– Полюбуйтесь на них, – зашипел-зашептал Крошка Уилли, вперившись в машину. – Попробовали бы они подъехать к одной из моих сестер, гады! Уж я бы их приголубил!

Пирссон о чем-то разглагольствовал, мы не слышали о чем, а девочки хихикали. Потом из машины выглянул Стюарт и, улыбаясь во весь рот, позвал:

– А ну-ка, поди сюда!

Стюарт был ничего, красивый, и сам знал это. Девочки опять захихикали.

– Ну иди же, вот ты, красотка в клетчатом.

Джейси, девчонка хорошенькая и отчаянная, известная своей бойкостью, отошла от Элис и направилась к машине. Но не успела дойти, как на лужайке появилась мисс Дэйзи Крокер. Своими огромными шагами она быстро пересекла лужайку и, задержав Джейси, крикнула:

– Молодым людям что-нибудь надо?

Продолжая скалить зубы, Стюарт помотал головой.

Затем, рассмеявшись, рванул с места, и машина умчалась, оставив за собой клубы пыли. Громко браня девочек, мисс Крокер повела их назад к зданию школы. Стейси, Мо и Крошка Уилли хмуро смотрели вслед машине, потом нехотя вернулись к игре на лужайке. Я прислушалась к доносившемуся слабым эхом вещанию мисс Крокер и была счастлива, что хотя бы на этот раз она пропесочивает не меня. И наконец, занялась завтраком. Однако не успела даже открыть банку, как на дороге появился запыхавшийся Сынок.

– Эй, Кэсси! – орал он. – Тетушка Ли Энни зовет тебя.

– Меня? Зачем?

Сынок пожал плечами и готов был бежать назад.

– Кажется, хочет, чтобы ты ей что-то написала. Иди скорей!

Он побежал к ребятам, игравшим в мраморные шарики, а я пустилась по дороге со своей жестяной банкой в руках. Вбежала по дощатым ступенькам дома тетушки Ли Энни и постучала в дверь. Она почти тут же распахнулась, и меня встретила улыбающаяся тетушка Ли Энни.

– Здравствуйте, тетушка Ли Энни! Сынок сказал, вы хотите, чтобы я для вас что-то написала?

– Именно, именно. Вот пришло письмо из Джексона. – Она взяла со стола голубой лист бумаги. – Мне же надо ответить.

– Тетушка Ли Энни, разве вы не умеете писать?

– Ну, для такой старой женщины, как я, я пишу прилично, но все-таки в школе я не так уж много училась, Кэсси. Между прочим, это письмо от одной белой и очень образованной женщины. – Она смущенно засмеялась. – А уж образованной белой даме я ответить и вовсе не сумею. Знаешь что, сначала положи-ка свою жестянку вот сюда и садись со мной обедать. У нас сегодня хрустящий хлеб и тушеный горох.

Я расплылась в улыбке. Тетушка Ли Энни знала, как я люблю хрустящий хлеб.

– Тетушка Ли Энни, – спросила я, когда она разложила по трем тарелкам еду, – значит, Уордел дома?

– Да, он там, в комнате. Уордел, ау! – позвала она. – Иди, мой мальчик, обед на столе.

Я ждала, не сводя глаз с занавески, разделявшей комнату.

– Уордел, ау! – снова позвала она.

Он так и не появился, тогда она подошла и отдернула занавеску. Открылась узкая постель. На дальнем краю ее, отвернувшись к окну, сидел Уордел.

– Ты что, парень, не слышал, как я зову? – рассердилась тетушка Ли Энни.

Уордел перемахнул через кровать и встал.

– Привет, Уордел, – сказала я.

Уордел поглядел на меня, словно не узнавая, и рванул куртку с крюка на стене.

– Куда это ты собрался? Ты не слышал, я звала тебя обедать?

Не обращая внимания на бабушку, Уордел отворил заднюю дверь и выскочил из дома.

Тетушка Ли Энни проследила, как он прошел, и вернулась ко мне.

– Ешь, детка, пока не остыло.

Я зачерпнула горох.

– Тетушка Ли Энни, а почему Уордел так мало говорит?

– Когда ему хочется, он говорит, – ответила она, усаживаясь напротив меня.

– А со мной почти ни слова.

– Что верно, то верно, он бережет слова, но, знаешь, если уж этот парень откроет рот, он всегда скажет что-нибудь толковое, вот ведь как. А уж если ему что нравится, он уж так это оберегает. Пусть человека или вещь какую, завсегда старается оберечь. Тут он всегда на страже. – Она кивнула на комод: – Видишь вон?

– Губную гармошку?

– Да, да. Ее привез Уорделу Рассел, аккурат когда был у нас недавно. Уордел играет на ней, ну словно говорит. Очень уж хорошо играет. Его мама ведь очень любила музыку, знаешь?

– Я не помню ее.

– Да и не можешь. Она умерла вскоре как родился Уордел. Так у меня появился второй внук, которого мне пришлось самой растить. Первый – Рассел. Моя дочка Труси оставила его мне, когда во второй раз замуж вышла.

Мне хотелось еще спросить про Уордела, но тетушка Ли Энни не дала: она снова взялась за голубой конверт и переменила тему разговора.

– Как у тебя с письмом, Кэсси?

– С чем?

– Ну, почерк у тебя какой? Такой же красивый, как у твоей мамы?

Я пожала плечами.

– В общем, ничего, нормальный.

– Сейчас уж постарайся, чтоб был совсем хороший, а не просто нормальный. Потому как я хочу попросить тебя написать за меня письмо, а потом взять его домой и показать маме, чтобы она посмотрела. Завтра я собираюсь отправить его по почте. Как ты думаешь, справишься?

– Конечно, мэм.

Мы кончили обедать, и тетушка Ли Энни дала мне прочитать письмо. Оно было от дочери человека, у которого тетушка Ли Энни обычно работала. Она сообщала, что человек этот умер.

– Хейзел прислала мне еще вот эту книгу. – И тетушка Ли Энни протянула ее мне.

Я глянула на обложку: «Конституция штата Миссисипи. 1890 год» – увесистый том большого формата. Я открыла его. Шрифт был мелкий, слишком мелкий, и читать было трудно. Я прочитала вслух несколько строк, но мне стало скучно, и я бросила.

– Тетушка Ли Энни, здесь ничего не понятно. Зачем она вам ее прислала?

Тетушка Ли Энни громко рассмеялась:

– Глупышка, ведь эта книга принадлежала отцу Хейзел, а он был судья. Так вот, я частенько пробиралась в его кабинет, когда его там не было, и пробовала читать эту книгу. Ох, а однажды он меня застал, когда я читала, и сказал: «Ли Энни, как же тебя угораздило заняться чтением того, что тебя не касается?» А я ему: «Ведь вы же сами говорили, что в этой книге сказано про каждого из нашего штата Миссисипи, вот я и хотела найти, что тут про меня написано». Он вроде как смутился и говорит, что книга эта только для белых и мне не надо ее трогать. И еще говорит: мол, если я хочу что узнать, могу спросить его, и он мне все объяснит. – Она снова рассмеялась: – Что ж, вот теперь я хочу сама в этом разобраться. Зачем мне спрашивать старого белого господина, он-то мне скажет, только что сам захочет, чтоб лишнего чего не узнала. – Она задумалась, перебирая огрубевшими пальцами страницы книги. – Соображу, что к чему, и, может, еще пойду голосовать.

– Голосовать?

– Сперва меня опросят, прежде чем голосовать. Какие такие вопросы, вот в этой книге и написано. В конституции.

Тут я поглядела на тетушку Ли Энни ну прямо новыми глазами.

– Тетушка Ли Энни, вы вправду собираетесь пойти голосовать?

Она чуть задумалась, но потом опять засмеялась и покачала головой:

– Куда уж такой старухе, как я! Нет, конечно же, нет. А вот мой папа голосовал. Это было еще во времена Реконструкции.[8] Всем черным тогда дозволили голосовать. Не женщинам, только мужчинам. Он пошел туда, где голосовали, и поставил свой крестик. И ни на какие вопросы не отвечал.

Лицо у тетушки Ли Энни сделалось тут грустным-грустным.

– А потом появились те самые «ночные гости». Мазали дегтем черных, что шли голосовать, били их и линчевали. Моего папу ужас как били… я сама видела. Волочили его по дороге… О господи… – Она снова покачала головой, словно стараясь стряхнуть эти воспоминания. – После уж никто не ходил голосовать, почти что никто… – Она вздохнула и помолчала недолго. Потом посмотрела прямо на меня: – Кэсси, детка, может, захочешь почитать мне из этой книги? Я сама не очень-то обучена читать, а ты так славно читаешь.

– Ой, тетушка Ли Энни, не могу я это читать, непонятно там все.

– Ну ты ж только что так хорошо читала. Или, знаешь, попроси сначала у мамы разрешения.