Элспет Дэйви

Аллергия

Новый жилец едва взглянул на поставленную перед ним тарелку и с едва заметной улыбкой отвернулся к окну, словно соглашаясь, что, несмотря на такую гадость в доме, на улице стоит довольно приличный день.

— Я не могу есть яйца. Прошу прощения.

— Не можете? — Большой палец миссис Эллы Маклин еще упирался во влажный край пышной желтой горки.

— Нет. У меня аллергия.

— Не выносите?

— Нет. Это — аллергия.

— А, вот оно что. Интересно! Но вы могли бы съесть яичко всмятку, а?

— Нет. У меня аллергия к яйцам.

— Вы хотите сказать — вообще к яйцам?

— И вообще и в частности, миссис Маклин. В любом виде. Для меня это — яд! — Гарри Вайч нисколько не повысил голоса, но на этот раз хозяйка довольно поспешно убрала тарелку. Отодвинув ее в сторонку, она уселась на противоположном конце стола.

— Да, это интересно, — сказала она. — Я знала насчет клубники, насчет разных моллюсков, еще насчет кошачьей шерсти. Нет, конечно, я слышала насчет яиц, но встречать не приходилось. — Вайч молчал. Потом он отломил кусочек тоста. — Нет, не приходилось. Хотя я встречала людей, которые не выносят яиц. Я имею в виду — действительно не выносят.

Вайч прижимал к губам салфетку.

— Это совсем другое, — сказал он. — Когда я говорю: яд — я имею в виду яд. Боли. Рвота. Не буду распространяться, что еще. Ужасно. Очень немногие понимают насколько ужасно.

Искорки любопытства сменялись в глазах миссис Маклин чопорным смущением.

— А не бывает это еще от пыли, от цветочной пыльцы…от конского волоса, таких вот вещей?

— От всяких. Я и сам не знаю, от чего только не бывает. Но не всегда так ужасно.

Последовала пауза, во время которой миссис Маклин мягкой белой салфеткой легонечко смахнула со стола твердые крошки тоста, рассыпанные между ними как раз посредине.

— Ну и что, люди относятся в таких случаях с пониманием? — поинтересовалась она наконец.

Вайч коротко рассмеялся.

— Миссис Маклин — когда же это, спрашиваю я вас, люди с пониманием относились к чему-то необычному?

— Да, пожалуй, что так.

Они оба повернулись и принялись разглядывать в окно эдинбургскую улицу, уже заполнившуюся спешившим на работу народом. Дул довольно сильный ветер — приезжие с юга говорили: «буря» — и люди, двигавшиеся в восточном направлении, шли, стиснув зубы и так сощурив глаза, что в их гримасах действительно было мало приятного. На тротуаре, прямо под их окном, хорошо одетый мужчина наклонился среди завихрений пыли, стараясь отцепить полоску бумаги, которая обмоталась вокруг его щиколотки, точно грязная повязка. Хотя окно было закрыто, было слышно, как он выругался. Этот внезапно открывшийся их взорам вид обезображенных гримасами людей, которых от них отделяло одно лишь стекло, заставил их сильнее ощутить теплоту домашней обстановки. И человеческое участие. Миссис Маклин была вдова. Вся эта улица была улицей вдов: одни были старые и страшные и жили на одном уровне с улицей, между кружевными занавесками и бурыми горшками с вьющимися растениями, другие, молодые и веселые, жили за высокими цветочными ящиками на подоконниках, где шотландское лето выдерживали лишь самые стойкие цветы. Миссис Маклин не принадлежала ни к тем, ни к другим. Это была добродушная женщина средних лет, которая в последнее время начала подумывать, не является ли отзывчивость самым большим ее достоинством.

В течение ближайших недель статус Вайча изменился: из жильца он превратился в гостя, оплачивающего свое пребывание здесь, из гостя, оплачивающего свое пребывание, посредством более тонкого превращения, выражавшегося лишь в более мягком выражении лица и тоне миссис Маклин, — в гостя, который в конце концов заплатит. По утрам и вечерам они разговаривали. Иногда они говорили о его работе, которая была связана с холодильными установками. Но довольно часто разговор сворачивал на яйца. В качестве предмета разговора яйцо обладало всем необходимым. Как тема оно великолепным образом не нуждалось ни в каких подпорках: чистая и легкая, тема эта давала пищу для размышления и при всей тонкости была полна сложных, далеко идущих ассоциаций: психологических, сексуальных, физиологических, философских. На свете не существовало почти ничего, что так или иначе не начиналось бы с яйца. И когда им случалось вот так отвлеченно беседовать о яйцах, Вайч рассказывал ей, как разные люди делали все от них зависящее, чтобы отравить его, преследуя его то своими громадными домашними сдобными пирогами, в которые была всажена масса яиц, то умопомрачительно сытными вязкими яичными пудингами, то желтой, как лесная примула, яичной запеканкой, залитой сверху безе с застывшими подтеками по краям. Все это, разумеется, от чистого сердца, но кто может быть уверен? Во всяком случае сам он не делал из этого секрета. Но люди, именовавшие себя людьми, покушались на его жизнь, без конца подбрасывая яйца столь же непредумышленно, как подкладывают анархисты взрывчатку ничего не подозревающим людям.

— Вы бы поразились, — говорил он. — Даже те, которые заверяют в своей любви к тебе, и те не прочь время от времени всадить во что-нибудь яйцо — просто ради проверки, чтоб до конца убедиться, что ты не притворщик.

— О боже….Не может быть! — восклицала миссис Маклин. — Любовь! Любовь в одной руке и яд — в другой!

— Почти что так, — соглашался Вайч. — При моем химическом составе можно немало узнать о человеческой природе; иногда такое узнаешь, чего лучше бы совсем, совсем не знать.

К началу весны миссис Маклин и ее жилец начали по субботам выезжать на его машине; иной раз они отправлялись в какую-нибудь тихую кондитерскую на окраине или ехали еще дальше, за город, где имели обыкновение немножко прогуляться перед тем, как не спеша плотно поужинать в какой-нибудь маленькой гостинице, где миссис Маклин довольно часто сообщала официанткам, а иногда и официантам об аллергии Гарри Вайча. Потом Вайч, ничем не утруждая себя, наблюдал, как по мановению руки появлялись и исчезали блюда, и с бесстрастным лицом выслушивал подробнейшие и детальнейшие дискуссии о том, что вошло в состав тех или иных пирожков или котлет, время от времени видя, как миссис Маклин отражала появление ничем не замаскированного яйца. Сам он в подобные дискуссии никогда не вступал. Казалось, он как бы поручил ей попечение обо всем, что связано в его жизни с отравлением. В общем эти драмы в столовой, когда при звуках голоса миссис Маклин, всплывавшего надо всеми прочими голосами: «Нет, нет, для него это — яд! В любом виде — вареные, жареные, соте — безразлично. Яд!» — все оборачивались и воцарялась тишина, как будто забавляли его. Но порой легчайшая тень раздражения пробегала по его лицу, и, возвращаясь вечером домой, он иногда ехал в полном молчании, обиженно скривив губы.

— Но вы ведь довольны ужином, правда?

— Ничего себе.

— И вы не сердитесь, что я тогда сказала про яйца?

— С чего я должен сердиться?

— Видите ли, через дверь мне было действительно видно, как они взбивают — и это после того, как я им сказала, что для вас это — сущий яд. А они там взбивают в миске — этой вилкой.

— Совершенно верно.

— Что вы хотите сказать — «совершенно верно»?

— Я хочу сказать, что ваше описание в точности соответствует.

— Как высокомерно вы об этом говорите. Отчего вы не расслабитесь не устроитесь поудобнее?

— Когда я веду машину? Вы хотите, чтоб я расслабился, скажем, прямо в кювет?

Иногда он бывал чересчур обидчив, порой просто даже неприятен. Но с другой стороны, у него аллергия, разве не так? Чувствительная натура.

В скором времени миссис Маклин и сама перестала есть яйца. Она не могла бы сказать, что она теперь их не выносила. Это было бы слишком большое преувеличение. Но каким образом то, что было для него ядом, могло пойти ей на пользу? Она едва обратила внимание на то, что под влиянием ее необычайно живых рассказов о яйцах и их вредном воздействии число приглашений поужинать с соседями заметно сократилось. Она была слишком поглощена изобретением новых, безъяичных блюд для Вайча. К началу лета она и ее гость обследовали всю округу и побывали во всех укромных ресторанах в городе. Миссис Маклин очень много дала ему. Предметом ее забот был не только его желудок. Во время их путешествий она понемножку, но неуклонно и методично излагала ему историю Эдинбурга. — «Вы ступаете по Истории!» — восклицала она, сталкивая его с какой-нибудь каменной плиты тротуара. Стоило ему в ветреный день на минутку укрыться под аркой в какой-нибудь каменной стене, как, перекрывая все завывания и свист ветра, победоносно раздавался ее голос: «Вы дышите Историей! Взгляните на надпись, что у вас над головой!» Пока миссис Маклин разливалась перед собственной персоной, он осторожно взбирался на веющие холодом камни, с которых вещали знаменитые отцы церкви, или усаживался глубоко в кресла, на которых восседали королевы. Когда она говорила, к ней возвращался весь учительский опыт ее юности, и часто, если поблизости оказывались туристы, вокруг нее собиралась небольшая толпа, засыпавшая ее вопросами.