Вся наша борьба показалась вдруг абсурдной. В конечном итоге, мы ведь проиграли ее. Человечеству суждено было стать домашними кошками, собаками и обученными шимпанзе настоящих господ — веганцев. И в некотором смысле это было даже к лучшему. Мы превратили свой родной мир в бойню во время Трех Дней, а веганцы никогда не ведали атомной войны. Они организовали четко работавшее межзвездное правительство, охватывающее дюжины планет. Все, что бы они ни делали, было эстетически правильным и приятным. И сами они жили хорошо отрегулированной счастливой жизнью. Почему бы не отдать им Землю? Они, вероятно, поработают над ней лучше, чем когда-либо удавалось нам. И почему бы также не быть у них кули? Эта жизнь будет не такой уж плохой, и вовсе не неприятной. А взамен требовалось всего лишь отдать им этот старый ком грязи, полный радиоактивных болячек и населенный калеками.

Почему бы и нет?

Я снова принял трубку и опять вдохнул мир. Было так приятно, для разнообразия, не думать обо всем этом. Не думать ни о чем, с чем ты по-настоящему не мог ничего поделать. Достаточно было просто сидеть и вдыхать ночь, и быть единым целым с костром и ветром. Вселенная пела свой гимн единению. Зачем открывать в соборе мешок с нечистотами?

Но я потерял свою Кассандру, мою темноволосую ведьму Коса, отнятую бессмысленными силами, двигавшими Землю и воды. Ничто не могло убить моего ощущения утраты. Оно казалось удаленным, изолированным за стеклом, но по-прежнему ясно присутствовало. Все трубки Востока были не в состоянии смягчить это ощущение. Я не хотел обретать покой.

Я хотел ненавидеть. Хотел ударить наотмашь по всем маскам Вселенной: земли, воды, неба, Тейлера, Земного Правительства и Управления — так, чтобы за одной из них найти ту силу, что забрала Ее, и заставить эту силу тоже познать боль и страдание. Я не хотел обретать покой. Не хотел быть единым целым с чем-то, причинившим вред тому, что было моим по крови и по любви. На какие-то пять минут я даже захотел вновь стать Карагиозисом, глядящим на всю эту суету сквозь перекрестье прицела и нажимающим на курок.

О, Зевс, владыка раскаленных молний, — молил я. — Дай мне возможность поколебать Силы Небесные!

Я снова вернулся к трубке.

— Спасибо, Хасан, но я не готов для Дерева Бо, — я встал и двинулся к месту, где бросил свой рюкзак.

— Я сожалею, что должен буду убить тебя утром, — услышал я вслед.

Однажды, потягивая пиво в маленькой избушке высоко в горах на планете Дивба, на пару с веганским продавцом информации по имени Крим (ныне покойным), я выглянул в широкое окно и посмотрел на самую высокую гору в известной вселенной. Называлась она Касла, и на нее никто никогда не пытался взойти. Упоминаю я об этом только потому, что утром перед дуэлью я внезапно ощутил острое сожаление, что так никогда и не попытался покорить ее. Это одна из тех безумных затей, о которых постоянно думаешь и которые постоянно обещаешь себе когда-нибудь попробовать осуществить, а потом просыпаешься однажды утром и сознаешь, что теперь уже точно слишком поздно: тебе никогда не удастся этого сделать.

Тем утром на лицах всех присутствующих отсутствовало всякое выражение. А мир вне нас был светлым и ясным, чистым и наполненным пением птиц.

Я забыл о существовании рации до окончания дуэли, а Фил унес несколько существенных деталей в кармане пиджака, просто для верности. Лорел не узнает, Радпол не узнает, никто ничего не узнает до официального исхода дуэли.

Были завершены все предварительные действия, отмерено расстояние. Мы заняли свои места на противоположных концах поляны. Восходящее солнце находилось слева от меня.

— Готовы, господа? — громко окликнул нас Дос Сантос.

В ответ раздалось «Да» и «Готов».

— Я делаю последнюю попытку отговорить вас от этого шага. Кто-нибудь хочет передумать?

«Нет» и «Нет».

— У каждого из вас по десять камней схожего размера и веса. Первый выстрел, конечно же, предоставляется, как вызванному на поединок, Хасану.

Мы оба согласно кивнули.

— Тогда приступайте.

От отступил назад, и нас больше не разделяло ничего, кроме пятидесяти метров воздуха. Мы оба стояли боком, чтобы представлять собой по возможности наименьшую мишень. Хасан вложил в пращу свой первый камень.

Я следил, как она стремительно раскручивается в воздухе, и вдруг его рука рванулась вперед. Позади меня раздался треск. Ничего другого не произошло. Промах!

Тогда я вложил камень в собственную пращу и хлестнул ею назад и по кругу. Воздух хлопнул, когда я рассек его на части. А затем я вышвырнул свой снаряд вперед, вложив в бросок всю силу своей правой руки.

Камень задел Хасану левое плечо, едва коснувшись его. Повредил он, к сожалению, только одежду. Прежде чем исчезнуть окончательно, он срикошетировал за спиной Хасана от дерева к дереву.

Тут воцарилась полная тишина, даже птицы прекратили свой утренний концерт.

— Господа, — призвал Дос Сантос. — Каждый из вас получил шанс уладить свои разногласия. Можно сказать, что вы с честью встретили друг друга лицом к лицу, дали выход своему гневу и теперь удовлетворены. Вы желаете прекратить дуэль?

— Нет, — отозвался я.

Хасан потер плечо и покачал головой. Он взял второй камень, быстро и мощно раскрутил его, а затем выпустил в меня.

Он угодил мне прямо между бедром и грудной клеткой, именно туда. Я рухнул наземь, и в глазах у меня потемнело. Секунду спустя снова зажегся свет, но я лежал согнувшись пополам, и что-то с тысячей зубов вгрызалось мне в бок и ни за что не хотело отпускать.

Они бежали ко мне все как один, но Фил взмахом руки заставил их отойти. Хасан остался на своем месте. Ко мне приблизился Дос Сантос.

— Сильно? — тихо спросил Фил. — Ты сможешь встать?

— Да. Мне нужно только передохнуть минутку и дать угаснуть огню внутри, но я встану.

— Каково положение? — спросил Дос Сантос.

Фил уведомил его.

Я медленно встал, прижимая руку к боку. Если бы камень попал парой дюймов выше или ниже, то могли бы сломаться какие-нибудь кости. А так просто жгло, как огнем.

Я потер ушиб, описал правой рукой несколько кругов, разминая и проверяя мышцы левого бока. Годится.

Затем я поднял пращу, вложив в нее камень. На этот раз он попадет куда надо — я чувствовал это. Он покружил, покружил и быстро вылетел. Хасан повалился, схватившись за левое бедро.

Дос Сантос подошел к нему, они переговорили. Плащ Хасана смягчил удар, частично отразив его. Нога не была сломана. Он продолжит дуэль, как только сможет встать, заявил Дос Сантос.

Хасан потратил пять минут, массируя ногу, а затем снова поднялся. За это время боль у меня в боку спала до приемлемого тупого покалывания.

Хасан выбрал себе третий камень. Вкладывал он его в пращу медленно и очень тщательно… Смерил меня взглядом. А затем принялся сечь воздух пращой…

Все это время меня не покидало чувство — и оно продолжало усиливаться, что мне следует отклониться чуть дальше вправо. Я так и сделал. В это время Хасан метнул камень.

Тот пробороздил мой грибок и порвал левое ухо. Внезапно моя щека сделалась мокрой. Эллен коротко и пронзительно вскрикнула. Однако угоди камень чуть правей, я бы ее вовсе не услышал. Ну что ж, снова моя очередь.

К этому гладкому серому камню словно прилипло ощущение смерти… Я буду ею, — казалось, говорил он. Это было одно из тех маленьких предостерегающих подергиваний за рукав, таких, к которым я питал немалое уважение.

Я утер кровь со щеки, вставил камень в пращу. Когда я поднял правую руку, с нее скалилась смерть. Хасан тоже почувствовал это, потому что я увидел, как он вздрогнул. Я разглядел это через все поле.

— Всем оставаться на своих местах и бросить оружие, — скомандовал вдруг чей-то резкий голос.

Сказано это было по-гречески, так что, наверняка, никто ничего не понял, кроме Фила, Хасана и меня. Впрочем, Дос Сантос и Рыжий Парик тоже, может быть, что-то поняли. Я до сих пор не знаю. Но все мы уловили значение автоматической винтовки в руках говорившего, а также мечей, дубинок и ножей у стоящих за ним примерно трех дюжин людей и полулюдей.