Мелания прикрыла глаза и всхлипнула от дурноты. Ей показалось, что она вляпалась в какое тесто, которое склеивает ее. Но браслет не дремал. От него распространилась синяя дымка, и тесто стало рассыпаться. Дымка добралась до робиков, вошла в них, отчего те заискрились и даже засияли…

Когти Кота, пройдя сквозь ткань штанов, уцепились за кожу Феодосия, слегка поддели ее и оттянули. Хорошо выстоявшаяся, по краям уже загустевшая до корочек нелюбовь выплеснулась из инспектора чем-то вроде девятого вала.

Из всех накопленных сил, с криком “Умри, негодяй”, Феодосий поразил Кота каблуком. Вернее, то место, где только что был Кот. Каблук сломался об пол и улетел, инспектор получил растяжение в паху, а робик свернулся в белый клубочек. Клубочек принялся кататься вокруг инспектора, постепенно сужая свои хищные круги. Петух вспрыгнул на люстру и стал грозно раскачиваться на ней. Инспектор вдруг ощутил свой черепной шов и подумал, какой тот некрепкий. Инспектор вдруг стал мокрым и слабым, как новорожденный. Мелания тут же выдернула свою руку из его руки и отбежала к стене.

Страх набухал, вспучивая каждую клеточку офицера. У этого страха были свои дрожжи. Феодосий ощущал первородное зло. Бывшие колдуны, нынешние диверсанты и хакеры плюют с высокого потолка на его звание, заслуги, благодарности начальства, уважение соседей, мощь ССС, завладевают его женой, всем его достоянием.

Инспектор сделал последнее усилие, соединив жар души, воспоминание о “Кодексе чести офицера ССС”, напор долга, четкость профессионала, гнев мужа. Вместе все эти солидные факторы дали слишком много энергии. Инспектор не сумел отрегулировать ее выхлоп, который иной человек назвал бы истерикой, а древний викинг уважительно — берсерком. Инспектор кинул в противников аквариум, и запрыгали рыбки по стенам. А также кинул голографический телевизор, тот показал страшное рыло и рассыпался. Потом полетели кофейник, картина. Инспектор бил врагов этажеркой, гобеленом, тумбочкой в стиле ампир, статуэткой небесной танцовщицы апсары — она пробила ногой диван. Наконец, бюстом великого человека (бронзовым).

Волна буйства не отпускала Феодосия, волна несла его по комнате, как утлый ялик. Подвернулась под руку указка, и он давай рубить ей, как казачий есаул, попался горшок с фикусом, и он стал крушить им, как Илья Муромец, только-только слезший с печки. Вскоре вся комната покрылась слоем обломков, осколков и просто руинами. А Кот с Петухом разве что уворачивались, пританцовывая, и будто чего-то ожидали…

Люди в белых халатах появились неожиданно, они махали полами халатов и были похожи на стаю чаек.

В водовороте чувств вдруг обозначился ручеек мыслей о том, что он полностью обделался. Но от этого шторм стал еще более яростным. Подсознательно Феодосий уже понимал, что терять теперь нечего.

Он кинулся, чтобы покарать предательницу жену вазой по голове, но тут был перехвачен и пресечен в корне. Феодосий пытался провести прием айкидо, и не один прием, но все оборачивалось против него — и удар, и захват.

Восточная борьба на квадратных санитаров не действовала.

Стиснутое в смирительной рубашке бурление чувств перешло в дрожание тела, а потом и вовсе в инфракрасное излучение, когда из шприца явился заряд ласковости и терпения.

Но эти фазы проходили уже в мягких внутренностях машины скорой помощи.

Инспектор облегченно выдохнул, когда борьба закончилась и стало покойно.

“Будя, будя, отвоевался”,— незлобливым голосом сказал санитар.

Но инспектор уже задремал, прислонившись к уютному, размером с первый спутник, колену санитара.

Феодосий Павлович не мог, да, наверное, и не хотел бы узнать, что жена Мелания тем временем вышла из дома, не заперев, и, даже не захлопнув двери. На ней был комбинезон и непродуваемая куртка, за спиной маломерная сумка, в руках по канистре с газотурбинным топливом. Она выкатила из гаража свой роллер, закрепила канистры, на заднее сидение запрыгнули преданные робики, мотор засопел мощным носом, и вся компания исчезла в смутном воздухе.

Мелания вскоре почувствовала, что великое копошение на одном месте кончилось. Она уже не червячок в яблочке. Она — пыль, которую ветер перемен несет куда попало. Куда ни принесет, везде хорошо, везде пыль останется пылью.

Целый день Мелания вилась поземкой по городу, а вечером вырулила к аэрокосмическому вокзалу. Там удалось и чайком побаловаться, и покемарить в креслах зала ожидания. Такая остановка еще более убедила ее в том, что она теперь — пыль, которая звучит вполне гордо.

Вместо зеленоватых сумерек спальни — едкий свет, прущий в глаза, вместо убаюкивающего бренчания цитары — гогот, иканье, всякая белиберда. Кто-то пытается вместо короны водрузить свою задницу на твою голову, кто-то трясет рядом с твоим носом грязный мешок.

Потом звуки, цвета и запахи смешались в какую-то тучу, которая воспарила к диамантоидному куполу вокзалу и зависла там. Наступило молчание…

Утром, возле своего роллера, она увидела лужицу крови. И вроде робики неотлучно были при ней всю ночь, в сумке. Только сейчас ей захотелось испугаться, как корове, которую бестолковые животноводы вместо хлева запустили в змеюшник. Но это тоже не получилось. Браслет, хоть и маленький, но прикрыл ее, как плащ-палатка. Враждебное пространство в почтении остановилось перед ним.

— Але, киса, здравствуй, не узнаешь?

Перед ней стоял какой-то тип, неприятно одетый в черное кожаное пальто, с неприятным выражением на неприятном лице, с неприятными глазками-букашками, от которых начинается зуд и псориаз на коже, с фотонической татуировкой на пухлой руке, где фигурял ангелок со светящимся нимбом и надписью “Здесь нет конвоя”. Может, этот фрукт из передачи какой-нибудь, много сейчас всяких реалити-шоу.

— А ты что, памятник Пушкину?

— Я люблю юмористок, честное слово, даже в одетом виде. А теперь расскажи-ка мне о своих маленьких друзьях.

— Начинать с трилобитов?

— Начни с тех, кто тут царапается и кусается без спросу.

Нет, пожалуй он — не из реалити-шоу. Он как паук, за которым тянется паутина неприятностей. Мелании захотелось срочно взобраться на роллер и дать деру. Или размазать этого типа по асфальту. Главное, не показать, что боишься.

— Слушай, я — неважная рассказчица, пошли лучше письмо в детскую передачу…

— Со мной так нельзя разговаривать,— гаркнул обиженный тип.— Не шали словами. Я здесь король буби, идеал во плоти, любимое тело и районный тотем.

Несмотря на то, что этот типчик был липким и злым, страх вдруг оставил Меланию.

— Задашь четкий вопрос и получишь такой же ответ. Представь, что я учительница.

— Учительница,— влажно улыбнулся тип.— Будь мне учительницей. Меня Кожаный зовут. Научи меня чему-нибудь из области орального секса.

— Чтобы хорошо учиться, таким, как ты, надо больше усидчивости иметь, в смысле, больше сидеть.

— Ладно, я с тобой еще пообщаюсь, не забывай меня, киска,— попросил тип по имени Кожаный и, пружиня пятками, пошел к главному входу. Какая-то досада у него осталась, поэтому по дороге он не удержался и пнул первого встречного мужика непритязательной наружности. Мужик отлетел и уселся на урну, хабарик бессильно повис на его губе. Обиженный оторопело глядел вслед обидчику, не в силах угадать причину такой немилости. Не решив проблему, он повалился на бок вместе с урной. Еще неуклюже поворочался на земле, а когда поднялся, то был уже обклеен бумажками из-под мороженого, напоминая экспонат с выставки современного искусства.

Мужик подошел к Мелании, которая старалась не смотреть на его печальный вид.

— Слышь, щечки-персики, у тебя зеркальце есть? Как там я, ничего? — стал выяснять он.

“Сходи в ателье, где морды меняют”, — подумала Мелания, но вслух утешила обиженного мужика.

— Ничего. Бывает хуже.

— Часто? — с надеждой спросил мужик.

— Ну, это уже вопрос статистикам.

— Чтоб тебя дверью трахнуло, урод,— заорал мужик вслед изящно пружинящему Кожаному.