— А что мы делаем четырнадцатого июля? Четырнадцатого июля мы празднуем День Бастилии, не так ли?

Шёл второй месяц занятий на курсах французского. Преподавательница делала с нами упражнение на местоимение "мы".

— Может быть, в День Бастилии мы поём? — спрашивала она. — Может быть, мы танцуем на улицах? Ну-ка, отвечайте!

В нашем учебнике были фотографии, на которых французы что-то праздновали. Полагалось угадать, что именно. Точнее, выбрать подходящий из списка основных праздников, напечатанного на этой же странице. Задание — легче лёгкого, но, по мне, скорее подходящее для отработки местоимения "они". Не знаю, как мои соученики, а я лично в День Бастилии собирался сидеть дома — заодно духовку отмою.

Когда мы делали упражнения из учебника, я обычно вычислял, какая фраза выпадет мне, и заранее сосредотачивался на ней, а чужих ответов не слушал. Но в этот день мы отклонились от рутины — преподавательница спрашивала лишь тех, кто вызывался ответить добровольно, — так что я оторвался от книги и уселся поудобнее — за меня и так наболтают. Сегодня самыми активными были гувернантка-итальянка, поляк с полькой — балабол с балаболкой — и тучная марокканка с высокомерно надутыми губами, которая разговаривала по-французски с детства, а на курсы пошла в надежде избавиться от орфографических ошибок. Весь материал она прошла ещё в третьем классе начальной школы, так что при любом случае старалась перед нами блеснуть. Казалось, она не на уроке сидит, а в телевикторине участвует, где за самый быстрый ответ дают двухкамерный холодильник или путёвку на Карибы. В первый же день занятий она так часто поднимала руку, что растянула сухожилие, и теперь обходилась без церемоний: стремительно выкрикивала ответы с места, откинувшись на спинку стула, а исполинские бронзовые руки скрестив на груди — вылитый джинн из "Тысячи и одной ночи"… Если, конечно, джинны бывают спецами по французской грамматике.

Когда о Дне Бастилии поговорили достаточно, преподавательница перешла к Пасхе. В наших учебниках этот праздник символизировало чёрно-белое фото шоколадного колокола на фоне пальмовых ветвей.

— А что мы делаем на Пасху? Кто хочет рассказать?

Пасха. Ещё один праздник, от которого я стараюсь увильнуть. Ту Пасху, которую отмечали наши неправославные друзья и соседи, наша семья обычно игнорировала. Пока другие дети обжирались шоколадными фигурками, мы с сёстрами и братом держали эпически длинные посты, молитвенно сцепляли свои исхудалые пальчики и просили небеса, чтобы тягомотная служба в Свято-Троицкой церкви закончилась. У нас, греков, Пасха была своя, то через две, то через четыре недели после "американской", как выражались в наших кругах. Причина не то в лунном календаре, не то в каких-то аспектах православия — в общем, дело тёмное, хотя наша мама всегда подозревала: греки откладывают праздник лишь ради того, чтобы покупать марципановых цыплят и шоколадные яйца по дешёвке на распродажах. "Скряги проклятые, — бурчала она. — Будь их воля, мы бы Рождество ах в середине февраля праздновали".

Поскольку наша мать была воспитана в протестантском духе, пасхальные торжества в нашем доме представляли собой мешанину из греческих и американских обычаев. В детстве мы получали в подарок корзинки со сладостями, а когда подросли, Пасхальный Кролик расширил свой бизнес. Курильщики находили у своей кровати пачку сигарет и набор одноразовых зажигалок, а некурящие — что-нибудь аналогичное, в соответствии с их личными вредными привычками. Вечером устраивался традиционный греческий ужин, а потом играли в особую игру — чокались друг с другом яйцами, окрашенными в цвет крови. Символический смысл этого обряда я как-то запамятовал, но тому, чьё яйцо не треснет, теоретически будет везти весь год. Я победил всего один раз. В тот год моя мать умерла, мою квартиру ограбили, а меня самого увезли в больницу с приступом хвори, которую врач назвал "коленом горничной".

Итальянка, запинаясь, попыталась ответить на вопрос… и вдруг марокканка зычно спросила:

— Извините, но что такое Пасха?

Допустим, она выросла в мусульманской стране, но неужели ни разу не слышала этого слова? Оказалось, не слышала.

— Я серьёзно, — продолжала марокканка. — Я правда не понимаю, о чём вы тут говорите.

Преподавательница велела нам сообща разъяснить, что это за праздник.

Первую попытку, в меру своих возможностей, совершили поляки.

— Это вечеринка, — сказала полька, — для маленька мальчика Бога, который себя назвает Иисус… и… тьфу ты… — На этом её познания иссякли. Но соотечественник пришёл ей на выручку:

— Он назвает Иисус себя и потом… в один день… он будет мёртвый на двух… ломтях… дров.

Подключились и остальные студенты, сообщая крупицы информации, от которых папу римского хватил бы удар.

— Один день он умирать и потом он идти высоко, над моя голова. чтобы жить с ваший отец.

— Он имел длинный волос, и, когда он умирает, в первый день он приходит назад сюда — сказать человекам "привет".

— Иисус — он милый.

— Он делал хорошее, а в Пасху мы есть грустные потому, что кто-то сделал его мёртвым сегодня.

Отчасти проблема была в лексике. Мы не знали таких простых слов, как "крест" или "воскресение", не говоря уже о заковыристых выражениях типа "отдал Сына Своего единородного". Столкнувшись с необходимостью растолковать краеугольные основы христианства, мы поступили так, как любая группа уважающих себя людей. А именно: заговорили о еде.

— Пасха — это праздник, чтобы есть ягнёнки, — объяснила гувернантка-итальянка. — Мы также можем есть шоколады.

— А кто приносит шоколад? — спросила преподавательница.

— Пасхин Кролик. Он носишь шоколады.

— Кролик? — преподавательница, решив, что я что-то напутал, оттопырила указательные пальцы, поднесла к своей макушке и задвигала ими, как ушами. — Вы хотите сказать, такой вот зверёк? Кролик… как кролик?

— Ну конечно, — сказал я. — Он приходишь в ночь, когда мы спам на кровати. Рукой он носишь корзина и всяки еды.

Преподавательница, вздохнув, покачала головой. "Теперь понятно, отчего его родная страна так ужасна", читалось у неё на лице.

— Нет, нет, — сказала она. — Здесь, во Франции, большой колокол приносит шоколад. Колокол прилетает из Рима.

Я потребовал тайм-аут. — Но… но как колокол знат ваш адрес?

— А кролик откуда знает? — парировала она.

Что ж, обоснованное возражение. Но у кролика по крайней мере есть глаза. Это уже кое-что. Кролики где только не бегают, а колокола в большинстве своём могут только качаться взад-вперёд — да и то с чужой помощью. И вообще Пасхальный Кролик — это личность. С ним хочешь познакомиться, пожать ему лапу и всё такое. А вот у колокола обаяния не больше, чем у чугунной сковородки. С тем же успехом можно было бы рассказать, будто под Рождество с Северного полюса прилетает волшебный совок для мусора, который везут по воздуху восемь кирпичей. Кто станет до утра не смыкать глаз, чтобы не пропустить, как какой-то занудный колокол принесёт подарки? И зачем колоколу лететь из Рима, если на месте, в Париже, и так колоколов завались? Вот самое неправдоподобное во всей истории: хрена с два французские колокола позволят гастарбайтеру прилетать из-за границы и отнимать у них работу. Этому римскому колоколу ещё повезёт, если ему позволят убирать за собакой французского колокола — да и то сначала придётся выправлять официальное разрешение на труд. В общем, чушь какая-то.

Все наши разъяснения лишь запутывали марокканку. Длинноволосый мертвец, якобы живущий с её отцом, нога ягнёнка с гарниром из шоколада и пальмовых веток… В равной мере озадаченная и шокированная, она пожала массивными плечами и вернулась к чтению комикса, который прятала под тетрадью.

А я задумался: даже если устранить языковой барьер, сумеют ли мои соученики и я сам внятно разъяснить смысл христианства — идеи, в которой и так не все концы сходятся?