"Югэн" (буквально: сокровенное и темное) был вначале философским термином китайского происхождения и означал извечное начало, скрытое в явлениях бытия. В японском искусстве "юген" сокровенная красота, не до конца явленная взору. К ней можно указать дорогу, как залом ветки отмечает тропу в горах. Для этого довольно очень немногого: намека, подсказа, штриха. "Югэн" может таиться и в том, что на первый взгляд безобразно, — как цветы прячутся в расщелинах темной скалы.

Такая красота требует неспешного сосредоточенного созерцания, отрешенности от мира суеты, зовет к одиночеству и покою. В человеческом сердце, как учит буддизм, живет высшее начало, и поэтому "югэн" взывает прямо к сердцу.

Это квинтэссенция возвышенного и печального поэтического чувства. Нелегко выразить его словами, и потому поэт прибегает к языку символов.

Облетающие цветы, листья, росинки, дым погребального костра — символы непрочности бытия.

Луна, лунный свет — символ запредельного света и неземной чистоты. Символы стары, но чувство каждый раз как бы рождается заново, разбудить его — дело поэта.

Сайге был верующим буддистом, как большинство людей его времени. Среди хэйанцев большим влиянием пользовалась необуддийская эзотерическая секта Сингон. Вероучение этой секты содержало элементы оккультной магии и мистицизма. Единственным спасителем признавался будда Дайнити (санскр.: Махавайрочана). Магия и шаманство глубоко вросли в быт, они практиковались и в исконной японской религии — синтоизме. Так, болезни лечили магическими средствами.

Гора Коя (в нынешней префектуре Вакаяма) почиталась священной у последователей Сингон, там находились чтимые храмы и подвизались отшельники.

Искать в природе таинственное, неизреченное, говорящее только сердцу, разве не к тому же звала поэзия той эпохи, не в этом ли был смысл "югэн"?

В пятнадцатый день десятой луны 1140 года, двадцати лет от роду, Сайге пошел на решительный шаг, требовавший большой силы воли. Он постригся в монахи, оставив вассальную службу и, по некоторым сведениям, семью: жену и маленькую дочь. Годы спустя Сайге, как рассказывают, увидел свою жену, тоже принявшую постриг, и пролил слезы.

Уходя, он сложил прощальную песню:

Последние строки допускают двоякое толкование: и религиозное и житейское. Бежал ли Сайге от опасности? Пережил ли какую-то личную драму, или душный мирок придворных ему опротивел? Мы этого не знаем. Вернее всего, поэзия увлекла его в монашество.

Лирический герой "Горной хижины" — поэт-философ, влюбленный в красоту мира, добровольно избравший уединение, где он творит, "звуков и смятенья полн". Для Сайге жизнь и поэзия нераздельны. Другие могли воспевать природу и одиночество во дворце столицы, только не он.

Пятьдесят лет прожил Сайге в монашестве, но, по слухам, не пользовался особой славой как знаток священного писания и религиозный учитель. Его буддистские стихи не дидактичны. Мир для Сайге полон грустной прелести и обаяния, он не в силах отринуть прекрасное. "Неразумное сердце" поэта улетает вслед за облаком, похожим на цветущие вишни.

Среди многих рассказов о Сайге есть и такой.

Высокочтимый Монгаку, вероучитель секты Сингон, в свое время пользовавшийся большой славой, возненавидел Сайге.

"Дурной монах! — говорил он про Сайге своим ученикам. — Покинув мир, должно идти по прямому пути будды, как подобает подвижнику, он же из любви к стихам блуждает повсюду, сочиняя небылицы. Попадется мне на глаза — разобью ему голову посохом".

Однажды весной Сайге пришел в монастырь и, полюбовавшись цветущими вишнями, попросился на ночлег. Монгаку пристально на него посматривал, к ужасу учеников, словно задумал что-то недоброе, но в конце концов, оказав ему вежливый прием, отпустил с миром.

Ученики полюбопытствовали, почему он так кротко обошелся с ненавистным Сайге.

"Глупцы! — отвечал Монгаку. — Взгляните на его лицо. Ударить такого? Как бы он сам не хватил посохом меня, Монгаку".

В легендах Сайге всегда выступает как человек, исполненный достоинства и силы. Когда феодальный вождь Минамото-но Ёритомо подарил ему серебряную курильницу в виде кошки, Сайге бросил ее детям на дороге: "Вот вам игрушка!" Он не просто бродячий монах, он ведет себя как власть имеющий, и эта власть над людьми дарована ему поэзией.

Вечным скитальцем вошел Сайге в поэзию и легенду. Так его изображает, например, знаменитый художник Сотацу (XVII в.): вот Сайге глядит на гору Фудзи, вот он бредет под осенним бесконечным дождем…

Первые лет семь после своего пострижения Сайге провел невдалеке от столицы. Хэйан (Киото) лежит в окружении гор. На горах Западных, Восточных, Северных стояли в самых живописных местах знаменитые буддийские храмы-монастыри. Сайге переходил из одного в другой, видимо, не подчиняясь монастырскому уставу, как свободный гость. Следует отметить, что во времена междоусобиц монастыри были хранителями культуры.

С миром поэзии он не порывал. Посылал стихи своим друзьям в Хэйане, не чуждался поэтических собраний, где сочиняли, по обычаю, стихи на какую-нибудь тему. Иногда сюжет подсказывала окрестная природа, другой раз картина на ширме. Стихи тут же обсуждались, такое живое общение очень важно для поэта. Вокруг признанного мастера собирались ученики и последователи. Они записывали его беседы, старались сохранить его стихи для потомства.

В "Горной хижине" немало поэтических диалогов. Сайге обменивался стихами с другими поэтами. Иногда посылалась лишь одна строфа, танка легко делилась на две: начальное трехстишие и конечное двустишие. Надо было написать другую строфу так, чтобы получилась одна танка, вполне поэтически завершенная, — нелегкая задача.

Цепь можно было продолжить: так, во время поэтических состязаний родилась новая стихотворная форма — рэнга ("сцепленные строфы" **). Строфы следовали одна за другой в переливчатой игре контрастов, переходов, двойной игре образов.

Даже в тихих монастырях было неспокойно, история то и дело давала знать о себе. Из Хэйана приходили тревожные вести одна хуже другой. Борьба за власть между феодалами разгоралась. Знатнейшие подвергались опале, и среди них многие друзья и покровители Сайге. Шатались и рушились вековые устои. Можно думать, что поэт пережил тяжелые душевные потрясения.

Сайге отправляется на Север. Это было трудное и опасное паломничество. Путь шел по узкой тропе через горы Сае (Сая) — но Накаяма. Через много лет, когда Сайге исполнится семьдесят, он вновь повторит это путешествие и сложит о нем бессмертные стихи.

Конечно, Сайге не был безродным нищим монахом и даже высшие феодалы принимали его с почетом. Но велики были тяготы пути. В горах подстерегали разбойники, и нелегко преодолеть высокие перевалы, когда идешь словно по облакам над самой бездной.

Сайге совершил еще много путешествий в самые разные области Японии. Перед ним открывалась красота родной страны и тяжелая жизнь народа. Он проникал в самую глубь отдаленных гор, но повсюду его настигали страшные и печальные слухи о мятежах и междоусобицах. Множились личные потери.

Нельзя было уйти от трагических событий современной ему истории, от груза прошлого, от воспоминаний, от себя самого.

Лет от тридцати до шестидесяти с лишним Сайге жил на горе Коя, священном месте для адептов секты Сингон. Заголовки к некоторым из его стихов гласят: "Написано на горе Коя". Сайге никогда не прерывал свои поэтические труды.