Приговору Уилрайта суждено было передаваться из уст в уста. После такого благословения, данного такой персоной, в деревне крепко подумали бы, прежде чем отважиться пренебречь этим мальчиком.

Когда час спустя совсем стемнело, началась Великая Буря, как ее здесь именуют по сей день. В сущности, это был снежный ураган, но тогда это выразительное слово еще не придумали. Буря собиралась похоронить на десять дней под снегом фермы и деревни в длинной узкой полосе сельской местности так же надежно, как грязь и пепел погребли под собой Помпею почти восемнадцать веков назад. Великая Буря принялась за дело тихо и хитро. Она не стремилась к внешним эффектам: не было ветра, не было шума, но путник видел в полосках света от незанавешенных окон, что она крыла землю тонкой белой пеленой мягко, ровно, искусно, уплотняя покров быстро и равномерно; замечал путник и то, какой необычный был этот снег; он падал не из легкого облачка пушистыми снежинками, а стоял белой мглой, будто сеялся порошок, – удивительный снег. К восьми часам вечера снежная мгла так сгустилась, что свет лампы был неразличим в нескольких шагах, и без фонаря путник не видел предмета, пока не подходил к нему так близко, что мог тронуть его рукой. Любой путник был, по сути дела, обречен, если только он случайно не набредал на чей-нибудь дом. Ориентироваться было невозможно; оказаться на улице – означало пропасть. Человек не мог выйти из собственной двери, пройти десять шагов и найти дорогу обратно.

Потом поднялся ветер и завел свою песню в жуткой мгле, с каждой минутой он нарастал, нарастал, пение переходило в рев, завывания, стоны Он поднял снег с земли, погнал его вперед плотной стеной, нагромоздил то здесь, то там поперек улиц, пустошей и против домов огромными сугробами в пятнадцать футов высотой.

Не обошлось, конечно, без жертв. Тех немногих, кто оказался под открытым небом, неминуемо ждала беда. Если они шли лицом к ветру, он мгновенно залеплял его плотной маской снега, слепившего глаза, забивавшегося в нос; снег перехватывал дыхание, сражал на месте; если они шли спиной к ветру, то валились в сугроб, и встречная стена снега погребала их под собой. В ту ночь только в этой маленькой деревеньке погибло двадцать восемь человек; люди слышали крики о помощи и вышли из дому, но в ту же минуту сами пропали во мгле; они не могли отыскать собственную дверь, заблудились и через пять минут сгинули навеки

В восемь часов вечера, когда ветер начал постанывать, присвистывать и всхлипывать, мистер Хотчкис отложил в сторону книгу о спиритизме, снял нагар со свечи, подкинул полено в камин, раздвинул фалды сюртука и, повернувшись спиной к огню, стал перебирать в уме сведения об обычаях и нравах в мире духов, о их талантах и повторять с вымученным восторгом стихи, которые Байрон передал через медиума. Хотчкис не знал, что на улице – снежная буря. Он был целиком поглощен книгой часа полтора. Появилась тетушка Рейчел с охапкой дров, бросила их в ящик и сказала:

– Ну, сэр, в жизни ничего страшней не видывала, и Джеф то же самое говорит.

– Страшней чего?

– Бури, сэр.

– А что там – буря?

– Господи, а вы и не знаете, сэр?

– Нет.

– Жуть берет, какая буря; век проживешь, а такого не увидишь, масса Оливер: сыплет мелко, будто золу сдувает, в двух шагах ничего не видать. Мы с Джефом были на молитвенном собрании, только что воротились, так, верите ли, у самого дома едва не заплутали А теперь выглянули наружу – сугробище намело, какого сроду не бывало; Джеф говорит… – Рейчел оглянулась, и выражение ужаса появилось у нее на лице. – Я-то думала, он тут, а его нет!

– Кого нет?

– Где молодой масса Сорок четвертый?

– Ну, он где-нибудь играет, скоро вернется.

– Вы его и не видели, сэр?

– Нет, не видел.

– Боже правый!

Рейчел убежала и вернулась минут через пять, задыхаясь от слез.

– Нет его в комнате, ужин нетронутый стоит, нигде его нет, я весь дом обегала. О, масса Оливер, пропало дите, не видать нам его больше.

– Ерунда, не бойся. Мальчишкам и бури нипочем.

В это время появился дядюшка Джеф.

– Масса Оливер, – сказал он, – буря-то не простая. Вы хоть наружу выглядывали?

– Нет.

Тут и Хотчкис заволновался, побежал с ними к передней двери, распахнул ее настежь. Ветер пропел на высокой ноте, и лавина снега, будто из ковша землечерпалки, обрушилась на них, и они затерялись в этом мире снега.

– Закройте двери, закройте двери! – насилу выдохнул хозяин.

Приказание было выполнено. От мощного порыва ветра дом зашатался. Снаружи послышался слабый сдавленный крик. Хотчкис побледнел.

– Что делать? Выйти наружу – смерть. Но мы должны что-то сделать, вдруг это наш мальчик?

– Погодите, масса Оливер, я отыщу бельевую веревку, а Джеф… – Рейчел ушла, быстро принесла веревку и обвязала Джефа за пояс. – А теперь, Джеф, ступай. Мы с массой Оливером будем держать другой конец веревки.

Джеф приготовился; отворили дверь, и он рванулся вперед, но в это мгновение удушающая масса снега захлестнула их, залепила глаза, оборвала дыхание; хозяин и Рейчел осели на пол, и веревка выскользнула у них из рук. Они повалились лицом вниз, и Рейчел, отдышавшись, простонала:

– Он теперь пропал!

Вдруг в свете лампы, висевшей над дверью, она смутно различила Сорок четвертого, выходящего из столовой, и молвила:

– Благодарение богу, хоть этот нашелся, как это он набрел на заднюю калитку?

Мальчик шагнул настречу ветру и захлопнул дверь передней. Хозяин и Рейчел выбрались из-под снежного покрывала, и Хотчкис произнес прерывающимся от слез голосом:

– Я так благодарен судьбе! Я уж отчаялся увидеть тебя снова.

К этому времени рыдания, стоны и причитания Рейчел заглушили рев бури, и Сорок четвертый спросил, что случилось. Хотчкис рассказал ему про Джефа.

– Я схожу и подберу его, сэр. Пройдите в гостиную и притворите дверь.

– Ты отважишься выйти? Ни шагу, стой на месте. Я не позволю!

Мальчик прервал его – не словами, взглядом; хозяин и служанка прошли в гостиную. Они услышали, как хлопнула наружная дверь, и молча глянули друг на друга. А буря бушевала, шквал за шквалом обрушивался на дом, и он дрожал; а ветер в затишье выл, как душа грешника; в доме, замирая от страха, вели счет каждому шквалу и каждому затишью и, насчитав пять шквалов, утратили последнюю надежду. Потом они отворили дверь гостиной, хоть и не знали, что делать; и в ту же минуту наружная дверь распахнулась, и показались две фигуры, занесенные снегом, – мальчик нес на руках старого бездыханного негра. Он передал свою ношу Рейчел, закрыл дверь и сказал:

– Какой-то человек укрылся под навесом – худой, высокий, с рыжеватой бородкой; глаза – безумные, стонет. Навес, конечно, ненадежное убежище.

Он произнес это безразличным тоном, но Хотчкис содрогнулся.

– Ужасно, ужасно! – молвил он. – Этот человек погибнет.

– Почему – ужасно? – спросил мальчик.

– Почему? Потому, потому – ужасно, и все!

– Что ж, наверное, так оно и есть, я не знаю. Сходить за ним?

– Проклятие, нет! И не думай – хватит одного чуда!

– Но если он вам нужен… Он вам нужен?

– Нужен? Мне… как тебе сказать… мне он не нужен – опять не то – я хочу сказать… Неужели ты сам не понимаешь? Жаль, если он умрет, бедняга, но нам не приходится.

– Я пойду за ним.

– Остановись, ты сошел с ума! Вернись! Но мальчика и след простыл.

– Рейчел, какого черта ты его выпустила? Разве ты не видишь, что парень явно безумен?

– О, масса Оливер, ругайте меня, поделом мне, голову от счастья потеряла, что старина Джеф снова дома, будто ума лишилась, ничего вокруг не вижу. Стыд-то какой! Боже милостивый, я…

– Он был здесь, а теперь мы снова его потеряли, и на сей раз – навсегда! Это полностью твоя вина, это ты…

Дверь распахнулась настежь, кто-то весь в снегу повалился на пол, и послышался голос мальчика:

– Вот он, но там остались другие. Дверь захлопнулась.