* № 2 (I ред.)

Я до т

ѣ

хъ поръ смотр

ѣ

ла по дорог

ѣ

, пока не только скрылась его фигура, но и затихъ топотъ его лошади, потомъ поб

ѣ

жала на верхъ и опять стала смотр

ѣ

ть въ окно и въ росистомъ туман

ѣ

вид

ѣ

ла все, что хот

ѣ

ла вид

ѣ

ть. <Мы не спали съ Машей до трехъ часовъ утра и все говорили о немъ. Она тоже страстно любила его и говорила, что н

ѣ

тъ подобнаго ему челов

ѣ

ка на св

ѣ

т

ѣ

. Отлично жить на св

ѣ

т

ѣ

! Да, тогда отлично было жить на св

ѣ

т

ѣ

....> Онъ прі

ѣ

халъ на другой день, на третій день, и когда онъ день не прі

ѣ

зжалъ, то я чувствовала, что жизнь моя какъ будто останавливалась, и я находила, что онъ дурно поступает со мною. Наши отношенья продолжали быть т

ѣ

же, почти родственныя; онъ распрашивалъ меня, я какъ будто исповедывалась ему, почему-то чувствуя необходимость во всемъ съ трудомъ искренно признаваться ему. Большая часть моихъ вкусовъ и привычекъ не нравились ему. <Я любила сос

ѣ

дей, наряды, св

ѣ

тъ, котораго не видала, любила изящество, вн

ѣ

шность, аристократизмъ, онъ презиралъ все это.> Онъ вид

ѣ

лъ въ нихъ зачатки барышни. – И стоило ему показать движеньемъ брови, взглядомъ, что ему не нравится то, что я говорю, сд

ѣ

лать свою особенную, жалкую, чуть-чуть презрительную мину, какъ мн

ѣ

казалось, что я уже не люблю того, что я любила. Когда онъ говорилъ, говорилъ, какъ онъ ум

ѣ

лъ говорить, – увлекательно, просто и горячо, мн

ѣ

казалось, что я знала прежде все то, что онъ скажетъ. Только посл

ѣ

<передумывая> я зам

ѣ

чала на себ

ѣ

, какую перем

ѣ

ну во всей моей жизни производили его слова. Я удивлялась, отчего вдругъ въ эти три м

ѣ

сяца я <перестала любить, что любила, начинала любить новое> и на Машу, на нашихъ людей, на Соню и на все стала смотр

ѣ

ть другими глазами. – Прежде книги, которыя я читала, были для меня такъ, препровожденіемъ времени, средствомъ убивать скуку, съ нимъ же, когда мы читали вм

ѣ

ст

ѣ

, или онъ говорилъ, чтобъ я прочла то-то и то-то, я стала понимать, что это одно изъ лучшихъ наслажденій. Прежде Соня, уроки ей было для меня тяжелой обязанностью, онъ посид

ѣ

лъ разъ со мной за урокомъ, и уроки сд

ѣ

лались для меня радостью. Учить <хорошо, основательно> музыкальныя пьесы было прежде для меня р

ѣ

шительно невозможно; но когда я знала, что онъ будетъ слышать ихъ и радоваться и похвалитъ, можетъ быть, что съ нимъ р

ѣ

дко случалось, я играла по 40 разъ сряду одинъ пассажъ, и Маша выходила изъ себя, а мн

ѣ

все не скучно было. Я сама удивлялась, какъ совс

ѣ

мъ <иначе, лучше я стала фразировать> другою становилась теперь та музыка, которую я играла прежде. Маша стала для меня другимъ челов

ѣ

комъ. Я только теперь стала понимать, какое прекрасное, любящее и преданное это было созданье, и какъ оно могло бы быть совс

ѣ

мъ не т

ѣ

мъ, ч

ѣ

мъ оно было для насъ. Онъ же научилъ меня смотр

ѣ

ть на нашихъ людей, на д

ѣ

вушекъ, на мужиковъ, на дворовыхъ, какъ на людей, хорошихъ или дурныхъ, счастливыхъ или несчастныхъ самихъ для себя, не по одному тому, какъ они нужны или полезны для насъ. См

ѣ

шно сказать, а прежде эти люди, и хорошіе люди, среди которыхъ я жила, были больше чужіе для меня, ч

ѣ

мъ люди, которыхъ я никогда не видела. Да и не одно это; онъ открылъ для меня ц

ѣ

лую жизнь счастья, не изм

ѣ

нивъ моей жизни и ничего не прибавивъ кром

ѣ

себя къ каждому впечатл

ѣ

нію. И все это онъ открывал мн

ѣ

, нетолько не поучая меня, но, я зам

ѣ

чала, постоянно сдерживая себя и, казалось, невольно. Все то же года было вокругъ меня, и я ничего не зам

ѣ

чала, а только стоило ему придти, что[бы] все это вокругъ меня заговорило и наперерывъ запросилось въ душу, наполняя ее счастіемъ.

⁷ Часто въ это л

ѣ

то я приходила на верхъ въ свою комнату, ложилась на постель противъ Маши, и какая-то тревога счастья обхватывала меня. Я не могла засыпать, перебиралась къ б

ѣ

дной Маш

ѣ

, обнимала, ц

ѣ

ловала ее толстую, пухлую шею и говорила ей, что я совершенно счастлива. И она, бедняжка, тоже ув

ѣ

ряла, что она совершенно счастлива, и въ глазахъ ея, гляд

ѣ

вшихъ на меня, мн

ѣ

казалось, что точно св

ѣ

тилось счастье. Потомъ она притворялась сердитой, прогоняла меня и засыпала, а я до зари сид

ѣ

ла на постел

ѣ

и переби[ра]ла все то, ч

ѣ

мъ я такъ счастлива. И не было конца причінамъ счастья, и къ каждому изъ моихъ счастій прим

ѣ

шивался онъ или его слово, или его мысль. Иногда я вставала и молилась. Молилась такъ, какъ ужъ больше никогда не молилась. И въ комнатк

ѣ

было тихо, только Маша дышала, и я поворачивалась; и двери и занав

ѣ

ски были закрыты, и мн

ѣ

не хот

ѣ

лось выходить изъ этой комнатки, не хот

ѣ

лось, чтобы приходило утро, не хот

ѣ

лось, чтобы разлет

ѣ

лась эта моя душевная атмосфера, окружавшая меня. – Мн

ѣ

казалось, что мои мечты и мысли и молитвы – живыя существа, тутъ во мрак

ѣ

живущія со мной, стоящія надо мной, летающія около моей постели. И каждая мысль была не моя, а его мысль, и каждая мечта была мечта о немъ, и въ каждомъ воспоминаніи, въ воспоминаніи того даже времени, когда я его не знала, – былъ онъ, и молитва была за него и съ нимъ. <Онъ наяву, и въ мечтаніяхъ, и во сн

ѣ

, онъ всегда былъ со мною>. Однако я еще сама себ

ѣ

не признавалась въ любви къ нему. Ежели бы ясно поняла, что я чувствую, я бы сказала это Маш

ѣ

, а тогда я ей еще ничего не говорила. Я тогда еще боялась признаться себ

ѣ

въ своемъ чувств

ѣ

. Я была горда. И женской инстинктъ мн

ѣ

говорилъ, что ежели бы я ясно сказала себ

ѣ

, что люблю его, я бы спросила себя, любитъ ли онъ меня, и должна была бы отв

ѣ

тить: н

ѣ

тъ. Я смутно предчувствовала это и потому боялась разогнать волшебный туманъ, окружавшій меня. Притомъ мн

ѣ

такъ было хорошо, что я боялась всякой перем

ѣ

ны. Онъ всегда обращался со мной, какъ съ ребенкомъ. Хотя и старался скрывать, но я всегда чувствовала, что зa т

ѣ

мъ, что я понимаю, въ немъ остается еще ц

ѣ

лый міръ, чужой для меня, въ который онъ не считаетъ нужнымъ впускать меня. Никогда почти я не могла зам

ѣ

тить въ немъ смущенья или волненья при встр

ѣ

чахъ и разговорахъ со мной, которые бывали иногда такъ искренни и странны. Главное-жъ – онъ никогда не говорилъ со мной про себя. <Онъ былъ предводитель нашего у

ѣ

зда и> Я знала по деревенскимъ слухамъ, что кром

ѣ

своего хозяйства и нашего опекунства онъ занятъ какими-то дворянскими д

ѣ

лами, за которыя ему д

ѣ

лаютъ непріятности. Но всякой разъ, какъ я наводила разговоръ на эти занятія, онъ морщился своимъ особеннымъ манеромъ, какъ будто говорилъ: «полноте, пожалуйста, <болтать вздоръ и> притворяться, что вамъ можетъ быть это интересно», и переводилъ разговоръ на другой предметъ.

⁸Потомъ, что тоже сначало обманывало меня, онъ какъ будто не любилъ или презиралъ мою красоту. – Онъ никогда не намекалъ на нее и морщился, когда при немъ называли меня хорошенькой. Напротивъ, вс

ѣ

недостатки мои онъ ясно вид

ѣ

лъ и любилъ ими какъ будто дразнить меня. <Родинку на щек

ѣ

онъ называлъ мушищей и ув

ѣ

рялъ, что усы мн

ѣ

скоро придется брить съ мыломъ. Красивые туалеты или куафюры новыя, которыя мн

ѣ

шли, казалось, возбуждали въ немъ отвращенье.> Одинъ разъ въ свои имянины я ждала его и над

ѣ

ла новое ярко-голубое платье, очень открытое на груди, <и красныя ленты> и перем

ѣ

нила прическу, зачесала волосы къ верху, что очень шло ко мн

ѣ

, какъ говорили Маша и д

ѣ

вушки. Когда онъ вошелъ и удивленно посмотр

ѣ

лъ на меня, я ороб

ѣ

ла, покрасн

ѣ

ла и умоляющимъ взглядомъ спрашивала его мн

ѣ

нья о себ

ѣ

въ новомъ наряд

ѣ

. Должно быть, въ моихъ глазахъ онъ прочелъ другое. Онъ сд

ѣ

лалъ свою недовольную мину и холодно посмотр

ѣ

лъ на меня. Когда теперь я вспоминаю это, мн

ѣ

ясно, почему ему непріятно было. Деревенская безвкусная, безтактная барышня, которая начинаетъ нравиться, воображаетъ себя красавицей и поб

ѣ

дительницей и для 2^хъ сос

ѣ

докъ и стараго друга дома нескладно убралась вс

ѣ

ми своими нарядами и выставила свои прелести. Весь этотъ день онъ жестоко мучалъ меня за мое голубое [платье] и новую прическу. Онъ былъ офиціально холоденъ со мной, насм

ѣ

шливъ и ни на одинъ волосокъ не былъ со мной иначе, ч

ѣ

мъ съ другими. Въ ц

ѣ

лый день я не могла вызвать отъ него ни однаго дружескаго, интимнаго слова или взгляда. Вечеромъ, когда вс

ѣ

у

ѣ

хали, я сказала Маш

ѣ

, что платье мн

ѣ

жметъ, и ушла на верхъ. Я сбросила противное платье, над

ѣ

ла лиловую кофточку, которую онъ называлъ семейно-покровской кофточкой, и, уничтоживъ съ трудомъ сд

ѣ

ланную утромъ прическу, зачесала волоса гладко зa уши и сошла внизъ.