19 февраля. Бедственное происшествие выяснилось: близ Лива-озера рыцари под предводительством комтура Госвина фон Ашенберга напали на поезд, ограбили, а частью перебили его и отняли все документы, предназначавшиеся Папе. А шестнадцать человек защищавшейся молодежи были спущены под лед в проруби и утоплены. Господи, прими их души!..»

Под 1438 годом стояло: «Сего числа служили в Домском соборе траурную мессу по погибшим десять лет тому назад членам посольства к Папе. Весь город в черном.

А с того ужасного злодеяния в семнадцатый день февраля каждого года со стороны Ливского озера ночью стала налетать жестокая буря; с воем и визгом бросалась она на стены и башни города и души погибших рвались в ворота и стучали в окна своих домов…»

Я вздрогнул и прервал чтение: в раму окна глухо ударил ком снега; слышно было, как что-то припало к крыше, потом бросилось к трубе, застонало над ее отверстием и, плача, унеслось дальше.

— Что это?.. — невольно спросил я. — Кто-то кинул снежком?

Христиан Иванович молчал и продолжал завешиваться облаками дыма.

Я встал и пробрался к окну. Не было видно ни зги; метель бушевала по-прежнему.

— Сегодня семнадцатое февраля… вот почему я вызвал вас! — проронил мой приятель. — Слышите звон на св. Петре?

— Это воет метель! — ответил я. — Кому охота лезть ночью на такую вышину?

Христиан Иванович напряженно прислушивался. — «Звонит!..» — убежденно подтвердил он.

Я почти припал ухом к стеклу, изукрашенному морозными завитушками: кроме звуков бури, ничего иного не доносилось.

— Звонит… звонит!.. — возбужденно повторил он. — А если вы не слышите, значит, он относится только ко мне!

Мне сделалось жутко: почудилось, что передо мной, сгорбясь, сидит выходец с того света.

— Все мы только призраки!.. — ответил он на мою мысль, — и все живые существа, и вся земля, и небо — не то, чем кажутся! Жизнь — это великий маскарад. Смысл его слишком громаден и непонятен для нас, и кто дерзает, тот рушится первый!

Беседа наша дальше вязалась плохо и, когда я вскоре простился с притихшим приятелем и вышел из душного домика на свежий воздух, свершилось чудо: стояла прекрасная, светлая и тихая ночь; на прозрачной синеве неба плыл месяц, опалом и перламутром отливали окна и только закутавшиеся в плотные, белые покрывала дома свидетельствовали о только что творившемся хаосе.

Дела заставили меня уехать на довольно продолжительное время и, когда я вернулся и собрался навестить Христиана Ивановича — домик его я нашел опустевшим; вещи, наполнявшие его, все исчезли и только места картин и разных древних предметов на облепленных и покрытых пылью и паутиной стенах свидетельствовали, что там не очень давно обитал думающий и пытливый человек.

Соседи сообщили мне, что старый чудак исчез еще в конце февраля 1909 года; они обратили внимание на то, что характерная, высокая фигура Христиана Ивановича уже целую неделю перестала показываться где бы то ни было и в окнах его свет не появлялся.

Запертая дверь его домика была вскрыта, но ни живого, ни мертвого хозяина не оказалось: он пропал без вести.

Весной загадка раскрылась: к берегу, у старого базара, было прибито и опознано тело Христина Ивановича.

Как он попал в Двину, что ему почудилось — осталось неизвестным; обитатели двора уверяли, что 17 февраля видели его направлявшимся к реке в жестокую пургу: вероятно, он попал в одну из многочисленных прорубей на Двине и успокоился в ледяной могиле.

Давно, пожалуй, лет полтораста назад в глухом углу Лифляндии, в лесном селении проживал каноник Якуб. С виду был он неприметный, простой, а слава о нем и об его набожности стлалась по всей стране. Люди называли его святым и вот что однажды приключилось с ним.

Стоял март, самый метелливый месяц в году; крыши домов обвесились ледяными сосульками, под снегом стали журчать и пробираться ручьи, дороги начало развозить, а отцу Якубу потребовалось во что бы ни стало съездить в Ригу, получить там святые Дары и поспеть воротиться домой к Светлому дню. Пасха в том году выпала ранняя, но как на грех отец Якуб крепко прихворнул и смог пуститься в путь только на Страстной неделе и уже в самую оттепель.

Поехал он с батраком рано утром на простых розвальнях, а к закату солнца ясное небо вдруг засумеречило: Бог перину затряс, и начался такой снегопад, что даже дремучий еловый лес, стоявший по сторонам дороги, скрылся в мятущихся белых хлопьях. Лошадка поплелась шагом.

Прошло сколько-то времени, работник оборотился к своему седоку да и говорит:

— Отец Якуб, что-то черное впереди нас мелькает, уж не волк ли? И только успел выговорить эти слова — черное пятно около самых саней очутилось: оказалось человеком в легком черном плаще и в каком-то необыкновенном берете.

— Не подвезете ли меня, добрые люди? — обратился он к проезжим.

— А куда вы идете? — спросил о. Якуб.

— В Ригу! — был ответ.

Голос у незнакомца был хриплый, простуженный.

— Садитесь! — пригласил отец Якуб. — И мы туда же путь держим!

Новый попутчик — звали его Генрихом — сел рядом с о. Якубом, закутался поплотнее в плащ и сани заскользили дальше.

Прошло с полчаса и метель так же сразу кончилась, как и началась.

Надвинулись сумерки, лес как отрезало, развернулась белая равнина; за нею, на буром небе, зачернели высокие шпили церквей и башни Риги; светились огоньки.

— Вы где пристанете? — осведомился незнакомец и не успел усталый о. Якуб ответить, как человек в плаще добавил:

— Остановитесь в Конвенте — там у меня есть помещение, вам будет удобно!

Так он эти слова радушно вымолвил, что о. Якуб сразу согласился.

Город был уже совсем близко. Замелькали маленькие домики предместья, стал наматываться клубок из черных ущелий-улиц с узкими домами в два и в три этажа; некоторые окна были освещены и свет полосками падал на грязную дорогу и на бритое лицо незнакомца; оно казалось посинелым.

Сани миновали церковь св. Петра, такую высокую, что, взбираясь на нее, того гляди с Богом встретишься. Сквозь арку ворот попали на двор Конвента: там высились развалины церкви св. Георгия.

Незнакомец указал работнику на конюшню, а сам проводил гостя в свою комнату. О. Якуб умылся, переоделся и поспешил к епископу, где и сделал ему доклад и получил св. Дары; в соборе должна была скоро начаться вечерняя служба и о. Якуб отправился послушать ее. Там он опустился в сторонке на скамью, склонил голову на руки и стал молиться.

Собор тонул в потьмах, смутным пятном высился главный алтарь; поодаль, в стороне, белел гроб Господен, сложенный из плит; вверх струились желтые огоньки нескольких свечей; будто маски смотрели со всех сторон многочисленные лица прихожан.

Нездоровье ли, долгий ли путь утомили о. Якуба, только через несколько минут он уснул.

— Ваше преподобие? — услыхал он чей-то отдаленный зов; он приподнял отяжелевшую голову и различил бритое лицо нагнувшегося над ним церковного сторожа.

— Служба кончилась, пора церковь запирать!

О. Якуб повел кругом недоумевающими глазами: скамьи пустовали, кругом не было ни души. Горевшие около гроба свечи лили трепетные тени и свет на деревянное изображение тела Христа; костлявые руки и раскрашенное лицо Его были мертвенны и страшны.

Каноник встал, преклонил перед алтарем колено, потом во второй раз перед гробом и вышел на тесную площадь.

Не было видно ни зги, не светилось ни огонька; в выси, на железном шпиле собора, слегка поскрипывал жестяной петух. Отцу канонику показалось, будто бы этот петух вдруг затрепыхал крыльями и прокричал ку-ка-ре-ку.

— Жар у меня, почудилось мне! — подумал о. Якуб, ощупал горевший лоб и стал пробираться дальше; несколько раз он натыкался на кучи конского навоза, чуть не упал через выброшенное, негодное ведро и бережно придерживал одной рукой святые Дары за пазухой, а другой ошаривал стены домов. Миновав одну улицу, он свернул на другую и вдруг будто звездочки рассыпались впереди него на земле.