Лепестки бархатцев тоже иногда шли в дело, добавлялись в различные соусы – для цвета и запаха, но для меня этот запах был слишком сильным. Еще Лидка сушила цветки жасмина и акации – смешивала потом с чаем. Из розы делала варенье. Росли у нас какие-то изумительные розы – розовые, с невероятным запахом и тяжеленными, плотными цветами. Во время их цветения запах начинался прямо от калитки и забивал все остальные. Эти розовые лепестки и шли в дело. Собирала их Лидка только днем, около полудня, когда розы сильнее всего пахнут. Мы с ней обрезали с каждого лепестка белый плотный отросточек, которым он крепится к бутону, чтобы варенье не было сильно вяжущим, видимо, в этом месте было что-то ненужное. Варенье получалось почти как духи – дурманящее, восточное, пахнущее, тягучее, но не могу сказать, что очень вкусное. Лидка делала всего несколько баночек, но просто к чаю мы его не брали – ждали ангину. Как только у кого заболевало горло, Лидка доставала заветную баночку и начинала лечить. Три раза в день горячего чая с этим лечебным вареньем – и горло начинало выздоравливать. Только глотать варенье сразу было нельзя, надо подержать во рту, чтобы розовое масло успело добраться до воспаленных миндалин.

Родители очень часто уезжали путешествовать по свету, это были, конечно, деловые командировки: папа выступал, читал стихи, мама с ним всю жизнь рядом, ездили на кинофестивали, на конференции молодых поэтов, везде и много. Я оставалась при Лидке и жила ее жизнью: ходила с ней за мясом и на балет, в гости и парикмахерскую, дружила с ее мудрыми великовозрастными друзьями.

Даже когда Лидка перестала танцевать, она продолжала порхать. Легкая, улыбчивая, добрая, она любила всех. К ней часто приходили ее друзья и подруги, уже совсем немолодые, но хорохорящиеся комические старухи и старики, которых я вспоминаю очень часто как важную часть моего детства – а как же, без них нельзя.

В ожидании родителей

Я, узнали?

Клеврет в действии

Надька Новикова – Лидка называла ее Надька Новенькая, – у них всех была такая привычка с юности, наверное, называть друг друга уменьшительными именами: Лидка, Надька, Олька. Так вот, Надька, сухонькая беззубая прелестная старушка с вечным каре и челочкой, видимо, подрезанной по линеечке. Она смолила одну за другой «беломорины», обожала береты, любила выпить и, выпив, одна танцевала полонез. Когда она выпивала больше меры, а это бывало часто, то падала со стула на пол, садясь мимо, и страшно, до икоты, хохотала. Я, как ребенок, ждала этого момента – гвоздь программы, так сказать! Все ее очень любили. Пахло от нее одинаково – табаком и «Красной Москвой». Когда она жарила у нас блинчики, то для ровности обрезала их ножницами. У нее был шикарный муж Эльтон, который до 95 лет рассекал по Москве на таком же стареньком, как и он, велосипеде. Жили они на Пушкинской площади, в огромной коммуналке с видом лично на Александра Сергеича, но вдруг комнату продали и вдвоем ушли в дом ветеранов сцены. Потом продолжали звонить и приезжали к нам на Горького с шоссе Энтузиастов на велосипедах. Им было уже за 95. Однажды он прекрасным утром, как пишут в романах, сказал: «Мне перестало быть интересно. Я устал». Лег и умер. Она вскоре ушла вслед за ним.

Надька Новенькая

Катька Шиловская с мужем Марком. Высокая, остроносая, в рыжем парике набекрень, высохшая, она почему-то часто оставалась у нас жить. Несмотря на лисий внешний вид, была очень доброй. Одно лицо с Риной Зеленой, всегда в образе. Ела почти один рис и считала, что он «вычищает шлаки». Но способ ее готовки риса передался и нам:

Катька была очень начитанная и молчаливая. И довольно больная. Часто лежала по больницам, пытаясь облегчить свой диабет. И постоянно просила маму припрятать чулок – именно чулок – с бриллиантами. А когда жила у нас, то все время носилась с этим чулком, перепрятывая его, забывая куда, находя и снова пряча. Вечно была при деле. Потом уже, в 80-х, видимо, про чулок этот прознали и убили ее в собственной квартире.

Олька Сокольская из Мурманска. Самая близкая Лидкина подруга. Красива была до безумия даже в преклонном возрасте. Присылала нам с поездом бруснику, соленый палтус и всякую другую рыбу, и мы с папой ездили на вокзал, чтобы получить промасленную посылку с копченым палтусом – папиным любимым. Научила меня замачивать рыбу в молоке перед жаркой на 10–15 минут, потом в муку – и на сковородку. Пристрастила к протертой бруснике с апельсинами и грецкими орехами. И еще рассказала мне много северных кулинарных тонкостей. Переехала затем под Москву в Тайнинку, где жила на даче со своей дочкой и внуком, но приезжала к нам часто и исправно, будто обязана была это делать. Я ее очень любила. Мне нравилась ее девичья фамилия – Елюстрат-Алюстринович. Я ее коверкала как только могла! Она терпела.

Ветка

Сочи, 47-й год. Ленин, Сталин, мама и бабушка

С Катей Шиловской

Лидка с Олей Сокольской

Тяпа, по-моему, ее звали Антонина, я не помню, но она всегда звалась Тяпкой. Почему эта собачья кличка, я понять не могла. Хотя, правда, она чем-то напоминала болонку. Ее мужа звали Модест. Тяпа и Модест. Для моего детского восприятия это было слишком странно. Тяпа была пухлой добрейшей хохотушкой, ярко накрашенной, с вечно размазанными по всему лицу губами, красилась в желтый цвет и закручивала локоны на бигуди, никогда их не расчесывая. Носила все броское, крупное, яркое, блестящее и обязательно со стразами – они должны были быть везде: от домашних тапочек до невероятного колье из стеклянных булыжников с золотой бахромой. Любила пирожные и петь куплеты. Тоже прожила очень долго, овдовела, к концу жизни совсем ослепла. Мама все время ей помогала, а она присылала в знак благодарности то сумочку из золотой парчи, то домашние туфельки на каблучках и с перьями, то кружевной воротничок, то ее замечательный пирог с виноградом. Обратно свои дары не принимала. И у нее всегда жили болонки.

Тесто Тяпа делала слоеное, но теперь его легко купить в любом магазине.