Как бы я хотел избавиться от этого воспоминания! Вот бы вычеркнуть сегодняшний день из памяти раз и навсегда. Удалить, ампутировать, как пораженную гангреной ногу! Да, это не умалит моей вины, ни в коем случае, но так хоть было бы легче... Слишком много дров я нарубил, чтобы тащить их на своем горбу.

  И этот столб мутного зеленого цвета, что вонзился в небо, точно моя Струнка... И как раз в том месте, где стоял славный город Сакири. Не думаю, что кто-нибудь из сакирийцев остался в живых. И это еще один груз на мои плечи. Ведь если быть честным перед собой, получается, что я уничтожил целый город. Винить ша-эну - все равно что винить себя.

  Чьей-то вины, кроме твоей, здесь нет, Сарпий. Вспышки гнева, расправа с сектонами. Но что мне еще оставалось делать? Как победить?!

  Ведь Талем умирает. И Алю становится сложно.

  Быть может, именно потому Равновесие молчит и пока что никак не отразилось на моих действиях? Или все те смерти - во благо Равновесия? Известны же случаи, когда нашим предкам доводилось стирать с лица земли целые поселения. Землетрясение или страшное наводнение... Но там по крайней мере было, за что! Кому могли помешать простые жители деревеньки - старатели да виноделы?!

  Стыдно, но я не мог ничего поделать. Надеюсь, в посмертии, если Бездна не лишит меня его, я по праву отвечу за свои злодеяния. А ответить мне есть за что.

7

  Они шли по опустошенным землям. Когда-то здесь простирались поля, жили люди, росли фрукты и овощи, пасся скот. Пока нещадное наводнение не затопило все, до чего смогло добраться. Один из оттоков Милонарии круто забирал на север и огибал этот край с запада. В тот страшный год выдался сезон дождей. У местных были мысли, что это - последствия работы Переписчиков, ублажающих свое проклятое Равновесие. Ливни напитали реку, насытили ее, и та разлилась, вальяжно, неторопливо, словно переваливающийся на другой бок обжора. Воды поглотили все живое на семь миль окрест. Три года здесь стояли болота, а в небе кружили стервятники. Пастырь отдал распоряжение захоронить людей, но вонь стояла такая, что придать земле их удалось лишь после зимы, когда почва хоть немного отмерзла. И то - мужики срывали мозоли, долбя ломами и кирками непробиваемую твердь. Сперва они рыли братские могилы и скидывали в ямины по десять-пятнадцать человек, но силы истаивали, тела изнемогали. Ждать еще месяц, значит, обречь себя на работу в условиях невозможной вони... А там, кто его знает, - вдруг мор или еще какая инфекция?! Нет уж, лучше они сразу разделаются и забудут про это. Стали спешить и откровенно лениться. Могилы рыли уже не такие глубокие, а

выкладывали

в них все больше и больше трупов, изъеденных, разбухших, фиолетовых, наполовину съеденных-склеванных. К тому же повторно ударили холода, земля стала прочнее каменной стены. Ломы гнулись! Чего там говорить о труде людском? Для порядку выдалбливали какие-то канавки не больше фута - от силы двух, - клали туда тела да и закапывали, а сверху присыпали кто чем - землей, сеном, всяким хламом-мусором... Прошел год. Река разлилась по новой. Она размыла все те нагромождения, сложенные поверх тел.

  Именно теперь Переписчики, ошалело крутя головами из стороны в сторону, расплачивались за последствия труда ленивых рабочих. Повсюду были трупы, почерневшие, похожие на обугленные манекены... Молодой парень с оголенной грудной клеткой, длинноволосая девушка со страшной ухмылкой скелета - зверь сожрал ее щеки, губы и нос. Даже сейчас от мертвецов веяло какой-то гнилью, затхлостью и безнадегой. Мир, казалось, стал серее и тише. Зловещие шорохи гуляли по пустынной земле, утопая в цвелых колодцах и зеленых лужах. Отток Милонарии принес с собой камни и бревна. Они были раскиданы по всему краю. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не провалиться в бучило или не споткнуться о корягу и не рухнуть в зыбун.

  Альтеро и Сарпий несли своего друга на сколоченных носилках - Талемано стал совсем плох. Он перестал справлять нужду, дышал тяжело, от еды отказывался. Пульс его колебался между тридцатью и сорока ударами в минуту, а потом внезапно начинал колотиться, готовясь выпрыгнуть из груди. Он потел и очень мерз. Плащ не помогал - он увядал вместе с хозяином, повиснув бесполезной тряпкой. Альтеро укрыл его своим плащом, но все понимали - никакому плащу, никаким одеялам не согреть раненого Переписчика. Ночью, отправив Аля передохнуть, Сарпий взял металлическую пластину.

Талем... Живое напоминание того, каким я стал страшным. Живым кошмаром. Выбрав путь одиночества, я должен был следовать ему, а не радоваться появлению друзей. В итоге все обернулось тем, что мой друг умирает у меня на глазах. Есть ли надежда на Проводников? С такими темпами - вряд ли. И лучше бы мне подготовить себя к неизбежному. Вина изъедает меня, не дает покоя - подобно Талемано я не могу спать. Я путаю явь со сном, не нахожу себе места...

  Я недостоин жить.

  Я потерялся.

  Время, что Сарпий проводил рядом с другом, насмехалось над ним, зачитывало обвинение и неустанно тыкало пальцем. Переписчик пребывал в самом мрачном расположении духа. Он всегда шел сзади и не отрывал взгляд от Талема. Все чаще ему стало казаться, что они несут гроб. Каждый вдох Талемано был для Сарпия обвинительным приговором, каждый выдох - укором. По ночам к нему приходила та девочка с провалами вместо глаз. Иногда ее сменяла женщина с недоношенным плодом, которая, иной раз, являлась вместе с изувеченным солдатом. И все они ругали его, сетовали, что теперь ряды жертв пополнит еще и друг Переписчика. Зачем, дяденька?

  Но больше всего Сарпия ранило то, что Талемано не терял бодрости духа и вел себя как обычно. По крайней мере,

старался

.

  - Подстрелил зайца. - Аль бросил на землю небольшую серую тушку.

  - Чем подстрелил? Молнией? - притулившийся у камня Талем попробовал улыбнуться, но вместо этого рот искривился, будто схваченный судорогой.

  - Почти. Сарпий, зажаришь?

  - Конечно, - отрешенным тоном ответил он.

  Когда заяц был готов, Сарпий, как всегда, выделил для Талема самый аппетитный кусок - побольше и помягче. Он помог другу сесть и облокотиться о ствол дуба.

  - Держи, дружище.

  Дрожащие руки перехватили кусок мяса и едва не выронили его. Бледный Переписчик, моргая от стекающего со лба пота, посмотрел на Сарпия, и тот чуть не подавился.

  Глаза.

  Это были глаза прежнего Талемано, того задиристого и азартного парня, с которым они когда-то познакомились.

  "Неужели выздоравливает?" - подумал было Сарпий, но поостыл, увидев, что рана почернела еще больше, поразив не только плоть, но и края рубахи.

  Конечно, он не выздоравливал. Его друг храбрился и держался как мог, охваченный только одной мыслью - лишь бы не ранить Сарпия своим внешним видом. Главное - не угаснуть окончательно, иначе он совсем сникнет. И Талем держался, не ради себя - ради него.

  - Официант, а можно мне что-то, кроме зайчатины? Боюсь, у меня от нее запор.

  Искренняя улыбка Талемано. Искренняя и такая мучительная. Фальшивый смех Альтеро. И предательское жжение в глазах.

  - Проклятый дым! - выругался Сарпий, сморгнув слезу.

  Как же больно было видеть эту улыбку! Ту самую. Будто и нет никакой раны. Талем общался с ним как ни в чем не бывало. Ни крупицы злобы или обиды. Все как обычно.

  "Может быть, ты винишь меня... - думал Сарпий, глядя на уснувшего друга. - Небеса, ну само собой ты винишь меня! Или нет... Но я бы хотел, чтобы винил. Так мне будет спокойнее".

  На следующие сутки они остановились раньше обычного. Сарпий сидел вне круга света и смотрел во тьму.

  "Гора рядом. Может, успеем? Мы не имеем права не успеть после стольких усилий!"

Воздушная гладь

заколебалась. Аль. Сарпий повернулся и взглянул на друга.

  - Сарпий... - он выглядел подавленным. - Может, нам самим, а? Чего он будет мучиться?