– Так, – глухо сказал Амаспюр. Николая нехорошо укололо то, что он, возможно, предполагает, что докторишка Ляхин сейчас возьмёт и откроет ему причину происходящего на отделении – которое пока выглядит по крайней мере похоже. Когда этого не произойдёт, он будет, пожалуй, разочарован.

Продолжая, Николай достаточно быстро пересказал, как постепенно отдельные случаи кто-то догадливый начал увязывать в общую картину, и к началу 90-х каждая происходящая при схожих обстоятельствах смерть уже ложилась в общую статистику. Причину происходящего к этому времени уже искали: настойчиво и безуспешно. Но только к 1993-му специально занимающаяся этим группа сумела прокачать единственную общую черту у всех погибших: 16-ти и 30-летних, едва потерявших невинность и неоднократно замужних. Все они в дни последних в их жизни месячных пользовались гигиеническими тампонами одной и той же марки.

– Так что? – голос Рэма Владимировича вернул себе краски. – Умерший 30-го марта на нашем отделении и якобы от инфаркта миокарда 42-летний диабетик Болихат с во-от такими бицепсами был тайным трансвеститом? Равно как и…

Николай шумно вздохнул. Был такой старый литературный штамп: «Он был обречён на непонимание».

– Это просто пример, Рэм Владимирович, – сказал он вслух. – Просто ещё один пример, самую чуточку напоминающий происходящее у нас. И в том и в другом случае корни у всех смертельных исходов могут быть вполне реалистические.

– Разумеется. Злобный арабский террорист прокрался ночью на отделение и вставил всем по тампону!..

Шутка была хорошая, хотя и чёрная. Против поверхностного, неискреннего чёрного юмора медики обычно ничего не имели – он помогал держаться и продолжать работать, оставляя за спиной лица тех, кому они помочь не смогли.

Амаспюр замолчал сам, и тогда Николай протянул ему нетолстую стопку отпечатанных на принтере листков – тезисы нескольких уже неновых статей, вышедших по завершении той истории. Картридж отцовского принтера уже подсел, и по середине каждой страницы шла широкая полоса более блеклого текста. Жест оказался весьма кстати, – продолжать пошучивать доцент не стал, начав быстро проглядывать бумаги. С английским у него, в отличие от многих на кафедре, оказалось очень неплохо, что Николая искренне порадовало.

– Да. – Наконец заключил он. – Это интересный пример. Спасибо.

Вот это было здорово. «Спасибо» было тем словом, которое произносилось вовсе не каждым.

Оба помолчали. Доцент Амаспюр явно о чём-то размышлял, склоняя голову набок. Выражение на его лице и поза оказались настолько похожи на висящую на ближней к Николаю стене фотографию крупного эрдельтерьера, что он едва удержался, чтобы не показать на неё взглядом.

– У тебя есть вот эта статья целиком?

– Нет. В открытом доступе статьи нет, слишком старый выпуск. Но можно, вероятно, спросить в «Публичке».

– У тебя туда есть пропуск?

Амаспюр перешёл на «ты» как-то незаметно, но вполне естественно и искренне. Интересно, стоит ли это воспринимать как переход на новый уровень общения?

– Есть, Рэм Владимирович.

– Сделай, пожалуйста, мне копию, если найдёшь её там. Вот эту.

Ксерокс в Публичной библиотеке стоил просто неприличных денег, а очередь на ксерокопирование занимала два раза минут по сорок: сдавать и получать, – но какое до этого дело доценту, правда?

Выйдя из кабинета, Николай поразмышлял с минуту в одиночестве, пока прошедшая мимо Даша не поманила его за собой. Не задавая лишних вопросов и особо не думая, он пошёл за ней.

– Ну что? – спросила Даша, когда они отошли метров на десять.

– Что: «Что?»

Странный вопрос, учитывая то, что о предстоящем визите к Амаспюру Николай особо не распространялся, а отчитываться не собирался уж точно. Относиться к тому, что он сделал, можно было по разному, и в конце концов он не сделал ничего ни важного, ни предосудительного. Выразил своё мнение. Выдал аргумент средней степени полезности, который доцент может попробовать употребить в свою пользу. Продемонстрировал, по мере сил, эрудицию и инициативу в закрытом от посторонних ушей помещении, и в итоге – получил несколько знаков симпатии. Говоря языком людей на 5 лет моложе – «прогнулся».

– Сам-то ты что про это думаешь?

– А я, Даша, просто не знаю.

Пахло от её волос оглушающе: чем-то горьким, вроде крапивы или полыни. Говорят, полынь возбуждает аппетит. Ну-ну…

– Я тоже.

Даша тихо вздохнула, и запах стал совсем уж непереносимо давящим сердце. Его источник – пушистые, серого оттенка волосы, отчаянно хотелось потрогать. Было странно, что ординатор остановилась с ним поговорить о работе – она была старше Николая на три институтских года, а это – почти пропасть.

– Моя Цыпляева умирает. По половине признаков – то ли Конго-Крымская лихорадка, то ли что-то в этом роде, – то есть быстро в «Боткина» и поднимать эпидемиологов. По второй половине – ничего подобного. Значит не то. Ты когда в последний раз видел такое в Петербурге?

– Я никогда не видел, – честно ответил Николай, наконец-то сумев как следует вдохнуть. – Ни разу. Только на экзамене по инфекционным болезням и столкнулся, в ситуационной задаче.

– На экзамене, – опять вздохнула Даша. – Хотела бы я…

– Сколько лет твоей Цыпляевой?

Николаю хотелось сказать ординатору Даше что-то хорошее, и хотя бы просто шевельнуть рукой в направлении её щеки, но разговору тогда пришёл бы конец, да и хорошим отношениям, наверняка, тоже. Это жалко было терять.

– Семьдесят ровно. Стандартный возрастной набор диабетика – не лишком значимая невропатия, не слишком серьёзная нефропатия, сердце. Ей бы жить ещё, и жить. И ведь сама уже всё понимает…

По коридору мимо них, стуча каблуками прошла хорошо одетая девица лет 28, несущая на плече тяжёлую сумку. Поглядела мельком, потом остановилась, вернулась, поставила сумку на один из стоящих в коридоре стульев из сколоченного по 5 штук ряда, начала что-то грузить в пользу фирмы «Вёрваг Фарма». Впрочем, девица оказалась вовсе не дурой, и оценив говорившие сами за себя выражения лиц Николая и Даши, быстро откланялась, вручив им по маленькому фирменному блокноту с рекламой витаминов и уцокав дальше.

– Коля… – Даша вроде бы решилась на что-то, и Николай посмотрел на неё ожидающе.

– Вот во всех детективах, если происходит цепочка настолько не связанных друг с другом смертей, то начинают искать что-то общее. Какую-то несложную деталь, которая всех их объединяет.

«Ого», – это слово Николай не произнёс вслух, ограничившись кивком. Амаспюр, пожалуй, был прав – общее понимание того, что что-то неладно, действительно витало в воздухе.

– Тебе удалось что-то раскопать? – осторожно поинтересовался он.

Опять же странно, что даже если это и так, то Даша вдруг решает сообщить хотя бы о догадках зелёному интерну. Впрочем, что он знает: мало ли кто и куда её уже успел послать с её догадками?

Ординатор покрутила головой, то ли в отрицании, то ли оглядываясь, и Николай почти ожидал, что она поведёт его куда-нибудь ещё, подальше из проходного и освещённого коридора, поэтому в груди ёкнуло.

– Да не то, чтобы раскопать… Так, деталька странная уколола. Сказала Игнату – а он смеяться начал.

– Я не начну.

Николай пообещал искренне и на полном серьёзе, смеха у него внутри не было ни на малейшее «хи-хи».

– В Питере кто только не живёт, правда? И к нам в больницу кто только не ложится.

– В каком смысле?

Даша явно волновалась, и это само по себе было волнительно. «Ох, мама, ну что же я такой дурак с красивыми женщинами?..».

– В смысле национальностей. Я ещё неделю назад впервые об этом подумала, но когда сунулась в хранилище посмотреть все «истории» наших погибших больных, оказалось, что их просто так не дают, только старшим врачам или по прямому их разрешению. Всё же мне вполне разрешили просмотреть просто обложки историй, и оказалось, что все фамилии – только русские или, во всяком случае, точно славянские. Ни одной грузинской, ни одной татарской, ни какой другой – хотя таких больных полно, ты сам знаешь.