Александръ Сергѣевичь, оставивъ жену и дочь около амвона, скромной, но и не лишенной достоинства походочкой, прошелъ въ алтарь и, поклонившись Священнику, сталъ около двери. – Часы кончились, и уже много пятаковъ и грошей изъ узелковъ въ клетчатыхъ платкахъ и мошонъ перешло въ потертый коммодъ, изъ котораго сѣдой отставной солдатъ выдавалъ свѣчи; и свѣчи эти вмѣстѣ съ теплыми молитвами простодушныхъ подателей уже давно свѣтились передъ иконами Николая Чудотворца и Богоматери, a обѣдня все не начиналась. Отецъ Поликарпъ ожидалъ молодаго Красногорскаго помѣщика – Князя Нехлюдова. (Онъ привыкъ ожидать его батюшку и еще стараго князя и княгиню, поэтому не могъ допустить, чтобы красногорский помѣщикъ, самый значительный помѣщикъ въ его приходѣ, могъ дожидаться, или опоздать.) Горбатый Дьячокъ, уже нѣсколько разъ выходившій на паперть посмотрѣть, не ѣдетъ-ли вѣнская голубая коляска, въ которой онъ полвѣка привыкъ видѣть Красногорскихъ Князей, снова продрался сквозь толпу и, защитивъ рукою глаза отъ яркаго Іюньскаго солнца, устремилъ взоръ на большую дорогу.
– Началась обѣдня? – спросилъ его молодой человѣкъ въ круглой сѣрой шляпѣ и парусинномъ пальто, скорыми шагами, подходившій къ церкви.
– Нѣтъ, батюшка ваше сіятельство, все васъ поджидали, – отвѣчалъ Дьячокъ, давая ему дорогу.
– Вѣдь я просилъ Батюшку никогда не дожидаться, – сказалъ онъ краснѣя, и пройдя въ боковыя двери, сталъ сзади клироса. Вслѣдъ затѣмъ послышался благовѣстъ, и Дьяконъ въ стихарѣ вышелъ на амвонъ.
Началась обѣдня.
<Глава 2. Молодой князь.>
Молодой князь стоялъ совершенно прямо, внимательно слѣдилъ за службой, крестился во всю грудь и набожно преклонялъ голову. —
Все это онъ дѣлалъ даже съ нѣкоторою аффектаціею; казалось, что не чувство, a убѣжденіе руководило имъ. Когда бабуринской мужичокъ, не зная его, дотронулся до его плеча свѣчкой и просилъ его передать «Миколѣ», онъ съ видимымъ удовольствіемъ взялъ ее и, толкнувъ впереди стоящаго крестьянина, тоже сказалъ «Миколѣ».
Сборные пѣвчіе пѣли складно, голоса были хороши, но дребезжащій старческій голосъ стараго дьячка одиноко раздававшийся иногда на лѣвомъ клиросѣ какъ-то болѣе соотвѣтствовалъ спокойной прелести деревенской церкви, болѣе возбуждалъ отрадно согрѣвающее религіозное чувство. Къ причастью подошли 2 старушки и нѣсколько крестьянокъ съ грудными младенцами. Худощавый сгорбленный мужичокъ, помолившись передъ иконостасомъ, кланяясь и звоня колокольчикомъ, сталъ обходить прихожанъ, прося на Церковь Божію. Потомъ среди благоговѣйнаго молчанія, прерываемаго только пронзительнымъ плачемъ дѣтей и сдержаннымъ кашлемъ стариковъ, отдернулась завѣса, и Дьяконъ провозгласилъ священныя слова. Наконецъ Отецъ Поликарпъ благословилъ прихожанъ и вышелъ съ крестомъ изъ Царскихъ дверей.
Александръ Сергѣевичь, пропустивъ впередъ себя жену и дочь, приблизился къ Священнику; люди значительные: прикащики, дворники, дворовые сдѣлали тоже, но Отецъ Поликарпій обратился съ крестомъ къ молодому князю, который стоялъ сзади и который подъ обращенными на него со всѣхъ сторонъ любопытными взорами краснѣя, какъ виноватый, долженъ былъ выйдти впередъ и приложиться прежде всѣхъ. Торопливо отвѣтивъ на поздравленіе съ праздникомъ Священника и поклонившись Александръ Сергеевичу, у котораго при этомъ несмотря на приветливую улыбку губы сделались еще тонше, молодой человѣкъ, краснѣя еще больше, выбрался изъ церкви и, завернувъ за уголъ, вышелъ въ маленькую часовню, построенную на кладбище.
Глава 2. Князь Дмитрій.
Красногорскій помѣщикъ Князь Нехлюдовъ, котораго знакомые звали еще M-r Dmitri, а родные просто Митя и Дмитрий, и котораго мы впредь будемъ называть также, былъ третій сынъ извѣстнаго Князя Нехлюдова и Княгини Нехлюдовой, урожденной графини Бѣлорѣцкой. Княгиня умерла отъ родовъ дочери, меньшой сестры, Дмитрія, а старый Князь пережилъ ее только 4 года, такъ что четверо дѣтей, изъ которыхъ старшему Николаю было тогда 9 лѣтъ, а дочери 5, и большое, но отягченное долгами имѣнье остались на рукахъ опекуновъ. Опекунами были: бывшій адъютантъ покойнаго Князя, отставной Штабъ-Ротмистръ Рыковъ, помѣщикъ Т-ой губерніи и Графиня Бѣлорѣцкая, вдова брата Княгини, искренній другъ покойнаго Князя. Первый принялъ на себя управленіе дѣлами, вторая управленіе воспитаніемъ малолѣтнихъ. Но потому ли, что одно труднѣе другаго, или потому что неодинаковыя чувства руководили опекунами, управленіе и воспитаніе шли не одинаково успешно. Черезъ 12 лѣтъ дѣти получили прекрасное свѣтское и нравственное воспитаніе, и уменьшенное во время опеки изъ 3 до 2 тысячъ душъ растроенное имѣніе. Старшій братъ Николай, окончивъ кандидатомъ курсъ въ Московскомъ Университете, поступилъ на службу въ Министерство Иностранных Дѣлъ и, достигнувъ совершеннолѣтія, по совѣту родныхъ, принялъ отъ Г-на Рыкова опеку. Память отца, оказывавшаго доверенность Г-ну Рыкову, была достаточная причина для сына, чтобы безотчетно принять отъ него дѣла и дать ему отъ себя и братьевъ удостовѣреніе въ исправности и верности счетовъ, очевидно безчестныхъ. Князь Николай однако скоро почувствовалъ свою неспособность управлять разстроенными дѣлами, и побоявшись ответственности передъ братьями, предложилъ имъ съехаться въ Красныхъ Горкахъ и разделить именіе. Ваня, средній братъ, служившій на Кавказе, прислалъ доверенность Николаю и, полагаясь во всемъ на него, просилъ объ одномъ, чтобы сестре дать ровную часть именія, что точно также уже было решено между Николаемъ и Митей. Братья пріехали въ деревню, уравняли, какъ умели, 4 части, бросили жеребій, и Мите, который былъ еще въ третьемъ курсе Университета, достались Красныя Горки. Митя въ то время еще былъ очень, очень молодъ. Несмотря на выше обыкновенная, высокій ростъ, сильное сложеніе, и на выраженіе гордости и смелости въ походке, только издалека можно было принять его за взрослаго человека, вглядевшись же ближе, сейчасъ видно было, что онъ еще совершенный ребенокъ. Это замѣтно было и по плоскости груди и по длинѣ рукъ и по слишкомъ неопредѣленнымъ очертаніямъ около глазъ и по свѣтлому пушку, покрывавшему его верхнюю губу и щеки, а въ особенности, по совершенно дѣтски-добродушной неутвердившейся улыбкѣ. Онъ былъ нехорошъ собой, но пріятный контуръ лица, открытый выгнутый надъ бровями лобъ и узкіе необыкновенно-блестящіе сѣрые глаза давали всей его физіогноміи, общій благородный характеръ ума и рѣшительности. Кромѣ того (несмотря на неряшество и бѣдность, которыя онъ какъ будто любилъ или считалъ нужнымъ выказывать въ одеждѣ) въ выраженіи рта, въ изгибѣ спины, въ расположеніи волосъ и въ особенности въ прекрасной мужской рукѣ, было что-то изобличавшее въ немъ человѣка неспособнаго подчиняться чужому вліянію, а рожденнаго для того, чтобы оказывать его. Что же касается до его характера, то ежели бы я могъ описать его, мой романъ тутъ бы и кончился.
Глава 3-я. Его прошедшее.
Послѣ раздѣла Князь Николай уѣхалъ въ Петербургъ, а Митя до конца ваканцій одинъ оставался въ деревнѣ, и вотъ отрывокъ письма, которое онъ за годъ передъ тѣмъ воскресеньемъ, съ котораго начинается нашъ разсказъ, писалъ въ Москву Графинѣ Бѣлозерской.
J’ai pris une résolution, qui doit décider de mon sort: je quitte l’université pour me vouer à la vie de campagne, pour laquelle je me sens fait. – Au nom du Ciel, chère maman, ne vous moquez pas de moi. Je suis jeune, peut-être qu’en effet je suis encore enfant; mais cela ne m’empêche de sentir ma vocation de vouloir faire le bien et de l’aimer.
Comme je vous l’ai déjà écrit, j’ai trouvé les affaires dans un état de délabrement impossible à décrire. En voulant y mettre de l’ordre j’ai trouvé que le mal principal était dans le misérable état des paysans et que l’unique moyen d’y remédier était le tems et la patience <terrible misère dans laquelle se trouvent des paysans> et <que pour y remédier au mal il n’y a pas d’autres moyens, que> du tems et du travail.
Si vous aviez pu voir seulement Давыдка Козелъ et Иванъ Бѣлый – deux de mes paysans – et la vie qu’ils mènent avec leurs familles je suis sûr que la vue seule de ces deux malheureux vous aurait mieux convaincu que tout ce que je pourrai dire pour vous expliquer ma résolution. N’est-ce pas mon devoir le plus sacré que de travailler au bonheur de ces 700 personnes, dont je dois être résponsable devant Dieu? N’est-ce pas une horreur, que d’abandonner ces pauvres et honnêtes gens aux fripons d’Упpaвляющie et старосты, pour des plans de plaisir ou d’ambition? Si je continue mes études, si je prends du service comme Nicolas, si même avec le tems (je que vous faites des plans d’ambition pour moi) j’occupe une place marquante, de quoi cela m’avancera-t-il? Les affaires dérangés à présent sans ma présence se dérangeront à un tel point, que peut être je serais obligé de perdre Красные Горки, qui nous sont à tous tellement chers, ma vocation manquée, je ne pourrais jamais être bon à rien et toute ma vie je ne cesserai de me reprocher d’avoir été la cause du malheur de mes sujets. Tandis que si je reste à la campagne, avec de la pérsévérance et du travail, j’éspère bientôt payer mes dettes, devenir indépendant, peut-être servir aux élections et le principal, faire le bonheur de mes paysans et le mien. Et pourquoi chercher ailleurs l’occasion d’être utile et de faire du bien, quand j’ai devant moi une carrière si belle et si noble.
