Какие бы садистические наклонности при этом ни преследовались инквизиторами, необходимо подчеркнуть, что их главной целью было не столько вырвать признание у отдельной жертвы, сколько получить в свои руки свидетельства, с помощью которых можно было бы укрепить свою власть над народом в целом. От обвиняемого ожидали не только признания своих собственных преступлений, но также и сообщения сведений, пусть и самых незначительных, порочащих других людей. Едва ли удивительно, что человек в агонии пытки легко называл любое имя, которое приходило ему на ум, или то, которое хотели услышать от него его мучители.

В 1518 году Супрема, руководящий орган испанской инквизиции, постановила, что пытка не должна быть автоматической или рутинной процедурой. По крайней мере в теории, решение о ее применении должно было приниматься в каждом отдельном случае голосованием членов местного трибунала. На практике же это мало что меняло, коль скоро каждый местный трибунал мог автоматически голосовать за применение пытки в каждом разбираемом случае. Когда трибунал голосовал за применение пытки, обвиняемого приводили в зал для слушаний, где присутствовали инквизиторы и представители местного духовенства. Объявлялся результат голосования, и обвиняемому давалась еще одна возможность признать свою вину. Если он по-прежнему отказывался это сделать, зачитывалась полная формула приговаривания к пытке.

В своей мучительной продолжительности этот ритуал уже сам по себе составлял психологическую пытку. Эту пытку усиливали на каждом этапе последующего судебного процесса дополнительными отсрочками, дополнительными периодами неопределенности. Ожидание физических страданий иногда оказывалось не менее действенным, чем сами страдания. Инквизиторы в Испании, как и их средневековые предшественники, старались избегать намеренного пролития крови и сами не имели права проводить экзекуции. Пыточные методы изобретались в соответствии с господствовавшими ограничениями. В Испании были особо популярны три вида пыток. Имелась так называемая «тока», или пытка водой, когда в горло жертвы насильно вливали воду. Была пытка «потро», когда жертву вздергивали на дыбу и натягивали удерживавшие ее веревки. И была так называемая «гарруча», или блок, испанская версия итальянской пытки «страппадо». При этой процедуре руки жертвы связывались веревкой у нее за спиной, после чего жертву подвешивали за запястья к блоку на потолке с привязанным грузом к ногам. Человека поднимали очень медленно, чтобы сделать боль максимально сильной, затем опускали с такой резкостью, что вывихивались суставы. Неудивительно, что многие жертвы получали пожизненные увечья или хронические заболевания. Естественно, нередки были и случаи смерти. Если жертва умирала, то смерть, считалось, наступала «случайно» и квалифицировалась скорее как сопутствующее обстоятельство или побочный результат пытки, чем как ее прямое следствие. В более поздние периоды истории испанской инквизиции вошли в обиход и другие методы. К примеру, жертву могли поднять на дыбу, а затем постепенно натягивать веревки, пока они не прорезали тело жертвы до костей. И были многочисленные дополнительные приспособления, слишком гнусные, чтобы их воспроизводить. Все, что могло изобрести развращенное воображение инквизиторов, в конце концов получало санкцию. В инструкции 1561 года заявляется, что

Неудивительно, что иногда было крайне трудно найти людей, готовых воплощать прихоти инквизиторов и проводить пытки. Чаще обычного исполнителем этой работы бывал городской палач. В конце семнадцатого столетия за каждую проведенную пытку ему выплачивали четыре дуката – сумму, равную пол-унции золота, или порядка 90 фунтов в сегодняшней валюте. Излишне говорить, что выполняемая им за это вознаграждение работа не внушала к нему особой любви его соседей. По этой причине он обычно желал скрыть свою личность. Эдикт 1524 года запретил экзекутору надевать маску или накидывать на себя простыню. Позже в качестве компромисса были дозволены капюшон и смена одежды. К семнадцатому столетию экзекутору снова было разрешено использовать полный камуфляж, включая маску, «если полагалось лучшим, чтобы его не узнали». Смертная же казнь оставлялась главным образом для нераскаявшихся еретиков и для тех, кто впадал в ересь после номинального обращения в католичество. Как вскоре станет видно, чаще обычного ее предназначали для евреев – для исповедующих свою веру иудеев и тех, кого подозревали в возврате к своей вере после мнимого принятия крещения. Подобно своей средневековой предшественнице, испанская инквизиция передавала приговоренного к казни человека светским властям. Если он раскаивался в свои последние мгновения у позорного столба, его «милосердно» удушали, прежде чем вспыхивал костер. Если он продолжал упорствовать, его сжигали живьем.

В своих методах и приемах испанская инквизиция тщательно копировала свою средневековую предшественницу. Она отличалась тем, что была подотчетна не папскому престолу, а напрямую испанской короне. Отличалась она и еще в одном отношении. Главными мишенями средневековой инквизиции во Франции и Италии были христианские еретики, такие, как катары, вальденсы и фратичелли, или мнимые еретики, такие, как тамплиеры. Главной же мишенью испанской инквизиции суждено было стать иудейскому населению Иберийского полуострова. Жестокостью и беспощадностью своих антисемитских кампаний инквизиция в Испании предвосхитила патологию двадцатого века – нацизм. В середине четырнадцатого столетия, более чем за сто лет до создания испанской инквизиции, Кастилия была расколота гражданской войной. Обе враждующие стороны искали козла отпущения и нашли его в лице иудейской общины – особенно многочисленной в Испании благодаря терпимости прежних исламских режимов. Последовали погромы, а ревностные христианские проповедники еще больше разожгли пламя. Насилие нарастало, пока не достигло своего апогея в 1391 году, приведшего к убийству сотен, если не тысяч, евреев. В последнее десятилетие четырнадцатого века многие еврейские семьи в Испании, напуганные преследованиями, отреклись от своей веры и приняли христианство. Их стали именовать «конверсос» («обращенные»). Во многих случаях, однако, был хорошо известен принудительный характер их обращения, а потому широко бытовало мнение, что они тайно продолжают исповедовать свою изначальную религию. Несомненно, значительное их число так и поступало; однако большинство, судя по всему, просто-напросто сделались в такой же степени условными христианами, в какой до этого они были условными иудеями. Как бы то ни было и какими бы искренними католиками они ни являлись, «обращенные» семьи неизменно вызывали подозрение и недоверие и продолжали преследоваться антисемитами. Наибольшую ненависть испытывали на себе так называемые «иудействующие» – «конверсос», подозревавшиеся в том, что втайне по-прежнему исповедуют иудаизм или, что еще хуже, совращают в иудаизм крещеных евреев.

Несмотря на предубеждение со стороны общества, многие «обращенные» семьи преуспевали. В последовавшие за этими событиями годы немалому их числу удалось занять видное положение в королевской администрации, в гражданских институтах власти, даже в Церкви. В 1390 году, к примеру, раввин Бургоса принял католичество. Свои дни он окончил епископом Бургоса, папским легатом и наставником принца крови. И это был не единичный случай. В администрациях некоторых крупных городов доминировали видные «обращенные» семьи. В то самое время, когда была создана испанская инквизиция, казначеем короля Фердинанда был в прошлом «обращенный». В Арагоне пять высших административных постов в королевстве занимали «конверсос». В Кастилии было по меньшей мере четыре «обращенных» епископа. Трое из секретарей королевы Изабеллы были «конверсос», таковым же был и официальный придворный летописец. Один из дядей самого Торквемады был «обращенным». Даже святая Тереза, столь почитаемая впоследствии за свою фанатическую преданность католицизму, не была «чистой». В 1485 году на ее дедушку была наложена епитимья за то, что он продолжал придерживаться иудейских обрядов, – указание на то, что сама будущая святая имела в родословной иудеев. Вообще же «конверсос» и их семьи были, как правило, среди самых образованных людей Испании. Обретая положение в обществе, они также, как правило, превращались в одних из самых богатых людей. Вполне неизбежно, что их социальное и экономическое положение вызывало зависть и негодование среди окружающих. Это также подогревало ненависть инквизиции.