Литмир - Электронная Библиотека

Он обнаружил себя в знакомом, плохо освещенном помещении редко используемого склада, находящегося в порту Калининградского грузового района. Гавриил часто захаживал сюда, когда выпадала минутка, чтобы расслабиться и перевести дух от изнурительной работы, балуя себя сигаретой или тем, чем угостят другие, захаживающие сюда по той же причине. Практически безлюдное, тихое и сырое место. К слову, грузчиком Гавриил стал волею случая – твердо решив однажды изменить ход своей жизни, он отправился в тот самый порт Калининграда. По какой-то причине, известной одному ему, Гавриил был убежден в одном – порт имел весьма выгодное расположение. Он позволял добраться до стран самых разных убеждений, религиозных и политических нравов, но это привлекало его в последнюю очередь. Возможность сбежать от себя, своего прошлого туда, где возможно лучше и не станет, но и это не важно, главное – решиться, ступить на край. Собственно, именно так, переполненный решимостью и желанием отправиться в неизвестность Гавриил оказался в порту Калининграда, но вопреки своему рвению был ошибочно принят Михалычем за нового работника – грузчика и на удивление, получив в ту же ночь оплату за свой нелегкий труд, остался довольным, а переезд решил временно отложить. Михалыч был добрый пожилой мужик, но даже в свои годы оставался резким и напористым, а, быть может, возраст только усиливал в нем эти черты характера. Не в последнюю очередь резкость и напористость Михалыча сыграли на решении Гавриила. Завидев, как тот слоняется без дела Михалыч ошибочно принял его за одного из лентяев-грузчиков и рявкнул, да так, что Гавриил, позабыв обо всем на свете, принялся помогать мужикам разгружать ближайший контейнер. Правда, была в Михалыче одна странность, скорее даже не в нем, а в остальных. Все работники обращались к нему по-разному, по-своему. Кто-то Михалычем, кто-то Василичем, кто-то Иванычем и на каждое прозвище он отзывался как на свое собственное. Гавриил был из тех, кто называл его Михалычем и знал только, что Михалыч любил материться во всю глотку больше чем орать в нее.

Зрение Гавриила привыкло к темноте плохо освещенного склада быстрее обычного, и он увидел стоявшего перед собой высокого, хорошо сложенного физически человека. На вид ему было около сорока с небольшим, а может и более. Волосы на голове были редкими, седыми и забраны назад с высокого лба, изборожденного морщинами. Высокий человек слегка наклонился, и Гавриил смог разглядеть его худощавое, вытянутое гладковыбритое, отдающее синевой лицо. Глубоко посаженные, полные ненависти и отвращения, потускневшие глаза, горбатый длинный острый нос. Но больше всего лицо запоминалось тремя большими и уродливыми шрамами, проходящими наискосок по правой части лица от шеи до самой брови.

– Тебе известно кто мы? – спросил человек, доставая из внутреннего кармана своего темного плаща кастет, покрытый едва разборчивыми иероглифами.

– Сектанты? – иронично, широко улыбнувшись, спросил Гавриил. Человек тут же приложился кастетом ему в челюсть.

"Шутить больше не стоит", – подумал Гавриил, но не сдержался – язык по какой-то причине всегда оказывался быстрее его мозга.

– Агрессивные сектанты! – с еще большей улыбкой произнес он. Второй удар оказался куда более точным и опрокинул Гавриила на сырой пол.

Гавриил привык к побоям с детства.

Его била мать, бил отец. Особенно сильно бил отец, напившись больше обычного. Его били ребята со двора, одноклассники в школе, разве что в институте, который Гавриил так и не закончил его били меньше потому, что к тому времени, девочки становятся девушками, обретают формы, а юношей больше заботит то, куда девать бурлящий в них тестостерон. Бесконечные побои должны были, нет, просто обязаны были оставить след в жизни подрастающего юноши. Гавриил должен был оказаться забитым тихоней, но что-то у него в голове, какая-то часть его самого и его характера воспротивились, отказывались быть побежденными. И в то бесчисленное множество моментов, когда Гавриил не мог ударить в ответ, или мог, но сил оказывалось недостаточно, он усвоил одно – если не можешь дать сдачи, смейся. Смейся им в лицо, насмехайся над их попытками унизить и оскорбить тебя. Это будет злить их, раздражать их и они, наконец, поймут, что боль физическая тебе не страшна. Когда-нибудь они перестанут. И переставали.

– Для чего ты здесь? – раздраженно и резко прокричал человек с кастетом.

– Вы мне скажите, – медленно поднимаясь с земли, простонал Гавриил, не лишая голоса насмешки. – Вы же меня сюда привели.

Терпение человека в темном монашеском балахоне иссякло. Впрочем, возможно, терпением он никогда и не отличался. Он яростно схватил Гавриила за густые, русые волосы и несколько раз ударил его головой о пол. Издевательская ухмылка не сходила с лица Гавриила и в момент осознания того, что боли от ударов он почему-то не чувствует, ухмылка сменилась пронзительным хохотом. По-видимому, это оскорбило обидчика, и тот ударил кастетом еще раз. На этот раз в область поясницы. Он метил в печень и, возможно, попал, но неожиданно для себя, боли Гавриил вновь так и не почувствовал.

– А у тебя хороший удар для старичка, – сквозь зубы проговорил Гавриил. – Тренируешь руку, а? – наглая улыбка не сходила с его уже изрядно измалеванного собственной кровью лица.

Из темноты показался еще один человек, облаченный в темный балахон. Лица Гавриил увидеть не мог, тень капюшона скрывала его, оставляя на свету лишь впалый рот и некрасиво торчащий подбородок. Балахон не спеша двигался к седоволосому человеку, а подойдя, почтительно положив руку ему на плечо, прошептал:

– Если позволите, Главнокомандующий, это бесполезно. Он явно не осознает, частью чего становится и, вероятно, посвящен не был. Может нам следует отдать его?

– Отдать? – удивленно спросил Главнокомандующий, не сводя глаз, горевших ненавистью с Гавриила. – В Башне тебя научили многому, юнец, но отучить от милосердия, видимо, позабыли. Казнить! – резко оборвал он.

Человек в балахоне немедля покорно опустил голову.

Еще двое в темных балахонах приблизились к прикованному за одну руку Гавриилу. Один из них нес в руках внушительных размеров двуручный меч, сталь которого отчетливо поблескивала даже в темноте. Лезвие меча так же, как и кастет было частично покрыто иероглифами. Рукоять меча переходила в навершие, формой напоминавшее искусно выполненное, широко распахнутое крыло какой-то хищной птицы.

Юнец обхватил рукоять обеими руками и поставил огромный, казалось, неподъемный меч перед собой. Склонив голову над распахнутым крылом, он замер в ожидании чего-то. Гавриилу показалось, что сейчас он непременно должен произнести речь, определенно служащей и сопровождавшей подобные казни. Все происходящее вокруг кричало об одном – подобная ритуальная речь просто обязана быть заготовлена и досконально вызубрена. Вот только юнец, в отчаянных попытках пытаясь решиться на убийство, сохранял молчание и продолжал сжимать рукоять меча и черная кожа ее, то и дело, поскрипывала. Седоволосый человек с изуродованным шрамами лицом с гордостью и ничем не скрываемой жаждой предстоящего убийства наблюдал, как, наконец решившийся юнец медленно занес меч над головой. Гавриил же глубоко, но украдкой вздохнул, ожидая его предсмертной речи.

– Хер с тобой, – быстро и совершенно неожиданно брякнул юнец в подтверждение своей решимости, а потом вновь замер в ожидании, очевидно, из-за страха убийства. Он колебался. Ему еще не доводилось забирать чужую жизнь. Гавриил хоть и смотрел на юнца в балахоне как на умалишенного, но, в тоже время, отчетливо понимал, что тот вот-вот с легкостью переправит его на тот свет.

– Без колебаний, – спокойно произнес Главнокомандующий. – Ты совершаешь добро.

Закрыв глаза и выдохнув, юнец рубанул мечом, но в тот же миг, от дикой боли в руке и напуганный собственным криком, открыл глаза так широко, как только мог. Гавриил, свободной от оков рукой, держал своего несостоявшегося палача за запястье и сверлил его неистовыми, переполненными злобой глазами. Он сжал руку юнца настолько сильно, что послышался треск ломающейся кости.

2
{"b":"280883","o":1}