Уже передъ концомъ курса Князь, тяготившійся жизнью за границей и ѣздившій въ Баденъ и Кисингенъ къ своимъ знакомымъ набраться, какъ онъ говорилъ, русскаго духа, вернулся къ своимъ.

День былъ прекрасный; Князь въ легонькомъ, модномъ, короткомъ пиджакѣ, особенно странномъ, сидѣвшемъ на его толстомъ, крупномъ тѣлѣ съ своими русскими морщинами, одутловатыми щеками на крахмаленныхъ воротничкахъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа вышелъ рано утромъ вмѣстѣ съ Кити, провелъ ея на воды, свелъ съ ея другомъ и самъ пошелъ гулять по городку. Ужъ который разъ онъ обходилъ этотъ несносный ему городокъ съ его чистыми улицами.

Онъ подошелъ къ лавочкамъ и накупилъ талеровъ на десять: разрѣзной ножикъ, рѣзной сундучекъ; бирюльки и пошелъ опять на воды за Кити, чтобы отвести ее домой. Она все еще ходила подъ руку съ другомъ и оживленно разговаривала.

– Ну, пора, я перерываю вашъ интересный разговоръ, – сказалъ онъ[949] Варенькѣ.

– Нашъ интересный разговоръ никогда не кончится, – сказала Варенька улыбаясь.

– Вы бы сдѣлали намъ удовольствіе пить съ нами кофе.

– Благодарю васъ, я только[950] зайду къ Madame[?]. До свиданья, Кити.

Разговоръ, дѣйствптельно, былъ очень интересный. Онѣ говорили о Профессорѣ и о томъ, что Варенька не совѣтовала Кити больше ходить къ нимъ. Какъ ни старалась Варенька скрыть причину, Кити догадалась. Она сама видѣла послѣднее время, что въ отношеніи къ ней Профессора было что то больше, чѣмъ обыкновенная симпатія. Кити замѣчала смущеніе его, когда она оставалась съ нимъ одна, и смущеніе это передавалось ей. Морщинка на лбу Кити вспухла, и она замолчала, отвѣчая только «да» и «нѣтъ» на вопросы Вареньки.

Варенька ушла, обѣщавъ придти къ кофе.

Она ушла, а Князь, взявъ подъ руку дочь, пошелъ съ нею прежде къ стойкѣ съ печеньями, накупилъ мѣшокъ сухарей и пошелъ дальше, показывая дорогой свои покупки. И прежде Кити боялась взгляда своего отца на Вареньку и теперь и боялась и желала узнать, что онъ думалъ, но Князь еще ничего не говорилъ про нее, и Кити боялась, что онъ посмѣется надъ нею. Но отецъ ни смѣялся и не хвалилъ, какъ будто не находя въ ней ничего особеннаго, и это огорчало Кити.

– Папа, какъ тебѣ нравится Варенька?

– Очень, очень, – сказалъ онъ, но Кити видѣла огонекъ насмѣшки въ глазахъ Князя.

– Нѣтъ, папа, ты не смѣйся надъ ней, она такая прелесть.

– Я и не думаю смѣяться, я только одно знаю, что если ты поступишь въ ихъ секту, то онѣ тебя выгонятъ.

– Отчего?

– Оттого что, первое, надо быть старой и некрасивой.

– Варенька очень хороша. Но, папа, ну ради Бога безъ шутокъ. Развѣ это дурно, что она помогаетъ ближнему, читаетъ Евангеліе, учитъ…

– Прекрасно. Но я одно знаю, что если бы не было несчастныхъ, чтобы они дѣлали? Въ Англіи нарочно дѣлают poors,[951] чтобъ было для кого собирать жертвы. Не люблю я, не люблю всю эту Европу.

– Да вѣдь это не Европа, это христіа[нство].

– Нѣтъ, это Европа. У насъ, хочешь душу спасать, иди въ монастырь, a здѣсь – нѣтъ, здѣсь одной рукой отнимать, а другой подавать.

– Да Варенька Русская.

– Тѣмъ она и мила, что Русская, a тѣмъ непріятна, что набралась духа здѣшняго.

Кити замолчала; подъ вліяніемъ неудовольствія, вызваннаго разговоромъ съ Варенькой, многое изъ словъ отца запало ей въ голову.

– Ну, купили булокъ и пойдемъ, мама ждетъ, – сказалъ Князь.

– A тебѣ ужасно скучно, папа, – сказала Кити улыбаясь.

– Есть грѣшокъ. Не скучно, a тѣсно, некого побранить. Поворчать нельзя. А, Марья Евгеньевна, – обратился онъ къ Русской знакомой дамѣ, – пойдемте съ нами. Вотъ распрашиваетъ меня, скучно ли мнѣ. Я говорю: поворчать не на кого. Вѣдь я люблю, она знаетъ, поутру посидѣть за чаемъ съ сигарой въ своемъ соку, какъ говядина, знаете, въ своемъ соку.

– Ну ужъ Князь скажетъ, – разразившись смѣхомъ, сказала Марья Евгеньевна. – Ну что, вы въ Кисингенѣ много Русскихъ нашли?

– Пропасть. Петровы, Мягкіе, Назоновы, Тали, Каренинъ.

– Да что-то, говорятъ, онъ очень боленъ.

– Нѣтъ, все такой же. Онъ никогда особеннымъ весельчакомъ не былъ, ну а теперь еще мрачнѣе. Тамъ уморительно: какъ кто пріѣдетъ, Staendchen[952] даютъ.

– Что такое?

– Соберутся музыканты и играютъ подъ окнами. Ну, про него какъ узнали, ему такой Staendchen задали, что меня разбудили. Вы понимаете какъ ему весело.

Въ такихъ разговорахъ они пришли къ дому. Княгиня уже ждала своихъ въ саду въ тѣни каштана, гдѣ они обыкновенно пили кофе въ хорошую погоду.

– Что, нашъ Herr[953] нынче не сердитъ? – спросилъ Князь жену.

– Нѣтъ, онъ очень милъ, и сливки отличны.

Скоро Herr этотъ, здоровенный мужикъ, хозяинъ, въ фартукѣ съ засученными рукавами явился съ подносомъ. И скоро пришла[954] Варенька. Князь взялъ газету и прочелъ вслухъ: «желаютъ мужа съ среднимъ состояніемъ среднихъ лѣтъ» и т. д.

– Молодцы нѣмцы, все у нихъ акуратно. Какъ вы на это смотрите? Вотъ, Кити, ты хвалишь Европейское. Я говорю, что у насъ все по сердцу, а у нихъ по акуратности.

Пріѣхавъ къ своимъ, князь распросилъ про ихъ житье бытье и, узнавъ про знакомство Кити съ М-ме Шталь, Варенькой и съ Кроновыми, увидавъ ее оживленною и здоровою, онъ по своему объяснилъ себѣ ея душевное состояніе, и Кити видѣла, по зажегшейся въ его маленькихъ глазахъ искрѣ, что онъ не осуждалъ, но и не одобрялъ всего этаго. Она чувствовала, что онъ скажетъ что нибудь мѣткое и насмѣшливое и что слово его будетъ имѣть на нее сильное вліяніе, и боялась, что она въ своемъ настроеніи не устоитъ противъ этого слова. Но онъ ничего не сказалъ въ первый вечеръ, а разсказывалъ много про русскихъ знакомыхъ и дѣлалъ планы отъѣзда и жизни въ деревнѣ до зимы. На другой день Князь съ Кити пошелъ на воды.

Слѣдующая по порядку глава.

За кофеемъ, къ которому Князь пригласилъ и Вареньку, Марью Евгеньевну Ртищеву, московскую знакомую, онъ былъ[955] очень веселъ и говорливъ. Кити радовалась на отца,[956] но была задумчива и озабочена. Она не могла разрѣшить задачу, которую ей невольно задалъ отецъ съ своимъ веселымъ, полнымъ жизни взглядомъ на ея друзей и на ту жизнь, которую она такъ полюбила. Къ задачѣ этой присоединилась еще задача перемѣны ея отношеній съ Кроновымъ, и ей смутно казалось, что разрѣшеніе обѣихъ задачъ должно быть одно и тоже.

Князь велѣлъ Кити принести свои покупки, гостинцы и показывалъ ихъ всѣмъ. Тутъ были разные сундучки, бирюльки, рѣзныя деревянныя собачки, охотники, разрѣзные ножики всѣхъ сортовъ, которыхъ онъ накупилъ кучу на всѣхъ водахъ.

– Ну на что ты накупилъ эту бездну, – говорила Княгиня улыбаясь.

– Пойдешь ходить, ну зайдешь, купишь. Пристаютъ: у меня купите, у меня.

– Вотъ этого я не понимаю, – сказала Княгиня. – Это только отъ скуки.

– Я не отрекаюсь. Такая скука, что не знаешь, куда дѣваться.

– Помилуйте, Князь, такъ интересно!

– Да что же интересно? Все тѣже нѣмцы, и всѣ они совершенство. Все у нихъ акуратно. И газеты то, и тѣ читать нельзя. Все ребусы: ging, а потомъ и догадывайся, что aus или ab auf.

– Да смѣяться надо всѣмъ можно.

– Молодцы нѣмцы. Вотъ мы, по глупости, жениться или выдти замужъ ждемъ, чтобы полюбить человѣка, сойтись; а у нихъ просто: молодой человѣкъ красивой наружности ищетъ жену съ красивымъ лицомъ, съ 5000 талеровъ, hochst discretion,[957] и отлично. A я варваръ, – перебилъ Князь, – что дѣлать! Признаюсь, мочи нѣтъ. Все акуратно, все затянуто, подтянуто. Сапоги снимай самъ – да еще за дверь выставляй. Какъ это покойно. Утромъ вставай, одѣвайся, иди въ salon чай скверный пить. То ли дѣло дома. Проснешься, не торопясь посердишься на что нибудь, поворчишь. Принесутъ чай, возьмешь газету или книгу, сигару. Вотъ она бранитъ, а я это то люблю. Извините, – обратился онъ къ дамамъ. – Въ своемъ соку, это называется, чай пить. Какъ говядинка въ своемъ соку. Все обдумаешь, опомнишься, не торопишься.