К тому времени, как наступила глубокая осень, дела Вайча пошли на лад. — Работа разрасталась, сказал он, — она расширялась безудержно. Миссис Маклин мало что знала о его работе, но она полностью принимала все, что было с ней связано, — не такой она человек, чтобы мешать его работе.

Однако, когда он говорил о росте, о расширении границ, она меньше всего думала о холодильных установках, скорее ей представлялась некая дама, все еще соблазнительная, несмотря на свой зрелый возраст, которая, перейдя границы всех леденящих запретов, вступала в новую, безграничную жизнь. Но она чувствовала перемену. Теперь он был не так доступен. Он работал допоздна и совсем потерял аппетит к ее оригинальным, безъяичным блюдам, которые она ставила перед ним за ужином. Хуже того, когда неожиданно настали дни короткого бабьего лета, внезапный наплыв работы все удлинял и удлинял периоды его отсутствия. Теперь он бывал занят и в субботу после обеда и, как выяснилось, даже по воскресеньям был вынужден отправляться на своей машине, чтобы завязать контакты, на которые ему не хватало времени в рабочие дни. С неохотой миссис Маклин решила, что пока не спадет напряжение, она, чтобы воспользоваться погодой, совершит одна несколько путешествий просто на автобусе. В довольно веселом настроении отправлялась она на уик-энд в свои одинокие загулы, нередко забредая под конец выпить в одиночестве чаю в те самые гостиницы, куда они заходили прежде. По-прежнему за ужином и за завтраком они вели беседы с жильцом, но говорила в основном она — для поддержания духа. Теперь она никогда не поминала Истории. Разговоры о яйцах тоже прекратились. Унылыми вечерами она втайне изнывала, думая об омлетах на масле и воздушных суфле, которые она взбивала себе в незапамятные времена.

Однажды в субботу она отправилась на автобусе далеко за город на старинную ферму, куда они приезжали месяца два тому назад. Ферма стояла в стороне от дороги, среди низких, поросших дроком холмов, где кружили проторенные извилистые тропинки: можно было сделать большой крюк, в несколько миль, и в конце концов выйти к самому дому. Миссис Маклин решила пойти на прогулку после чая. Тут не было ни души, но настроение у нее было гораздо лучше обычного. Она съела трески под яичным соусом, блинов, булочек со сливовым джемом, непринужденно переговариваясь во время еды с симпатичной девушкой, которая обслуживала ее. Ей даже удалось что-то ввернуть об одном хорошем знакомом, который не мог есть яиц ни в каком виде, и они немножко потолковали о человеческих странностях и застольных привычках. Потом она отправилась на прогулку.

Стоял один из последних теплых дней года — такой теплый, что полчаса спустя ей пришлось снять пальто; когда же она прошла в гору еще милю, она с удовлетворением облокотилась о калитку, устремив свой взор туда, где вдали едва виднелась скалистая цепь Крэгс и Сидение Артура [*название холмов в Эдинбурге], под которыми в голубой дымке раскинулся город. Вокруг полевые травы отливали яркой желтизной, слегка смягченной в низинах пеленой поднимавшегося от земли тумана. Вдруг что-то вывело ее из забытья. К немалому удивлению, она обнаружила, что она не единственная, кто наслаждается видом окрестностей. Хотя никого не было видно, совсем рядом, за забором, у нее за спиной, раздавались шорохи и человеческий шёпот. Она перегнулась через калитку и вытянула шею, поглядывая по сторонам. На клетчатом пледе, позаимствованном со спинки дивана, стоявшего в ее собственной гостиной, сидел Гарри Вайч, обняв за талию молодую женщину, чьи волосы были желты, как желток. Их ноги лежали рядом, носки ботинок так и тянулись друг к другу и миссис Маклин заметила, что под слоем пыли, семян и соломин башмаки Вайча все еще хранили следы той чистки, которую она собственноручно произвела вчера вечером. Она продолжала смотреть еще несколько минут. Издали, отойдя на расстояние одного-двух участков, глядя на них можно было подумать, что они втроем мирно наслаждаются последними мгновениями идиллического дня. Потом миссис Маклин вдруг оторвала от калитки руки, словно по ней пробежал электрический ток, быстро и молча повернулась в ту сторону, откуда пришла, и двинулась к автобусу, который шел в город.

Воскресный завтрак всегда был продолжительнее, чем в остальные дни недели, и на следующее утро Гарри Вайч поздно спустился вниз в темно-красном халате, наброшенном на синюю пижаму. Вид у него был самый непринужденный, а его лоб слегка покраснел — это было не что иное как начало и конец шотландского загара. Так как погода уже переменилась. Миссис Маклин приветствовала его, по обыкновению сидя боком к столу, чтобы показать, что она уже позавтракала. Но вместо того, чтобы сесть, Вайч проявлял странную медлительность. Несколько мгновений казалось, что ему стоит неимоверного труда оторвать взгляд от находившейся перед ним тарелки, словно ее края магнитом притягивали его глаза, которые, как ни силились увильнуть в сторону, были намертво прикованы к ее центру. Но наконец колоссальным усилием ему удалось-таки отвести взгляд. Небрежно, с улыбкой он обвел взглядом комнату, скользнув по занавескам, цветку в горшке, каминному экрану, буфету, словно приветствуя их прежде, чем заговорить. А когда он заговорил, голос его звучал ровно, вежливо, не срываясь.

— Миссис Маклин, я не могу есть яиц. Извините.

— Не можете?

В ее голосе звучало холодное удивление. Вайч позволил себе бросить короткий взгляд на гладкое вареное яйцо, лежавшее на его тарелке, другой — на крапчатый овал хозяйкиного лица, и вновь разрешил ему свободно скользить по комнате.

— Нет. У меня аллергия.

Теперь миссис Маклин встала, держа в руке чайник, и налила жильцу чаю.

— Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, мистер Вайч, — сказала она, обходя вокруг и останавливаясь так, что носик приходился теперь как раз против его уха, словно она собиралась влить коричневый настой прямо ему в череп.

— Аллергия, миссис Маклин, — проговорил Вайч, чеканя слова, с остекленевшим взглядом человека, которому приходится изъясняться на иностранном языке. — У меня аллергия к яйцам.

— Вы хотите сказать, что требуете специального обслуживания, мистер Вайч?

— Миссис Маклин, у меня аллергия — я не могу есть яиц. Это для меня — яд. Смертельный яд!

Лицо миссис Маклин не выражало ничего, ее голос звучал абсолютно безучастно:

— Тогда зачем вам здесь оставаться? Это — яичный дом.

— Яичный дом! — перед глазами Вайча проплыло чудовищное видение — коробка для яиц, на шесть штук с отделениями.

— Да, я люблю яйца, — ответила она просто. — Это — мое любимое кушанье. Я завтра же закажу две дюжины яиц. И у меня будут свежие яйца на завтрак, на ленч, на ужин. Вам известно, например, что яйца можно пить? Можно даже вбить яйцо в суп — для питательности. Да у меня в книгах полно рецептов всевозможных яичных блюд. Существует тысяча способов….

— Яд! — закричал Гарри Вайч слабеющим голосом.

— Да, действительно…если вы останетесь здесь. Тысяча способов…, — подтвердила она и для начала с выражением разгневанного волшебника достала из миски второе вареное яйцо и ловким движением покатила его по столу к своему отпрянувшему назад жильцу.

Elspeth Davie, 1976

Журнал «Англия» 1978-2_N66