Между тем, тело медленно разворачивалось к кровати, вслед плавному продвижению пузырьков, тянущее ощущение усиливалось. Наконец я решилась и, открыв глаза, внимательно осмотрела правую руку, замершую в неестественно поднятом положении. Ее пропорции оставались прежними, но выглядело все так, будто запястье привязали веревкой к стене на уровне торшера, но глаза веревки не видели, то есть не могли увидеть тех самых пузырьков, тянущих сейчас мою руку. Не передать, насколько это было странно и жутко. Зрение фиксировало, где именно мое тело заканчивается кончиками пальцев, но я чувствовала себя гораздо дальше, я заполняла пространство следом за рукой, заполняла его вихрящимся потоком пузырьков, который отчетливо ощущала продолжением руки, и хотя видеть его не могла, знала, что заканчиваюсь там, где сейчас пустой воздух, где я ничего не вижу. Это шокировало, мозг с трудом сопоставлял данные зрительных рецепторов и внутренние ощущения. Невидимым капелькам меня хотелось продвигаться дальше, и я потакала этому движению, не сдерживая их.

Додумать и осмыслить все это мне не удалось. Неожиданно, словно почуяв мою растерянность, пузырьки ускорились, просачиваясь прямо через стену, устремляясь все дальше и дальше в неизвестном направлении, а затем дернули мою руку следом за собой с силой взбесившегося на поводке ротвейлера. Не удержав равновесия, я рухнула на пол и больно ударилась коленкой, но даже чувствуя дискомфорт в ноге, не смогла сдержать рвущийся наружу истеричный смех, будто шкодливый ребенок, радующийся новой шалости. Однако пузырьки резко вернулись, и их снова, будто заперли внутри меня.

Отсмеявшись вволю, я поднялась, потирая ушибленную конечность.

'Надеюсь, я не разбудила романтичную французскую парочку'.

И тут послышалось звонкое треньканье телефона. Маленький аппарат нашелся не сразу, и хорошо потрепал нервы, пока я в поисках ворошила кровать.

- Алло, - наконец выдохнула я в нашедшуюся трубку.

- Не смей так делать! - рявкнул свирепый голос, и я неосознанно дрогнула.

- Даниэль? - Присаживаясь на скомканное одеяло и только теперь взглянув на экран, заметила, от кого поступил звонок.

- Какая прелесть, ты все же смирилась с обращением на 'ты', - язвительно констатировал голос.

- Что тебе надо? - придя в себя, в тон ему холодно осведомилась я, начиная, как всегда, оборонятся в ответ на его неприкрытый хамский тон.

- Что мне нужно?! Да ты рехнулась! Мне нужно не слетать с кровати в семь утра и не биться о стену, каждый раз, когда тебе захочется поэкспериментировать, - снизив голос до опасного в своей вкрадчивости шепота, предостерег он. - У меня будет синяк на плече, и повезло еще, что всего этого трюка никто не видел.

- Я же не знаю, как этим управлять, а ты ничего не рассказал, - укоряюще продолжала я обороняться, но, кажется, его не особо волновали мои оправдания.

- Будь добра, веди себя в рамках, и сначала вспомни, как, а потом уж проделывай. Я тебе не пес на веревочке. Иначе в следующий раз в стену полетишь ты, - звенящим от гнева голосом закончил англичанин и бросил трубку.

Бесил он меня жутко, но истеричный смех снова заполнил комнату, только я представила, как большой и сильный мужчина вылетел из кровати и впечатался в стену. А забавнее всего то, что это с ним проделала я, точнее, энергия, жившая во мне.

Еще сутки назад я даже представить себе не могла, что такое возможно. Несмотря на неопределенность дальнейшего, мне было весело, скорее всего, из-за того, что встретив впервые изумрудные пугающие до мелкой дрожи глаза подсознательно захотелось не чувствовать себя столь беззащитной, и теперь я снова обрела временно утерянную уверенность в себе. Стало легче и спокойней.

Я опрокинулась на кровать, радуясь краткой победе над страхом, а затем, прокрутив в голове вчерашний разговор, вспомнила о еще одной обретенной особенности, и попыталась вообразить, где смогу побывать с помощью памяти моей души, в каких столетиях. Всегда мечтала оказаться в шестнадцатом веке, когда читала о жизни моего любимого исторического персонажа - королевы английской Елизаветы. Теперь у моей глупой мечты есть реальный шанс сбыться. 'А вдруг я ее видела? Хотя мечта, скорее всего, останется мечтой, но прекрасен сам факт того, какие личности мне могли встречаться на жизненном пути в прошлом. Руссо, Рембрандт, Екатерина II, Кант, Галилей, Шекспир, Македонский, Данте, Клеопатра, Вивальди... - столько достойных сынов и дочерей человечества я, возможно, видела наяву. Господин Вильсон прав, с этим жить можно', - улыбалась я, направляясь в ванную.

Приведя себя в порядок и, одевшись, заказала завтрак в номер, вспомнив, что вчера едва перекусила утром и за весь день выпила только мерзкий сладкий кофе, сдобренный страшной историей.

Не прошло и пяти минут, как в дверь вежливо постучали. Это меня удивило, завтрак не могли приготовить так быстро.

'Надеюсь, они не собираются меня кормить несвежей едой', - я открыла дверь, готовясь отчитать нерадивую обслугу.

На пороге, как и ожидалось, стоял портье в строгой темно-синей униформе, только вместо подноса с завтраком вышколенный молодой человек держал в руках плоский прямоугольный сверток.

- Доброе утро! Это просили вам передать, - улыбнувшись заученной широкой улыбкой и протягивая мне сверток, поприветствовал он.

- Спасибо! - машинально ответила я, принимая плоский легкий конверт из коричневой оберточной бумаги и взвешивая его в руке.

Я вернулась в комнату, на ходу раздирая обертку. Из конверта на ковер выпал небольшой листок бумаги. Подняв его, я прочитала строчку, написанную беглым мелким почерком: 'Это тебе поможет вспомнить. Д.В.' Инициалы расставили все по своим местам и вывели меня из ступора, вызванного письмом от непонятно кого в чужой стране.

- Полчаса назад он на меня орал, а теперь как заботливая мамаша, присылает нечто, чтобы я вспомнила. Как же он меня раздражает, - бормотала я вслух, продолжая разворачивать конверт.

Содержимое меня удивило. Под оберточной бумагой оказался рисунок, небольшой, выполненный на бумаге формата A4. Я прислонила его к бортику кровати и отступила назад, чтобы лучше рассмотреть.

Всего лишь карандашный набросок не очень хорошего качества, но запечатленный на нем черно-белый фрагмент невольно притягивал взгляд, словно его выполнил только начинающий, но не лишенный таланта художник.

Рисунок изображал прекрасную женщину с большими выразительными глазами и мягкими изгибами молодого тела. Длинные распущенные волосы спадали черными тяжелыми волнами до тонкой талии. Красавицу драпировала поношенная одежда: грубая рубаха и штопаная юбка, совершенно не сочетавшиеся с неземным великолепием ее лица и тела, но даже это не портило впечатляющую красоту ее цветущей молодости. Гармоничнее всего на ней бы смотрелись полупрозрачные одежды спустившейся на землю богини. Поза вполоборота позволяла рассмотреть, что ее руки привязаны к толстому деревянному столбу за спиной, а ноги скрывали языки черно-белого пламени, обвивавшего со всех сторон гибкое тело. Ей было до безумия больно - это чувствовалось в сжавшейся напряженной позе, огонь уже нещадно жег ее гладкую кожу, но выражение лица оставалось спокойным, страшно подумать, чего стоило ей это спокойствие. Идеальные губы тронула случайная улыбка, и лишь огромные распахнутые длинными загнутыми ресницами глаза неотрывно глядели на что-то или кого-то впереди. Глаза будто жили отдельно от лица. Взгляд пылал ненавистью и страстью одновременно, и горячие искры костра вокруг не шли ни в какое сравнение с пламенем, полыхавшим в ее изумительных очах. Она сейчас кого-то ненавидела, прощала и прощалась одновременно.

Я стояла у кровати не в силах пошевелиться, с трудом веря, что на плоском листе бумаги Даниэль смог выразить так много, (то, что это его рук дело я и не сомневалась) и мучительность момента, и несгибаемую силу и изысканную красоту каждой совершенной черты. Я все смотрела и смотрела, не отрываясь, а женщина в костре продолжала гореть замершим моментом вырванного из жизни эпизода. Ее молчаливая боль выливалась в застывший воздух комнаты прямо с картины.