** № 2 (III ред.).

Но о чемъ и зач

ѣ

мъ плакалъ тотъ, который лежалъ на диван

ѣ

? Вотъ о чемъ и зач

ѣ

ем онъ плакалъ. Ему теперь было 35 л

ѣ

тъ, онъ былъ очень богатъ и ему давно ужъ всегда и везд

ѣ

было скучно. Быть скучающим челов

ѣ

комъ сд

ѣ

лалось даже какъ бы его общественнымъ положеніемъ. И всегда особенно было ему скучно и вм

ѣ

ст

ѣ

грустно тамъ, гд

ѣ

надо было веселиться. Кром

ѣ

того у него была пл

ѣ

шивая голова, и волосы продолжали л

ѣ

зть, ревматизмы въ ногахъ и гиморой въ поясниц

ѣ

. Каждымъ днемъ своимъ отъ утра до вечера онъ былъ недоволенъ, какъ будто раскаянье мучало его, и не только онъ, несмотря на доброе сердце, не могъ любить кого-нибудь, онъ самъ себ

ѣ

былъ невыносимо противенъ. А было время, когда онъ былъ молодъ, хорошъ собой, когда он любилъ и другихъ и отъ себя ждалъ чего-то необыкновенно прекраснаго. Первые звуки Меланхоліи,⁹ но какому-то странному сц

ѣ

пленію впечатл

ѣ

ній, живо перенесли его къ тому славному старому времени. —

Вдругъ передъ нимъ явилась старая зала, съ досчатымъ поломъ, въ которой еще¹⁰ д

ѣ

тьми они б

ѣ

гали вокругъ стола, но въ которой столъ этотъ теперь разд

ѣ

ленъ на дв

ѣ

половинки и придвинутъ къ ст

ѣ

нк

ѣ

. Въ зал

ѣ

теперь блеститъ 8 св

ѣ

чей, играютъ 4 Еврея, и деревенской свадебной балъ кипитъ во всемъ разгар

ѣ

. Вотъ старушка мать въ праздничномъ чепц

ѣ

, улыбаясь и по-старушечьи пошевеливая губами,¹¹ радуется на красавицу дочь молодую и на молодца сына; вотъ красавица молодая, счастливая сестра, вотъ они вс

ѣ

простые друзья и сос

ѣ

ди; вотъ и горничныя, подгорничныя и мальчишки, толпящіеся въ дверяхъ и любующіеся на молодого барина. Да, былъ молодецъ, красавчикъ, весельчакъ, кровь съ молокомъ, и радовались на него, и онъ съ возбужденіемъ и счастіемъ чувствовалъ это. А вотъ и барышня и изъ вс

ѣ

хъ барышень, она, Лизанька Тухмачева, въ розовомъ платьиц

ѣ

съ оборками. Чудное платьице! хорошо и холстинковое дикинькое, въ которомъ она по утрамъ; но это лучше, вопервыхъ, потому что оно на ней, и вовторыхъ, потому что открываетъ ея чудную съ жолобкомъ сзади шею и пушистыя, непривычныя къ обнаженію руки. Она не переставая почти безпрестанно улыбается, почти см

ѣ

ется; но какой радостью и ясностью сіяетъ эта розовая улыбка на ея раскрасн

ѣ

вшимся, вспот

ѣ

вшемъ личик

ѣ

. Блестятъ б

ѣ

лые зубы, блестятъ глаза, блестятъ розы щекъ, блестятъ волоса, блеститъ б

ѣ

лизна шеи, блеститъ вся Лизанька осл

ѣ

пительнымъ блескомъ. Да, она вспот

ѣ

ла, и какъ прелестно вспот

ѣ

ла! <какъ пот

ѣ

ютъ только деревенскія барышни; отъ нея дышитъ силой и здоровьемъ.> Коротенькія вьющіяся волосики на вискахъ и подъ тяжелой косой лоснятся и липнутъ, на пурпурныхъ щекахъ выступаютъ прозрачныя капли, около нея тепло, жарко, страстно. Онъ ужъ разъ дватцать танцовалъ съ ней вальсъ и все мало, все еще и еще, в

ѣ

чно, в

ѣ

чно чего-то отъ нея хочется невозможнаго. Вотъ онъ сд

ѣ

лалъ шагъ отъ двери, и ужъ она улыбается, блеститъ на него горячими глазками, она знаетъ, что онъ идетъ опять обнять ее молодой и сильный станъ и опять понесется съ ней по доскамъ залы. А звуки вальса такъ и льются, переливаются, такъ и кипятятъ молодую кровь и нагоняютъ какую[-то] сладостную тревожную грусть и жаръ въ молодое сердце. – И какъ ей не знать, что онъ идетъ къ ней, тутъ хоть и 10 барышень, и 10 кавалеровъ и другіе еще есть, но в

ѣ

дь это все вздоръ, вс

ѣ

знаютъ, что тутъ только одна красавица Лизанька и одинъ молодецъ – онъ. Никого больше н

ѣ

тъ, кром

ѣ

его и Лизаньки, другіе только такъ, притворяются, что есть. – Одна есть моя моя Лизанька! и потому моя моя Лизанька, что я весь ее, что со слезами счастія готовъ¹² сію же минуту умереть, принять истязанія за нее, за Лизаньку. Вотъ я подхожу къ ней, а первая скрипка жидъ выводитъ съ чувствомъ, подмывательно выводитъ тонкія нотки вальса, а матушка и другіе, вс

ѣ

, вс

ѣ

смотрятъ и думаютъ: вотъ парочка, такой н

ѣ

тъ другой во всемъ св

ѣ

т

ѣ

, и они думаютъ правду; я подхожу къ ней, она ужъ встала, оправила платьице; что тамъ таится подъ этимъ платьицемъ, я ничего не знаю и не хочу знать, можетъ быть ноги, а можетъ быть ничего н

ѣ

тъ. Она подняла ручку, около локотка образовалась ямочка, и пухлая твердая ручка легла мн

ѣ

на сильное плечо. Я дышу т

ѣ

мъ горячимъ воздухомъ, который окружаетъ ее, тамъ гд

ѣ

-то подъ платьемъ ея ножки зашевелились, и все полет

ѣ

ло; вотъ жиды, вотъ матушка, вотъ сестра съ женихомъ улыбаются, а вотъ ея глаза, посмотр

ѣ

ли на меня, не посмотр

ѣ

ли, а что-то сд

ѣ

лалось со мной и съ нею. Вотъ они. Сд

ѣ

лалось что-то чудесное, въ этомъ взгляд

ѣ

, сд

ѣ

лалось то, чего я не см

ѣ

лъ желать и желалъ <и я знаю, что это есть. Я бы хот

ѣ

лъ ревновать ее и ревную ее воображаемо, тогда еще> вс

ѣ

ми силами души. Ножки летятъ, ноги летятъ, рука, грудь, гд

ѣ

она, гд

ѣ

я? никто этаго не знаетъ. Мы летимъ, летимъ, что-то блеститъ, что-то двигается, что-то звучитъ, но я ничего не знаю и не хочу знать. – Но вотъ звучитъ ея голосъ, но я и того не слышу и не хочу слышать, и не голосъ, а шопотъ; она жметъ меня за руку, чтобы я опомнился, и повторяетъ: – Давайте прямо въ гостиную, говоритъ она, радостно улыбаясь. И чему она всегда улыбалась? Я понималъ однако тогда, чему она улыбалась. Нельзя было не улыбаться. Силы утрояются, удесятеряются въ ногахъ – всякая жилка дрожитъ отъ безполезнаго напряженія, несемся, несемся кажется прямо на притолку, на горничныхъ, но ничуть не бывало, и гор[ничныхъ] и притолки мы не ц

ѣ

пляя [?] проскакиваемъ въ гостиную. Звуки скрыпокъ чуть слышны, тихо, одна св

ѣ

ча нагор

ѣ

ла, стулья стоятъ, и я въ гостиной....... и она въ гостиной.

Мы останавливаемся, она см

ѣ

ется, и грудь ея высоко поднимается отъ счастливаго вздоха. Глаза на мгновенье отрываются отъ моихъ, мои тоже смотрятъ внизъ и снова смотрятъ на нее. – Ея глаза говорятъ: Ну! Мои глаза говорятъ:¹³ Я? Неужели, это ужъ слишкомъ много, и въ то время какъ глаза, не теряя другъ друга, все бол

ѣ

е и бол

ѣ

е сближаются, такъ что странно становится, уста сливаются съ устами и руки невольно жмутъ другъ друга. Въ это время Осипъ серьезно проходитъ черезъ гостиную будто для того, чтобы снять съ нагор

ѣ

вшей св

ѣ

чи. Да что Осипъ? Она, см

ѣ

ясь глазами, глядитъ на меня и идетъ въ диванную, я, <будто спокойно> нап

ѣ

вая тройку удалую, иду въ залу. Отирая шолковымъ платкомъ потъ съ краснаго лица и откидывая назадъ, я знаю, густые и прекрасные волосы, я протискиваюсь черезъ горничныхъ въ залу. Матреша тутъ, и даже на самой дорог

ѣ

, хорошенькое личико вызывающе смотритъ на меня, она улыбается; но я гордо прохожу мимо, и жестоко вопросительно смотрю на нее. «Не хочу понимать» и не дотрогиваюсь до нее. Лизанька возвращается и еще весел

ѣ

й смотритъ на меня, и я тоже. Стыдиться? Чего? Мы гордимся, мы ничего лучше, никто въ мір

ѣ

ничего лучше, прелестн

ѣ

е не могъ сд

ѣ

лать. Можетъ быть Осипъ разскажетъ Агафь

ѣ

Михайловн

ѣ

, а А. М. матушк

ѣ

, и матушка по секрету составитъ сов

ѣ

щаніе съ сос

ѣ

дями, и они будутъ ахать и заботиться, какъ скрыть. Да что он

ѣ

? Да ихъ н

ѣ

ту. Лизанька, вотъ она Лизанька, душка, персикъ, вонъ она, глазки, губки, зубки, которые я слышалъ и чувствовалъ нынче же вечеромъ. Я еще и еще иду танцовать съ ней. Н

ѣ

тъ для меня кром

ѣ

нея никого и ничего на св

ѣ

т

ѣ

. Но я вышелъ на крыльцо осв

ѣ

житься и, проходя назадъ, нечаянно встр

ѣ

тилъ Матрешу. Какія тоже у нея прелести! Я постоялъ съ ней на крыльц

ѣ

, держась за ручку двери, поговорилъ шопотомъ и потомъ постучалъ ногами, чтобъ думали въ передней, что я только что пришелъ и не останавливался. Матреша погрозилась, засм

ѣ

ялась и уб

ѣ

жала, а я опять вошелъ въ залу. – Боже, какъ мн

ѣ

было хорошо, весело, какъ я былъ счастливъ, какъ я былъ забавенъ, какъ я былъ силенъ, какъ я былъ уменъ, какъ я былъ блаженно глупъ. <Вс

ѣ

на меня смотрятъ, вс

ѣ

на меня радуются. Да больше имъ и д

ѣ

лать нечего.> Я перевернулся колесомъ, я будущаго зятя на рукахъ понесъ къ ужину, я перепрыгнулъ¹⁴ черезъ весь столъ, я показывалъ свою силу. И вс

ѣ

смотр

ѣ

ли и радовались и главное, я самъ, не переставая, радовался на себя. Въ этотъ вечеръ я могъ сд

ѣ

лать все, что бы не захот

ѣ

лъ. Ежели бы я только попробовалъ, я бы въ этотъ вечеръ по потолку пошелъ бы, какъ по полу. Помню, зазв

ѣ

н

ѣ

ли бубенчики, Лизаньк

ѣ

съ матерью подали дрожечки. – Какъ я чудесно огорчился! Какъ я р

ѣ

шилъ: они не по

ѣ

дутъ, и они не по

ѣ

хали. – Мамаша, просите, – сказалъ я. Старушка поб

ѣ

жала, хитро улыбаясь просила ихъ, и они остались. И гд

ѣ

теперь эта прелестная старушка? Они остались, но зач

ѣ

мъ-то пошли спать наверхъ, когда я находилъ, что спать совс

ѣ

мъ никогда не надобно. Они пошли спать, а я, разгоряченный, облитый потомъ, снялъ галсту[хъ] и пошелъ ходить по морозной трав

ѣ

по двору, глядя на ея окна; и все думалъ, что бы мн

ѣ

теперь еще сд

ѣ

лать: пойти купаться или по

ѣ

хать верхомъ 20 верстъ до города и назадъ – или лечь тутъ спать на мороз

ѣ

и потомъ сказать, что я это для нея сд

ѣ

лалъ. Помню, караульщикъ тоже ходилъ по двору. Какъ я вдругъ сильно полюбилъ караульщика; онъ нашъ добрый мужичокъ, надо ему дать что-нибудь, сказалъ я самъ себ

ѣ

и пошелъ говорить съ нимъ; глупо, но прелестно я разговаривалъ съ нимъ. И [?] Лизанька, и ночь, и я – все блаженство этаго [?] выражалось въ его добромъ бородатомъ лиц

ѣ

.