Бог создал мир за семь дней, но в этих днях вовсе не обязательно было по двадцать четыре часа. Каждый Его день мог продолжаться добрый миллион лет. В Царстве Небесном человеческое время ничего не значит, там, наверное, у часов не стрелки, а огромные золотые стрелы, и эти стрелы слушаются Господа. В который день Он создал мамонта? Точно не в седьмой, потому что это был день отдыха. Очень может быть, что мамонты появились на пятый день утром, а к обеду того же дня опять исчезли. Мысли о существах, которые приходят и уходят так быстро, нагоняют на Мамулю грусть.

Когда она возвращается, тарелки все еще на столе. Она обнаруживает Томми наверху — он собирает чемодан. Мамуля спрашивает, что стряслось. Ничего, отвечает он, а потом добавляет:

— Просто мне надо уехать немножко раньше, чем я собирался.

— Это Саманта звонила? — спрашивает она.

Он бросает на нее косой взгляд и продолжает собирать одежду с пола и кресла.

— У тебя роман со смотрительницей из твоего шоу?

— Не знаю, — говорит он. — Возможно. Не знаю я. Слушай, мам, ты прости, но мне надо на несколько дней вернуться в Атланту. Улажу там все, и сразу обратно.

— А как же… — Она кивает в окно, туда, где поселилась ее лохматая гостья.

— Не ругай меня, мам. И не возмущайся, пожалуйста, но Ширли придется еще чуточку здесь побыть. Совсем недолго, честное слово. Понимаешь… ну, если тебе так уж хочется знать правду, кое-кто задает вопросы. Саманта попала в переплет. От нее требуют доказать, что Ширли усыпили. Наверно, кто-нибудь из зоопарка настучал. Я должен помочь ей выпутаться. Как ни крути, а закон-то она нарушила.

А разве то, что творится у них сейчас на заднем дворе, не нарушает никаких законов? Ей хочется спросить об этом Томми, но она сдерживается.

— Только очень тебя прошу, — продолжает он, застегивая чемодан на колесиках, — не говори никому про этого мамонта. Когда у Саманты все утрясется, придумаем, как быть дальше. Я тебе обещаю.

Она нянчится с Ширли уже почти месяц, и вдруг у животного начинает выпадать шерсть. Мамуля сидит перед загончиком на кухонной табуретке. С каждым днем становится теплее, и она не знает, что делать. Вся земля усеяна клочьями светлой шерсти, а оголенная кожа мамонтихи красная, раздраженная. Ширли трясет калитку своими кривыми бивнями.

— Честно тебе скажу, я волнуюсь, — говорит Мамуля. — Томми не отвечает на мои звонки. И нечего на меня так смотреть. Я отлично знаю, что ты думаешь. Томми не звонит — эка невидаль! Так? А у тебя, наверно, блохи? Или ты линяешь? Это нормально? Ты же небось непривычная к такой погоде. Сегодня тридцать градусов, а будет еще жарче. И что тогда?

Мамуля подозревает, что мамонтиха чешется о сетку и обдирает себе шерсть, но за всю следующую неделю — а она то и дело выглядывает из окна — ей ни разу не удается застать Ширли за этим занятием. По большей части она просто стоит там на жаре и тяжело дышит. Но шерсть продолжает выпадать. Одна проплешина на вид такая воспаленная, что Мамуля берет свой косметический крем и немножко смазывает ее пальцем.

— Чтоб ты знала, это дорогущий крем. Я его специально заказываю. На лицо себе мажу, а то у меня кожа на переносице сохнет. Ну как, получше?

Она звонит Томми и слышит автоответчик. Когда температура доползает до тридцати двух, она пускает Ширли в дом, чтобы дать ей остыть. Провести мамонтиху по коридору оказывается нелегкой задачей. Ростом она всего по пояс Мамуле, но увесистая — ни на руки взять, ни подпихнуть куда надо. Мамуля загоняет ее в прачечную, где тихонько гудит сушилка. Убирает на полку порошок и другие причиндалы для стирки, чтобы освободить местечко у дальней стены. Застилает его клеенкой и посильней включает кондиционер. Насыпает в мамонтихину миску бобов, добавляет к ним апельсиновой кожуры, ореховой смеси — без орехов никогда не обходится — и еще чуточку сена, купленного в магазине для садоводов. Берет старые банные полотенца и сооружает рядом со стиральной машиной мягкую подстилку. Потом желает Ширли спокойной ночи и закрывает дверь.

Когда Мамуля наконец залезает в постель, в доме стоит стужа, как в арктической тундре, и, чтобы согреться, ей приходится навалить на себя четыре одеяла. Утром она надевает фуфайку и теплую куртку. В прачечной разит, как в цирке. Она собирает навоз лопатой и относит ведро в лесок за домом. Потом зажигает цитрусовые свечи, чтобы заглушить вонь.

Ко дню теледебюта Ширли в «Возрождении вымерших» Мамуле так и не удается дозвониться Томми. Она давно ждет этой серии — увидела ее в программе еще несколько недель назад, — и в честь такого знаменательного события принимает решение пустить мамонтиху в гостиную. Наливает ей мисочку молока и устраивается на диване как раз к началу шоу.

Музыкальную заставку передачи Мамуля знает наизусть: охотничий рог и тамтамы на фоне ультрасовременного электронного ритма. Томми за кадром приводит основные сведения о шерстистых мамонтах: что они исчезли с лица Земли уже тысячи лет назад, что первобытные люди порой катастрофически сокращали их численность. Технология выращивания эмбриона мамонта содержится в строгом секрете, так что рассказ перескакивает сразу на послеродовой период. Идет монтаж, посвященный первому году жизни Ширли: вот удлиняются ее ноги и хобот, густеет шерсть, растут и закругляются кверху бивни. Потом на экране возникает Томми. Он спрашивает одного из ученых, чем обычно питались мамонты, и тот, вяло улыбаясь, сообщает ему, что в желудках замерзших мамонтов обнаруживали траву и листья. А еще они любят яичницу и грейпфрутовую кожуру, добавляет Мамуля, не говоря уж об М&М.

— Взгляни на себя, Ширл. Видишь? Очень импозантная.

В следующей сцене Ширли сажают в грузовик и везут в канадское Заполярье, где климат примерно такой же, какой был на Брэд-Айленде тысячи лет назад. Сидя в кузове грузовика, румяный Томми в меховой куртке с капюшоном объясняет, что Ширли оснастили камерами и радиомаячком, так что теперь мы впервые сможем наблюдать за мамонтом в естественной для него среде обитания. Мамуля знает, что Ширли уцелеет, но все равно невольно сжимает подлокотник.

Мамонтиха теряет интерес и бредет на кухню.

— Самое главное пропустишь! — кричит Мамуля. Она слышит, как животное, стукаясь бивнями о стены, пробирается в заднюю часть дома.

Шерсть у мамонтихи больше не выпадает. Лысые места покрываются тонкой корочкой из серых струпьев, которая ломается под влажной тряпкой. Но Мамуле еще тревожно за ее пациентку. Ширли слишком мало пьет. Вид у нее полусонный. Потом начинается диарея: на клеенке появляются темно-зеленые лужи. Мамуля отводит Ширли обратно в загончик, чтобы все убрать. Выбрасывает старую клеенку в мусор и стелет новую.

— Ну что с тобой делать? — спрашивает Мамуля, заводя мамонтиху обратно. — Пепто-Бисмола, что ли, дать? Или тебе солнышка не хватает?

На следующее утро она обнаруживает, что диарея стала сильнее. Мамонтиха пытается спрятаться за стиральную машину, ее бивни стучат по металлической стенке.

Мамуля садится за компьютер и пробует сочетание «слон + простуда», но не находит ничего толкового. Тогда она мочит пальцы в миске с водой и прикладывает к серым морщинистым губам под хоботом.

— Давай, давай. У тебя получится. Хоть немножечко! Нельзя же совсем не пить.

Она снова мочит руку, и на этот раз рот чуть приоткрывается, но вода капает мимо, и Ширли так плотно сжимает губы, точно ее хотят напоить ядом. Мамуля гладит ее по бивням и шишковатому лбу, убирает упавшие на темные глаза пряди.

Она звонит Томми на мобильный, но ее опять просят оставить сообщение.

— Томми, Ширли Темпл умирает. Я просто подумала, что нужно тебе сказать. Я делаю все что могу, но, боюсь, этого мало. Может, Саманте стоило усыпить ее, как у вас полагается. По-моему, она серьезно больна. И надо же тебе было притащить эту несчастную животину ко мне в дом!