Я уже вижу выход, когда начинаю нервничать. Именно здесь постоянно что-то случается. На расстоянии пятнадцати шагов между больничной стойкой ресепшн и выходом какое-то гребаное магическое место. Девять раз из десяти, когда я уже была готова пойти домой, кто-то проносился сквозь двери с неотложным случаем, и мне приходилось разворачиваться и топать обратно на работу, спасать чью-то жизнь, напрочь забывая о своей собственной.

Десять шагов.

Пять шагов.

Я задерживаю дыхание.

Итак, я в шаге от двери. Осенний ветер Сиэтла бьет в лицо, растрепывая мои волосы, когда дверь открывается и чистое ночное небо предстает передо мной с восхитительными оттенками синего цвета. Из меня вырывается вздох облегчения. Я сделала это. Я собираюсь провести каждую минуту из предстоящих семи часов отдыха в кровати, и это будет восхитительно.

И вот уже я в машине, выезжаю со своего места на стоянке, когда шикарный тюнингованный черный «Камаро» выворачивает руль так, что почти врезается в меня. Но нам обоим удается затормозить. Водитель «Камаро» резко нажимает сигнал автомобиля, разрывая тишину пустой стоянки громким звуком. Я не могу увидеть кто за рулем, но я точно знаю, кто бы это ни был, он хочет, чтобы я убралась на хрен с его пути. Единственная причина, из-за чего бы машина примчалась на такой бешеной скорости в больницу — это чрезвычайная ситуация. Я так сильно сдаю назад, что мои колеса прокручиваются на месте. «Камаро» доезжает до раздвижных дверей, через которые я только что вышла в надежде отдохнуть дома. Мгновенно меня накрывает волна сожаления. Я могу поцеловать в задницу семь часов отдыха — я долбаный трудоголик-мазохист. У меня занимает примерно тридцать секунд, чтобы припарковать машину и заскочить в больницу. Медсестра уже вызывает ассистента по громкоговорителю, парень в черном стоит, сгорбившись над малышкой, которая лежит на полу. Он отбрасывает в сторону окровавленное полотенце и легко хлопает ее по лицу рукой, его действия вводят меня в ступор. Он ударяет малышку? Я быстро подбегаю к ним, действуя на автомате. Я перехватываю его запястье, отталкиваю его назад настолько сильно, что он даже мог бы упасть на пол, если бы не удержался на ногах.

— Пошел на хрен от нее. Дай мне посмотреть, — шиплю я.

Я слышу, как он издает гортанный удивленный вскрик, затем втягивает воздух в легкие, когда я делаю быстрый детальный осмотр потерпевшей. Оказывается крошка не такая уж и крошка, как я подумала в первую секунду. Ее светлые волосы местами окрасились в розоватый цвет из-за крови, чем испачкано сейчас все. Господи, передо мной предстает ужасное зрелище — ее кожа на запястьях разрезана, но рана выглядит ужасно, потому что у нее рваные края, а не ровные порезы. Я перевожу дыхание, потому что мне нужно пару секунд, чтобы прийти в себя и сосредоточится. Боже, какая идиотка! Она не понимала ни хрена, когда творила такое с собой?

— Сколько крови она потеряла?

Я прощупываю ее пульс, склоняясь так, чтобы мое ухо находилось напротив ее рта. Есть ли дыхательная активность? Слава Богу, слабая, но есть. Пульс едва прощупывается, но он есть. Я поднимаю взгляд, все еще ожидая ответа на мой вопрос, но парень, который принес девушку, смотрит на меня с открытым ртом. Его глаза расширяются и смотрятся такими огромными и темными, будто черные озера. Похоже он в состоянии шока.

— Послушай, мне действительно нужно знать, сколько крови она потеряла, — говорю ему.

— Я… не представляю. Она была в ванной.

Он выдавливает эти слова так тихо, что я с трудом могу расслышать его. Спереди футболка прилипла к его крепкому красивому телу, облепляя его, словно вторая кожа, по видимому, он все время держал ее на руках с того момента, как нашел ее в ванной. Суреш Патэл, один из докторов, которых вызвали, прибегает несколько минут спустя, и девушку в срочном порядке перекладывают на каталку. Температура ее тела низкая, показатели падают. Итог ее реанимации может быть совершенно непредсказуемым, это словно решать серьезный вопрос, подбрасывая монетку.

Я чувствую себя, как выжатый лимон, когда работаю с этой крошечной женщиной. Секунды переходят в минуты, минуты растягиваются в часы. Мы перелили ей литры крови и напоследок завернули ее в четыре слоя одеял, прежде чем она, наконец, была в надлежащем состоянии для того, чтобы можно было провести операцию над ее запястьями.

Пять утра. Я направляюсь посмотреть на парня, который принес ее. Я нахожу его сидящим в коридоре, его локти лежат на коленях, голова опущена на руки. Он поднимает ее и смотрит на меня, и затем он совершает самый идиотский поступок — быстро подрывается с места и начинает спешно уходить.

— Прошу прощения. Эй!

Он останавливается, но поворачивается не сразу. Он как будто ожидает удара, словно был создан, чтобы обороняться и отражать нападение.

— Мне нужны некоторые детали, насчет инцидента с твоей девушкой. Ты не можешь просто оставить ее здесь, чтобы она пришла в себя одна в больнице.

Наконец, он разворачивается. Его челюсть сжата настолько сильно, что видно как вены пульсируют на висках. Он просто смотрит на меня. Его футболка немного высохла, но все же еще прилипает к телу, словно создана, чтобы показывать его мощные, бугристые от мышц бицепсы, покрытые тонким сплетением татуировок. Черные, синие и красные цвета татуировки сплетаются воедино в замысловатый рисунок и спускаются по его сильной руке, словно легкие волны прибоя. Волосы цвета вороного крыла растрепаны и небрежно торчат в разные стороны, они будто специально взъерошены, все еще влажные, восхитительные. Я готова надрать себе задницу, потому что ловлю себя на том, что рассматриваю его.

«Ты зла на него, Слоан, помнишь об этом? Он собирался сбежать. Собирался выйти прямо через эти двери».

— Знаешь, по крайней мере, ты можешь поведать мне какую-то историю, перед тем как исчезнуть на закате. Или на рассвете, впрочем, какая на хрен разница, — говорю я.

Он моргает, затем скрещивает руки на груди, открывает рот, как будто собирается сказать что-то, но внезапно останавливает себя. Хмурится, поворачивается к двери и, видимо, собирается уйти. Что серьезно!? Хренов мудак.

— Хотя, если подумать, то это, скорее всего, произошло из-за тебя, так что тебе лучше и правда свалить пока не поздно, — бросаю ему я.

На теле девушки нет синяков, но я видела достаточно случаев домашнего насилия, чтобы знать, что оно не всегда физическое. Сломленный дух может быть таким же поврежденным, как и раздробленная, сломанная кость. Этот парень мог превратить жизнь своей девушки в невыносимую пытку, поэтому она решила совершить суицид. Шрамы на ее руках показывают, что это была не первая ее попытка.

Мистер Охренительно-Высокий-Темный-Обворожительный смотрит на меня с выражением неподдельной ярости, что заставляет меня вернуться к моим мыслям касательно того, кто виноват в этом всем. Выражение его лица искажается, он смотрит на меня больше с пренебрежением, как будто я никто, просто ошиваюсь рядом и не стою его внимания, затем он говорит. Нет, знаете, его слова больше походят на рык.

— Я не ее парень. И я не бросаю ее.

Мой желудок сжимается. Этот…

Этот голос.

Твою ж… Я прижимаю ладонь ко рту и осматриваю каждый миллиметр тела парня.

—Я знаю тебя? — шепчу я.

Безжалостная и надменная улыбка играет на его губах.

— Нет.

— Я могу поклясться, что узнала твой голос.

— Я родился здесь. Голоса звучат похоже.

Он продолжает отрицать, но с каждым словом мой желудок скручивается немного сильнее. Я слышала этот голос в своих снах; я бы узнала его где угодно. Я не ошибаюсь. Я чертовски права. Это... Это он! Парень, который принес маленькую, сломленную девушку, это тот же парень, кто связал меня и трахнул два года назад. Парень, который забрал мою девственность. Он сосредоточил свое внимание на мне. У него такой напряженный взгляд, что я понимаю, он просто ждет, когда до меня дойдет кто он.

— Я... Мне лишь нужно знать, кто твоя подруга, — я запинаюсь, и он улыбается.