В «клубе» моего отца часто были и молодые инженеры, которые сейчас являются, как их называют, «красными директорами». Инженеры охотно шли на контакт с рабочей интеллигенцией не ради панибратства, а для того, чтобы посоветоваться по производственным вопросам и заручиться поддержкой кадровых рабочих в осуществлении инженерных проектов. Это понимали рабочие и отношения между молодыми инженерами и высококвалифицированными рабочими были уважительными. Молодёжь, учившаяся во время войны, всегда с интересом слушала фронтовиков.

Пацаны всегда трутся около взрослых и, даже не прислушиваясь, не понимая сути разговора, они воспроизводят или запоминают отрывки текста, говорившегося взрослыми:

– Солдатам в Германии было хорошо. Выходишь на улицу, «фроляйн, комм, заубер циммер» (девушка, пошли, чистить комнату). И не надо солдату полы мыть. С чего бы это я полы мыл после четырёх лет передовой. Отдал полбулки хлеба, работа сделана и человеку пропитание есть.

– Чистенько всё в Германии. Дома стоят аккуратно. Около каждого дома цветы. Дорожки чистенькие. В домах горячая вода из титанов и газовых колонок. Туалеты отдельные. Канализация. Дома и не закрывались. Заходи в любой дом, как раньше и у нас в деревнях было до гражданской войны. Когда мы пришли, везде велосипеды стояли. Берёшь и едешь. Приехал – бросил. Потом немцы перестали оставлять свои велосипеды.

– Трофеев было много. Кто что хотел, тот и вёз себе домой. Один солдат полный чемодан швейных иголок привёз. Мы над ним смеялись, а он сразу после границы королём себя почувствовал. Что мы за часы выменивали, он за несколько иголок приобретал. Другой домой привёз полный набор столярного инструмента из золингеновской стали. Умеют немцы инструменты делать. Дома стоят пустые. Заходи и бери, чего хочешь. Солдаты везли в чемоданах и вещевых мешках, а у кого возможностей было больше, то и везли больше. Говорили, что нескольких генералов посадили за то, что имущество вагонами вывозили. Не поделились, видимо, с кем надо было делиться, а, может быть, кто-то позавидовал, ну и стуканул куда надо.

– Один полковник-танкист из Белоруссии, только вышли в Германию, на танке раскатал всю немецкую деревню. У него немцы всю семью вырезали из-за того, что он командир танкового полка. Хотели под трибунал отдать, но не отдали, понимали, какое у человека горе.

– Что наши в Германии творили – один ужас. Хоть и судили за это, всех разве пересудишь. Это всех немцев надо судить за то, что у нас в России сделали.

– Один раз бомба попала в кондитерский магазин. Везде плитки шоколада разбросаны. Шоколад мы до войны никогда не ели, больше слышали о нем. А тут под ногами валяется. Положил я в вещмешок плиток двадцать и дня три питался только шоколадом. Понемногу и в охотку шоколад вкусен и полезен. Так я на всю жизнь шоколада наелся, потом раздавал всем, кому шоколад нравился.

– Из Германии многие на машинах домой ехали. На границе пограничники зверствовали. Все вещи перетряхивали, изымали оружие. Машины отбирали. На границе свалки машин были. С собой взять нельзя, ну и гори она синим пламенем. Спичку в бак и не наша и не ваша машина. Другой – разгоняется и машину в столб. Офицеры ещё как-то перегоняли машины, а солдату никак.

– Много станков из Германии вывезли, у нас на заводе тоже есть. С одной стороны, хорошо, что станок есть и работать долго будет. Но он уже устарел, а немцы у себя вместо старого станка новый будут устанавливать. Старое оно новым никогда не будет.

– После войны год работал в авторемонтном батальоне вольнонаёмным работником по своей специальности. Немцы ведь не все фашисты. Трудового человека они уважают. Родственникам помогал. А они всё пишут, приезжай да приезжай, помощь, мол, нужна. Приехал. Ну и что я помог? Так хоть мои посылки продавали, а зарабатывал я в Германии прилично, а тут ни моих заработков и никаких других в деревне. Осенью соломой дом покроют, а к средине зимы уже и крыша голая – скотину кормить надо. Уехал в город на стройку, снова стал по специальности работать. В Германии я на свинцепаяльщика выучился. Холодильные установки восстанавливали.

– В Польше было хуже. Немцы те дисциплинированные. Войну проиграли и терпят, что с ними победители делают. В Польше отношение людей к Красной Армии такое же, как и к немецкой армии. Банды, отдельные бандиты. Днём в поле работает, а вечером берётся за автомат и стреляет по активистам. Никак не хотели советскими быть. Армии Людова и Крайова. Форма одинаковая, а друг в друга стреляют.

– Пришли брать одного солтыса (старосту). Ладно, панове, деваться некуда, садитесь за стол, с родней попрощаться надо. Наклюкались все, а брат солтыса из нашего автомата по окнам в деревне стрелял. Солтыс никуда не убежал, как и обещал. Отвели куда приказано. Недавно на заводской стройке его видел.

– В начале войны плохо было. Командиры были такие же, как и вы – молодёжь. Бежит лейтенант с пистолетом впереди, а мы сзади бежим. Ему первая пуля достаётся, что спереди, что сзади. Сколько было взводных, всех и не упомнишь. Положение было такое, что и меня с четырьмя классами в офицерскую школу направляли. Не пошёл.

– Был у нас один, откуда-то с северов. По-русски ни бельмеса или притворялся. Всегда растрёпой ходил. Его взводный один раз отругал за неряшливый вид. Если бы ничего не понимал, то не обиделся бы. В первом же бою у нас на глазах лейтенанту пулю в спину вогнал. Мы его быстренько связали и бросили. Когда окопы немецкие отбили, доложили комроты. Нашли его, гада, увели. Что с ним было, не знаем. Частенько осуждённых перед строем расстреливали.

– В сорок четвёртом году возвращался из госпиталя на Западной Украине. До одной деревни паренёк на подводе вёз. Всё упрашивал меня:

– Дяденька дай стрельнуть из автомата, дай стрельнуть.

– Куда же ты стрелять будешь, – спрашиваю его, – кругом одна степь?

– Да вот, по цаплям, – говорит.

– Что ты, разве можно по цаплям стрелять? – спрашиваю его.

– Мне, – говорит, – можно, я местный.

Уговорил всё-таки. Показал я мальцу, как стрелять из автомата, две очереди он сделал, никуда не попал, всех цапель распугал. Въезжаем в деревню, а из неё банда бандеровцев только что уехала. Вырезали семью председателя сельсовета и предупредили, что так со всеми будет, кто с советской властью сотрудничать будет. Услыхали стрельбу у деревни, подумали, что «истребители» едут и быстро унеслись в лес. А, если бы я пацану пострелять не дал? Приехал бы прямо в лапы к бандитам. Сколько бы я продержался? Минут десять. А этого парня мне, наверное, Бог послал.

– У нас в сорок первом в Мурмане немец через границу так и не перешёл. Держали его крепко.

– В том же сорок четвёртом меня в «СМЕРШ», смерть шпионам значит, перевели. Звучит сильно, а что это для простого солдата? Командир приказывает, и мы участвуем то в облавах, то в арестах.

Однажды при выполнении задания окружённое немецкое подразделение блокировало наше отделение в костёле на окраине одного села. Обычно окруженцы в драку не ввязываются, но что-то им было нужно в этом костёле, раз нам пришлось несколько дней от них отбиваться. Помогло оружие, которое мы нашли в костёле.

Еды у нас собой не было, а я был старшим группы. Пришёл к ксёндзу, говорю:

– Пан ксёндз, прошем жолнеж поснедать.

Повёл он нас в погреб, а там окорока, колбасы, всякой еды навалом. Не подумаешь, что в условиях оккупации с одна тысяча девятьсот тридцать девятого года жили. Взяли мы немного, а я ксёндзу расписку написал, чтобы он предъявил нашему командованию для оплаты. Где бы мы ни находились, а солдату положено есть три раза в сутки, находясь на котловом довольствии или иметь сухой паек.

Через несколько дней через село прошла наша маршевая рота и разогнала немецких окруженцев. Мы поблагодарили ксёндза, и пошли выполнять задание. Задание выполнили, вернулись в часть, я доложил о выполненной задаче и сразу же у командира роты был арестован. По жалобе ксёндза, который приехал в часть и пошёл к командиру с жалобой, что ефрейтор с несколькими солдатами ограбили его и несколько дней пьянствовали в костёле. Одним словом, бесчинствовали. По тем временам, такого заявления хватало, чтобы перед строем солдата шлёпнуть. Из нагана в затылок и ещё одной «жертвой фашизма» больше.