Общими усилиями Рик и Люси отвлекли ее от этой темы, и только когда они усаживались в машину Рика, чтобы ехать обратно в Лейс, она все вспомнила и снова начала причитать. Однако расстояние от Бидлингтона до Лейса машина преодолела так быстро, что прежде чем Детерро успела хорошенько «завестись», они были уже у дверей колледжа. Люси попрощалась и собиралась тактично удалиться, однако, Нат Тарт последовала за ней.

— Спокойной ночи, Рик, — сказала она небрежно. — Ты приедешь в пятницу?

— Ничто не остановит меня, — заверил Рик девушку. — В три часа, да?

— Нет, в половине третьего. Так написано на твоем пригласительном билете. На приглашении, которое я тебе послала. Для делового человека ты не очень точен.

— О, свои деловые бумаги я храню в папках.

— А где ты хранишь мое приглашение?

— На золотой цепочке между рубашкой и сердцем, — ответил Рик и ушел, оставшись победителем в этой пикировке.

— Ваш кузен прелесть, — сказала Люси, когда они вместе подымались по ступеням.

— В так думаете? Я очень рада. Я тоже так думаю. У него есть все достоинства англичанина, и все это немного приправлено чем-то совсем не английским. Я рада, что он приедет в пятницу посмотреть, как я танцую. Чему вы улыбаетесь?

Люси, которая улыбалась такому типичному для Детерро взгляду на появление ее кузена в пятницу, поспешила сменить тему.

— А разве вы не должны входить в другую дверь?

— Да, конечно, но я не думаю, что кто-нибудь будет против. Через две недели я смогу свободно подниматься по этим ступеням, если захочу — я, кстати, не захочу — так что я могу воспользоваться ими и сейчас. Я не очень хорошо отношусь к дверям, через которые ходят торговцы.

Люси собиралась было нанести визит преподавателям, прежде чем отправиться к себе в комнату в торце крыла, но в холле было так тихо, атмосфера в доме настолько пустынна, что она раздумала и пошла по пути наименьшего сопротивления. Она увидит всех завтра утром.

Нат Тарт решила напоследок отдать дань правилам колледжа и, поскольку тишина в коридоре явно означала, что колокол «по комнатам» уже по крайней мере несколько минут как прозвенел, они пожелали друг другу спокойной ночи, и Люси пошла к себе. Раздеваясь, она прислушивалась, не донесется ли какой-нибудь звук из соседней комнаты. Но там было абсолютно тихо; и свет оттуда не проникал, как отметила Люси, задергивая свои занавески. Неужели Иннес не вернулась?

Люси посидела немного, размышляя, не нужно ли что-нибудь предпринять. Если Иннес не вернулась, хорошо бы, конечно, успокоить Бо. А если Иннес вернулась и молчит, может быть, можно каким-либо знаком, какой-нибудь маленькой услугой выразить свое сочувствие, не вторгаясь на чужую территорию?

Люси выключила свет, раздвинула занавески и села у открытого окна, глядя на ярко освещенные квадраты по всему периметру маленького четырехугольника — здесь считалось чудачеством задергивать занавески — и наблюдая за тем, чем занимаются студентки, оставшись одни. Одна причесывалась, другая что-то шила, третья перевязывала ногу. (Святая Простота — прыгала на одной ноге в поисках ножниц вместо того, чтобы, как опытная массажистка, воспользоваться индивидуальным пакетом), четвертая надевала пижаму, пятая гонялась за мотыльком.

Пока Люси сидела, два окна погасли. Завтра колокол разбудит опять в пол-шестого, а поскольку экзамены уже сданы, нет необходимости бодрствовать над тетрадями до последней минуты.

Люси услышала шаги и встала, решив, что идут к ней. Дверь Иннес тихо отворилась и закрылась. Свет не зажегся, но Люси услышала легкое шевеление — кто-то готовился лечь спать. Потом шлепанье тапочек в коридоре, тихий стук. Ответа не было.

— Это я, Бо, — произнес голос, и дверь комнаты Иннес открылась. Когда она снова закрылась, послышался шепот. Запах кофе и еле слышное позвякиванье посуды. Очень разумно со стороны Бо подумать о еде. С какими бы демонами не боролась Иннес эти долгие часы — от полудня до десяти — она сейчас наверняка эмоционально опустошена и съест все, что перед ней поставят. Шепот продолжался, пока не прозвенел сигнал «гасить свет». Тогда дверь снова открылась-закрылась, и тишина в соседней комнате влилась в общую тишину, окутавшую Лейс.

Люси упала в постель; она настолько устала, что у нее едва хватило сил натянуть на себя одеяло. Она была зла на Генриетту, жалела Иннес и в то же время немного завидовала, что у нее есть такой друг, как Бо.

Она решила было не засыпать и постараться придумать какойнибудь способ выразить бедняжке Иннес свое сочувствие и глубокое негодование по поводу случившегося — и тут же заснула.

В понедельник наступила реакция. Люси вернулась в общество, для которого тема Арлингхерста уже была исчерпана. И преподаватели, и студентки в течение целого свободного дня успели насытиться разговорами об этой сенсации, и к вечеру говорить больше было не о чем; все возможные точки зрения были уже многократно изложены, ad nauseam[41]. Так что в понедельник, когда возобновилась обычная жизнь, это событие отодвинулось на задний план. Верная мисс Моррис попрежнему приносила Люси ее завтрак в комнату, поэтому при первом появлении Иннес на публике она не присутствовала. Люси увидела всех студенток в сборе только во время ленча, когда привычка вести себя определенным образом огладила самые грубые шероховатости, и колледж выглядел почти как обычно. У Иннес было спокойное лицо, Люси нашла, что присущая ей некоторая отрешенность сменилась выражением совершенной замкнутости; с какими бы чувствами ей не пришлось вести борьбу, сейчас они были опущены в трюм, и люки крепко задраены. Роуз более чем когда-либо была похожа на кошку тети Селии, Филадельфию, и Люси очень хотелось выставить ее на улицу, чтобы она помяукала. Кроме того, ей очень хотелось узнать, как приняла Роуз неожиданное назначение; Люси даже решилась спросить об этом мисс Люкс, когда они спускались к ленчу.

— Как выглядела Роуз, когда услышала новость?

— Как экстоплазм, — ответила мисс Люкс.

— Почему экстоплазм? — спросила удивленная Люси.

— Самое отвратительное, что я могу придумать.

Так что любопытство Люси осталось неудовлетворенным. Мадам упрекнула ее, что она вчера покинула их, но никто не стал шутить по поводу возможной причины ее бегства. Тень Показательных выступлений, до которых осталось всего четыре дня, нависла над всеми. Арлингхерст — это была вчерашняя сенсация, уже утратившая свежесть. Колледж снова принялся за работу.

Монотонное течение жизни между понедельником и пятницей было нарушено только двумя событиями.

Первым было то, что мисс Ходж предложила Иннес работу в Уичерлейском Ортопедическом госпитале, а та отказалась. Тогда это место было предложено и с благодарностью принято О'Доннелл, у которой камень с души свалился. («Дорогая, как славно!» воскликнула Дайкерс. «Теперь я могу продать тебе мой больничный халат, который мне никогда больше не понадобится».) И действительно продала, и была так счастлива, что у нее в самом конце семестра в кошельке появились деньги, что немедленно стала торговать вразнос остатками своего имущества по всему крылу, и остановилась только тогда, когда Стюарт язвительно спросила, входят ли булавки в список обмундирования.

Вторым событием был приезд Эдварда Эйдриана, актера.

Это неожиданное происшествие случилось в среду. Вторая половина дня среды была отведена для плавания, и все Младшие, и те из Старших, у кого в это время не было пациентов, плескались в бассейне. Люси, которая с помощью молитв, расчетов и дикой решимости с трудом могла переплыть бассейн, не принимала участия в этих упражнениях, несмотря на горячие призывы освежиться. В течение получаса она наблюдала всеобщее веселье, а потом пошла к дому выпить чаю. Она шла через холл к лестнице, когда одна из апостолов — ей показалось, что это Льюк, но она все еще не очень уверенно различала их — выглянула из двери клиники и попросила: