«А наверное, Витя тоже проходными дворами бежит», — подумал он, и так явственно сверкнула эта мысль в его сознании, что вовсе не показалось ему странным, когда, вынырнув из очередного подъезда, он, что называется, нос к носу столкнулся — вот именно — с Витей.

— Дядя! — воскликнул Витя.

— … — выругался Антон.

— … — подтвердил Витя. — Вот радость-то!

— Иди отсюда! — хотел крикнуть Антон, но, услышав невдалеке звонкой горошинкой раскатывающиеся милицейские истки, не понимая, что он делает и зачем, схватил Витю за руку и повлек в распахнувшийся рядом подъезд, светом в конце тоннеля объявлявший о том, что он не замыкается глухими :нами, а продолжается проходом в очередной двор. Как ни странно, происшествие с пирожковым ларьком Витю нисколько не раздосадовало, а напротив — развеселило. Ничуть не удивившись тому, что Антон снова рядом, Витя, к только миновала исходящая свистками милицейская угроза, потребовал пакет шоколадок «M&Ms» и бутылку пива. Антон, измотанный продолжительным бегством, не стал спорить. Как выяснилось немного позднее, пиво Вите было необходимо для внутреннего подогрева, а шоколадный пакетик для развлечения, которое выражалось в том, что он, горланя во весь голос песню:

Ежик резиновый шел и посвистывал дырочкой в правом боку, —

на манер сеятеля разбрасывал вокруг себя шоколадные катышки.

Конечно, прохожие, испытавшие в прямом смысле слова на своей шкуре результаты Витиного паскудства, пытались возмущаться, но Витя, не в меру разбуянившийся после пива, бил их руками по голове и ногами по туловищу. Тут уж и Антон, утратив интеллигентный лоск, а взамен приобретя поднявшуюся откуда-то из глубин его мозга беспредельную агрессивность, с криком:

— Хватит, сявка, баламутить! — схватил Витю за ухо. Витя заскулил, но сопротивляться своему патрону не осмелился, только пару раз двинул его головой в переносицу — очевидно, по инерции. Антон ответил несколькими чувствительными ударами в почку, настолько чувствительными, что Витя, взвизгнув, отскочил в сторону, налетел на киоск «Роспечати», пробил тяжелым туловищем стену и в образовавшееся отверстие вошел, как через дверь.

Спустя несколько секунд из искалеченного киоска полетели истошные крики киоскера, потом изодранные в клочья газеты и журналы, а потом сам киоскер.

Последним вышел мальчик Витя, неся в руках огромную стопку журналов явно фривольного содержания. Оглянувшись по сторонам, Витя уселся прямо на тротуар и принялся листать журналы, возбужденно брызгая во все стороны слюной изо рта и пивом из бутылки.

Окончательно рассвирепевший Антон налетел на Витю с кулаками, разметал, как птичий пух, журналы, врезал Вите оглушительную оплеуху и схватил за шиворот с намерением вздернуть на ноги. Но так как Витя был вдвое тяжелее и больше, ничего у Антона не получилось. Лягнув своего патрона, Витя сам вскочил на ноги и начал бегать по тротуару взад-вперед, издавая бессмысленные и богомерзкие вопли, угрожая пудовыми кулаками неизвестно кому. Вид он имел самый что ни на есть устрашающий, поэтому ничего удивительного не было в том, что прохожие, оказавшиеся в радиусе сотни метров от дебошира, предпочли за лучшее поменять направление своего движения, а то и вовсе повернуть назад.

Отчаявшийся уже что-либо сделать Антон вооружился фрагментом от изувеченного киоска «Роспечати» и, снова подскочив к Вите, несколько раз изо всех сил ударил того по голове, очевидно, в надежде хоть немного поумерить буйное его настроение.

На их беду, свидетелями потасовки оказались два патрульных милиционера, которые, естественно, не пожелали оставаться простыми наблюдателями, а активно включились в процесс.

Судя по их репликам, милиционеры хотели задержать Витю, а заодно с ним и Антона и даже, действуя с профессиональной ловкостью, сковали их вместе наручниками, но Витя, вначале опешивший и смирившийся перед лицом власти, неожиданно взбунтовался и, оттолкнув от себя милиционеров, быстро связал их в конструкцию, напоминающую морской узел, потом, разохотившись, опрокинул набок патрульную машину, взобрался на нее, опрокинутую, сплясал какой-то диковинный танец и спел:

Эх, яблочко, куда ты котишься,

в психдурдом попадешь, не воротишься…

Он, наверное, спел бы что-нибудь еще, но Антон, углядев, что один из скрученных милиционеров, нечеловечески извернувшись, по рации вызывает подкрепление, схватил его за шиворот и уволок — сначала вдоль по улице, а потом в какую-то подворотню, темную и неизвестно куда ведущую.

— Уволить к свиньям! — вскричал Андреев, как только, стоя У окна, лично убедился в том, что оба милицейских посетителя отбыли на патрульной машине восвояси. — Тех, кто заявление в ментуру написал по поводу прорыва труб. К свиньям!

— Никак не возможно, — проговорила вбежавшая на его крик Любовь Петровна.

— Почему? — оборачиваясь, спросил Андреев.

— Заявление всем коллективом составлялось, — пояснила Любовь Петровна. — Всем коллективом и подписи ставили. Да вы же сам, Андрей Андреевич, говорили, что во всем Полуцутиков виновен. Вот пусть его милиция и накажет. Почему же сейчас вы против?

Ничего ей Андреев объяснять не стал, только рухнул обратно в кресло и жестом велел выйти вон. Несколько минут он полулежал в кресле и, закрыв глаза, соображал, что ему сейчас предпринять. Потом схватился за телефонную трубку, набрал номер и проговорил:

— Тампакс? Базар есть. Что? Сейчас выезжаю. Через минуту на нашем месте. Жди. Ага.

Через минуту не через минуту, а ровным счетом через полчаса почетный гражданин города и потенциальный мэр Андреев Андрей Андреевич припарковал собственную машину у запертых ворот пустынного парка, не имеющего названия, и, подняв воротник плаща, сунув руки в карманы, сутулясь и пряча лицо под козырьком кепки, чтобы не быть узнанным, перелез через покосившуюся изгородь.

Никого почти в парке не было, кроме нескольких пожилых пар, которые, опираясь друг на друга, прогуливались по пустынным дорожкам. Андреев скорым шагом пробежал несколько поворотов аллеи, нырнул под темное сплетение голых осенних ветвей и оказался близ небольшой укромной беседки, явно служившей стылыми сентябрьскими ночами прибежищем для алкоголиков или любовников.

Продравшись сквозь разросшиеся кусты, Андреев, брезгливо сторонясь втоптанных в грязь ошметков презервативов и осколков бутылок, подошел вплотную к беседке и прислушался. Из темных глубин дощатого сооружения доносился негромкий свист. Кто-то старательно, хотя и фальшиво, насвистывал «Мурку».

Угадав мелодию, Андреев дребезжащим голосом неумело пропел несколько слов из песни — это был условный знак. Тотчас из беседки высунулся бандюга Тампакс.

— А, это ты, — просипел Тампакс и сплюнул в сторону. — Заходи. Выкладывай, что у тебя там.

Андреев вбежал в беседку, Тампакс, одетый в пухлый спортивный костюм, возлежал на изломанной лавочке и курил вонючую дешевую сигару. Увидев вошедшего Андреева, он хлопнул ладонью рядом с собой по поверхности лавочки.

Андреев отрицательно мотнул головой.

— Некогда мне, — сказал он. — Слушай, я на минуту прямо тебя вызвал. Такое дело, я тогда позвонил тебе и теперь…

— Да нет проблем, — посасывая сигару, пробубнил Тампакс. — Для старого кореша чего не сделаешь. Принял я твой заказ. Уже пацан один работает. Ты бабки, что ли, принес?

— Нет. Бабки я не принес, потому что… — И Андреев начал долго, сбиваясь с первого на десятое, рассказывать, что он погорячился с этим злополучным ночным звонком, что Полуцутикова сейчас убивать никак нельзя, потому что как раз вот-вот начнется кампания по выдвижению его, Андреева, в кандидаты на пост мэра, что он готов возместить Убытки, только бы подручные Тампакса не натворили чего лишнего и как бы это лишнее не всплыло в прессе и не сломало бы карьеру.

Тампакс терпеливо выслушал Андреева, потушил о лавку сигару и, зевнув, проговорил:

— Тут вот какое дело, Андреич. Мне совсем недавно пацаны говорили, что по поводу тебя среди братвы слухи ходят.