджег и сунул огонь под мотор.

Японцы испугались:

– Ой! Машина взорвется!

Но Николай спокойно грел мотор, и через пару минут двигатель заработал.

– Вот что такое русская смекалка! – сказали японцы.

Сортиры, конечно, были на дворе. Это были простые ямы глубиной около трех метров, поверх ям лежали доски с круглыми дырками. Вот и весь туалет – без стен и без крыши. Теперь зимой, чтобы выйти из барака в сортир по нужде, приходилось очень тепло одеваться. Однако ночью со сна одеваться неохота, многие выбегали полуодетые и тут же простужались, начинали тяжело болеть. Врачи и санитары ругались, требовали, чтобы в туалет все ходили только одетые. Но однажды японцы пришли в соседнюю деревню и увидели, как молодая русская мать вынесла из избы своего полуголого ребенка, подняла его ножки и дала ему помочиться. А на улице было минус 40 градусов!

«Конечно, – сказали японцы, – если русские с детства так закаляются, они могут выжить и при царе Горохе, и при коммунизме».

– Доброе утро, комбат Якогава!

Майор Новиков пришел к японцам, как обычно, сразу после поверки. Но вид у него был не боевой и бодрый, как всегда, а безрадостный. Японцы насторожились – в чем дело?

– По правде говоря, я пришел к вам проститься, – сказал майор. – По приказу штаба Сибирского военного округа меня перевели на другую службу. Хотя я дружил с вами всего два месяца, но многое узнал за это время про вас, японцев. И мне очень не хочется с вами расставаться. Но что делать? Служба есть служба, и приказ есть приказ.

– Да, очень жаль, майор, – искренне сказал комбат Якогава. – А куда вас направили? Или это военная тайна?

– Нет, какая уж тайна! Я еду в город Фрунзе старшим преподавателем Суворовского военного училища.

– Вот как? По-моему, ученикам этого училища очень повезло. За два месяца вы хорошо позаботились о нашей жизни, мы вам очень благодарны. И конечно, вы будете хорошим и заботливым учителем в Суворовском училище. Желаю вам счастья!

Майор Новиков грустно улыбнулся, по всему было видно, что ехать преподавателем с должности начальника ему очень не хочется. Он крепко пожал руку комбату Якогаве:

– До свидания, комбат!

– До свидания, майор! Желаю счастья! Счастливого пути!

Майор махнул рукой, прошел через ворота и ушел из лагеря. За воротами дул холодный ветер. Сухие листья березы падали на его шинель.

– Эй, Ёкояма! Слушай внимательно, бля, и заруби на своем японском носу! – сказал Каминский. – Новиков был тюфяк и размазня, за это я вытурил его из лагеря! Да, это я сделал, я, потому что не хер с пленными заигрывать! Теперь я начальник лагеря, сука, и вся ваша лафа кончилась! Теперь тут будет настоящая дисциплина, и вы будете по-настоящему вкалывать, так и переведи, японать, своему комбату!..

У майора Каминского было толстое лицо и злобный характер. Пока он говорил, комиссар Федоренко молчал и смотрел в угол. На его лице не было никакого выражения, но даже это говорило о том, что между ним и Каминским существует какое-то внутреннее нерасположение. Впрочем, Федоренко никак этого не проявлял. Во всяком случае – пока не проявлял, хотя Юдзи уже знал, что советская система давала ему большие возможности: по этой системе все советские чиновники, даже военные, находятся под постоянным надзором и контролем таких, как Федоренко, партийных надзирателей-комиссаров.

Между тем Каминский продолжал:

– И еще, Ёкояма, переведи дословно! Вас сюда привезли, вас тут кормят, бля, одевают, обувают, построили вам новые, японать, бараки, но вы сюда не на курорт приехали!