Кэролайн прилежно разбирала книги, заполняла одну коробку за другой. Когда она кончила, день уже клонился к вечеру, Мэрион давно вернулась с прогулки и уехала в магазин. Кэролайн схватила последнюю книжку, она валялась на холодильнике – триллер, Джек немало их прочел в последние годы. Из книги выпал листок бумаги. Она подобрала его, вгляделась. Результаты биопсии. Исследуемый орган: простата. Результат: отрицательный.

Кэролайн поискала дату – вот она, с самого верха. Сентябрь, чуть больше года назад. Кейт уже пять месяцев как на химии.

Кэролайн не сводила глаз с даты. Она ничего об этом не знала. Такой простой факт – что именно он говорит о ее муже, об их взаимоотношениях? Вот так, стоя на кухне, она поняла, что уже много лет не знает, где правда. Она аккуратно вложила листок обратно в книжку и положила ее на холодильник. Потом отнесла последнюю коробку в машину.

Мэрион и Кэролайн сидели на веранде и любовались угасающим закатом. Плечи укутаны в пледы, лица овевает прохладный ветерок. Мэрион взглянула на Кэролайн:

– Хорошо потрудилась. Садись, поближе, я тебе плечи помассирую.

Кэролайн с благодарностью подвинулась. Когда Мэрион писала статью о разных школах массажа, и сама немножко подучилась. Оказалось, что у нее прирожденный талант, но идея поменять профессию – журналиста на массажиста – вызывала у нее здоровый смех.

– Я – массажист для друзей, – объясняла она, и слову не изменяла. Кейт любила повторять, что массаж Мэрион искупает даже сеанс химиотерапии.

Мэрион положила руки на плечи Кэролайн, надавила мягко, но решительно. Плечи расслабились, голова откинулась назад.

– Большой день! Ты как?

Кэролайн только кивнула. Сидишь с закрытыми глазами, чувствуешь руки Мэрион. Бережно двигаются пальцы, что-то ищут, словно слыша звуки, недоступные слуху.

Когда же они с Джеком последний раз вот так касались друг друга – ласково, переполненные нежностью, незамысловатой и незаменимой, как вода? Раньше Джек, проходя мимо, всегда ненароком гладил ее пониже спины, касался пальцем щеки.

Их сын родился раньше срока, доктор объяснил, что массаж чрезвычайно полезен, поможет ему расти и поскорее выписаться из роддома. Кэролайн садилась у кроватки Брэда, пальцы чертили маленькие круги по грудке ребенка, мягко, нежно касались тонюсеньких, как птичьи косточки, ножек и ручек. Пальцы вливали любовь в его крошечное тельце. Останься со мной, останься со мной, останься со мной, ну, пожалуйста. Вся жизнь теперь была – один младенец да две – ее – руки.

Они привезли Брэда домой только через три недели, в дом, откуда Джек уходил каждое утро – его отцовский отпуск уже давным-давно кончился. А Кэролайн оставалась в шелковистом мире кожи. Лежа с младенцем в кровати, укутанная в одеяло, она смотрела, как одевается муж – застегивает пуговицы, «молнию», ремень. Кто же будет касаться тебя – там, в мире стальных лифтов и деревянных столов, там, где не закрыты только руки и лицо? Она, проводя дни босая, в купальном халате, кожей к коже другого существа, просто не могла представить себе этого мира. Она совсем забыла о нем в своем собственном мире, заполненном до отказа – так, что любое живое существо, кроме младенца, казалось ненужным привеском к настоящей жизни.

Пойди пойми теперь, как же, наверно, холодно было во всей этой одежде?

Когда же они с Джеком последний раз дотрагивались друг до друга? Может, он это и имел в виду, сказав, что хочет быть влюбленным? Чтобы не просто руки касались кожи – нет, чтобы чувствовать, что тебя видят, понимают. Может, жизнь стала слишком трудной – столько лужаек, которые надо стричь, столько списков продуктов, которые надо купить, столько разных ролей у них обоих накопилось за жизнь.

Сидя на веранде, Кэролайн тихонечко удивлялась тому, что в ее хорошо укомплектованной книжной полке, именуемой жизнью, разные роли исчезают и уже давно исчезли, как и пришли – одна за другой. Кейт выздоровела. Брэд еще звонит домой для «глотка мамочки», как он это называет, но он больше не центр ее жизни. Готовить и убираться теперь куда проще, может она рожать детей или нет, никого уже не волнует. Стиль одежды выработался, так что бегать по магазинам и подолгу выбирать не приходится. А теперь она еще к тому же и не жена – все заботы делись невесть куда, оставив ее такой невесомой, открытой всем ветрам.

Какая ирония – литературщина, да и только, – Джек пустился во все тяжкие, с маху опустошив все полки в этом году, а на самом деле они давно сами себя опустошили, незаметно, но действенно. Ему хочется все начать сначала, вот он и нашел себе женщину на пороге взрослой жизни, она готова снова заполнять полки детьми, подгузниками и колясками. Слишком тяжелый багаж, с собой не утащишь. Он спрыгнул на ходу, и что же – вернулся к началу цикла. Давай, снова принимай груз.

Мэрион крепче нажала большим пальцем – куда-то под левую лопатку, прямо вдоль кости, добираясь до мышц в глубине.

– Не слишком?

– Нет.

Последние лучи закатного солнца позади Кэролайн, коснувшись стен гостиной, окрасили их в золото и голубизну.

Почти два года назад старшая сестра Дарии Мэрион выдала ей большой, плотно закрытый прозрачный пакет с липкой сероватой массой. Отксеренная бумажка с инструкциями гласила: «Хлеб дружбы». Все очень просто, утверждала инструкция, – мять, мять и снова мять. Добавить воды, муки и сахара. Опять размять. Отделить три новые порции закваски, разложить по пакетам и отдать трем друзьям. Теперь можно печь хлеб. Удивительно просто.

«Не бойся, сумеешь, это же от амишей[2], – подбодрила Мэрион. – Вот увидишь, тебе понравится».

Все понятно, письмо счастья притворяется едой. Даже записочка такая же бодренькая, как у письма счастья в школе. «Отправь трем друзьям, и твое самое горячее желание исполнится. Не отправишь – в аварию попадешь, заболеешь страшно, парня потеряешь». Веселенькая улыбка маскирует угрозу, этакий эпистолярный эквивалент главной заводилы в классе. Как же она ненавидела эти письма, до колик в животе, – крадут кучу времени и рады-радешеньки, да еще и глумятся, утверждая, что у тебя обязательно найдутся трое друзей.

Дария принесла пакет домой, держа его, как мокрый подгузник, двумя пальцами. Швырнула возле кухонной раковины. Утром оказалось, что за ночь в пакете сами собой появились пузырьки воздуха, теперь угрюмый вид закваски стал повеселей. Пузырьки. Сами по себе, без ее помощи. Она помяла пакет, пощупала массу через пластик – похоже на глину, но помягче и порыхлей. Повторила на следующий день и через день. Открываешь пакет и выпускаешь воздух, снова бережно и плотно закрываешь – так мама укрывает ребенка, который норовит сбросить одеяло. Может, и вправду ничего такого в этой штуке нет – закваска, и все.

На четвертый день она вошла в кухню, включила кофеварку и посмотрела на своего неугомонного дружка. Кисловатый дрожжевой запах мешался с привычным ароматом капающего в чашку кофе. Дария дотронулась до пакета и легонько его сжала – сейчас помнем хорошенько. И тут пакет открылся. Похоже, что вчера, выпуская воздух, она его не закрыла как следует. Массу выблевало наружу – на стол, через край. Закваска поползла в полуоткрытый кухонный ящик, закапала на пол с равномерным мягким плюх-плюх-плюх.

Черт побери! Чем же объяснить столь успешную ферментацию на весьма обычном кухонном столе? Дария затолкала массу обратно в пакет, а пакет закинула на холодильник. Там этот угрюмый обвинитель и просидел весь день, только изредка выпуская маленький жалкий пузырек воздуха – просто чтобы привлечь внимание к своей печальной участи. У нее случались кавалеры, которые давили на мозги и поизощреннее. На выходные она собиралась уехать, со своим спутником Дария только-только познакомилась, волнений и так хватало, а тут еще по поводу горе-хлеба переживай. Может, ему уже пора на покой? Такой тяжелой жизни он точно не выдержит.