– Так вот же вам!..
И Синелев выбрасывает из кармана всё, что он награбил из сумки; потом вывёртывает карманы, – там ничего не осталось.
«Мёртвые сраму не имут», – вспоминает Синелев и вынимает шашку. Эфес упирает в землю, становится на колени, сгибается; кончик лезвия шпаги касается горла.
Люди ищут его; вот они приближаются, мелькают в их руках фонари… Они громко говорят. Спешат к нему…
– Так вот же вам, – повторяет Синелев…
V
– Ваше благородие, эй, ваше благородие!.. Ох, и уснули же вы крепко! Ваше благородие, да что вы так смотрите?.. Крепко, говорю, вы уснули!.. Насилу вас растолкал… Стонали шибко… А в сумку вцепились как!.. Бережёте чужое добро… Покорнейше благодарим… Вот сейчас и к вашей станции подъедем… Выходить вам…
Синелев оглядывает вагон, артельщика, который берёт свою сумку и добродушно улыбается, Синелев смотрит в окно на тёмную ночь и на летящие огненные нити, крепко трёт лоб…
– Так это сон!.. О-о-о-о!..
Тяжёлый вздох со стоном вырвался из груди Синелева.
Он поднялся бледный и не помнил, как вышел на станцию, как вынесли его вещи, как он поздоровался с начальником станции, который поздравил его с приездом и сказал: «Вот когда повинтим!»
Синелеву казалось, что он постарел на много лет и стал другим, совсем другим человеком.
– Здравствуйте, ваше благородие!
Это Захар, крестьянин, который у матери Синелева служит и за кузнеца, и за работника, и пахаря.
Захар улыбается радостно, как улыбался каждый раз, приезжая на барыниной лошадке за молодым барином, когда тот был ещё гимназистом и потом юнкером, а потом офицером… В таких случаях Синелев покровительственно говорил Захару:
– Здравствуй, братец, – как поживаешь?
А теперь Синелев, сняв перчатку, протянул руку и тем до того удивил Захара, что тот оторопел…
– Что же ты Захар, не даёшь мне руки?..
Захар, сконфуженно улыбаясь, протягивает барину заскорузлую руку, и тот её жмёт крепко своей красивой, нежной рукой.
– Барышня хотели ехать со мной вас встречать, а барыня их не пустили, – как бы не простудились… Холода завернули дюжие…
Ночь была тёмная. Когда выехали в поле, – ветер стал осыпать мелкой снежной пылью. Захар не видел дороги и отпустил вожжи, умная лошадь сама бежала рысью по знакомому пути; колокольчик неторопливо звенел у дуги; Синелев едва различал спину Захара. И в эту тёмную ночь хорошо было у него на сердце, словно он избавился от какой-то опасности, от страшной беды. Жизнь казалась прекрасной, и верилось ему в свои силы и в то, что он хорошо устроится и будет счастлив. И радостно вспоминал он о невесте, которая ждёт его, которую он увидит через несколько минут, и уже не страшно было ему, что в самую глубину его души заглянут чистые очи молодой девушки.
Показались огни. Захар смело дёрнул за вожжу; лошадь повернула к знакомым воротам.
– То-то будет радости!.. – сказал Захар.
Синелев не хотел ждать, пока лошадь остановится, и готовился на ходу выпрыгнуть из саней.
