Не поэтому ли наши верхи захотели превратить деревню в буржуазную, атомизировать её, сделать более «правильной», более европейской, а излишки населения сбросить на Дальний Восток и в Сибирь? Столыпин не успел развить скорость и размах совей реформы – ему удалось лишь слегка сгладить тот бурный демографический рост в Центральной России, который объективно создавал питательную среду будущей Смуте.
В диаграмме, составленной по просьбе автора В. А. Башлачевым, наглядно демонстрируется демографический фон двух Смут XX века – каждой из которых предшествовала не стагнация, а мощный рост напора жизненных сил, отраженный в динамике народонаселения. То же самое касается Смуты начала XVII века, которой в XVI веке предшествовал демографический взрыв. Для наглядности две кривые отражают рост населения русской и нерусской части державы[31].
Демографический взрыв отражал процесс взрывного роста энергетического потенциала русского народа, его жизненных сил. Выросло число людей, наполненных предощущением лучшего будущего, перемен, необходимости переустройства жизни. Определяющей причиной событий 1917 года стало не недоедание, не нужда[32] (перебои с поставками хлеба послужили лишь поводом для волнений и никто не воспринимал их тогда как политически серьезное событие). Определяющие факторы следует искать в том, что необычайно выросли ставки и амбиции активных социальных слоев общества, было огромное самомнение и интеллигенции, и духовенства, и низших классов. Всем казалось, что «мы сами с усами».
С моей точки зрения, истинные причины революции с разных сторон описывают, но до конца не ухватывают обе спорящие стороны. Историки-демографисты (С. А. Нефедов) улавливают ключевой фактор социальной динамики, создающий ситуацию Смуты, но впадают в вульгарный схематизм и вынуждены отрицать факты реального роста благосостояния низов общества. Им не приходит в голову, что революции делаются не голодными и забитыми, а довольно-таки сытыми и самоуверенными людьми и группами. Сторонники подхода «издержек модернизации» (Б. Н. Миронов) верно указывают на то, что революционный кризис был болезнью роста, а не упадка или конца развития, однако у них революция оказывается почти что случайностью, результатом «особых обстоятельств» и поэтому они вынуждены преувеличивать фактор войны.
В воздухе империи носился электрический заряд предчувствия переустройства жизни, тоски по такому переустройству. В значительной степени к переустройству жизни стремилась и власть в лице Государя Николая II, к которому я отношусь с большим уважением. Этот Государь, во многом оклеветанный перед потомками и недо оцененный современниками, двигался в правильном направлении, но при этом по темпам явно отставал от задач времени.
Величина задач переустройства русской жизни была огромна. Необходимо было в исторически короткие сроки перераспределить трудовые и социальные ресурсы и потоки, осуществить бурную экспансию, прорывное развитие. Это могла бы быть военная экспансия, тогда для неё нужно было радикально модернизировать армию и промышленность. Это могло бы быть освоение Сибири и Дальнего Востока, то есть преимущественно инфраструктурная модернизация. В любом случае здесь требовался масштаб Ивана Грозного или Петра Великого. Поскольку Романовы и правящие элиты личность такого масштаба предложить не смогли, произошла так называемая «революция», которая такого востребованного лидера стране предложила.
При всем уважении к достижениям Сталина, его прорыв был осуществлен не просто не оптимальным, а предельно радикальным сценарием, вынужденным и извращенным. В результате этого прорывного развития мы надорвались. Но виноват в этом, собственно, не Сталин. Он сумел найти выход из ситуации почти безнадежной. Ведь его программа прорывного развития была реализована с большим историческим запозданием – начав реализацию этой программы на несколько десятилетий раньше, Россия избежала бы Смуты и ее трагических издержек. Сам Сталин в разговоре с Черчиллем в 40-е годы оценивал период коллективизации начала 30-х годов как самый страшный и тяжелый в своей политической судьбе. С внутренней русской точки зрения, этого не должно было быть в нашей истории – такая цена модернизации была чрезмерной. И в то же время зададимся вопросом: могла ли сталинская система иначе выйти из ловушки, в которую загоняли ее международные хищники?
В итоге Смуты и ее последствий «излишки» русских сил были «сброшены» в ходе двух мировых войн и гражданской войны, перешедшей из горячей фазы затем в продолжавшийся несколько десятилетий социальный террор. Мы потеряли темп роста и из бурно растущей нации уже в середине XX века превратились в демографически стагнирующую. А могли бы, как прогнозировал Менделеев, быть на 200 миллионов больше, с иной пропорцией между русскими и азиатами в империи и с принципиально другим укладом жизни. Не с выкорчеванной крестьянской цивилизацией, а с современной цивилизацией на органичном традиционном фундаменте. Следующая наша Смута, 90-е годы, привела в этом плане к еще более катастрофическим последствиям.
Демографический рост сам по себе не является причиной Смут, но он является материальным выражением процессов роста жизненной энергии нации – роста не всегда созидательного, зачастую слепого и опасного. В начале XX века имел место извращенный исход из ситуации, когда возрастающий напор жизненных сил народа требовал изменений в структуре общества, создания новых институтов развития для экспансии этих сил; вместо правильной перестройки и создания передовых институтов началась разрушительная перестройка – Смута, породившая катастрофы, в которых этот напор был распылен, растрачен впустую и в результате ослабел.
Другой важный фактор «революции» – империя не успевала переваривать присоединенные территории. Присоединение Украины в XVII веке породило церковный раскол. Царь Алексей Михайлович очень долго не хотел этого плохо подготовленного воссоединения Украины с Россией. Присоединили страну с её Киево-Могилянской духовной академией, с ее церковными структурами, нашпигованными иезуитами и агентами западного влияния. Раскол был фактически предрешен.
Второй пример – Польское царство и Финляндия, присоединенные в 1812 году, которые стали движущими силами Смуты начала XX века (без этих поляков и евреев, давших львиную долю революционеров, сепаратистские элиты просто не нашли бы достаточной опоры внизу). Привисленский край, наряду с описанными выше аграрными проблемами России – это еще одна причина 1917 года. Вероятнее всего, без этого фактора ни Февральской, ни Октябрьской революций не было бы. (Говоря это, я ни в коей мере не унижаю, и не принижаю значение внутренних «русских» факторов Смуты, не пытаюсь выдать их за несущественные; я лишь указываю на то, что привнесение чужеродных культурных и религиозных компонентов в национальную жизнь приводит к трудно предсказуемым последствиям.)
Третий пример, который ярко описывает известный британский историк Доминик Ливен (сам он из рода остзейских баронов) – присоединение при Сталине в 1938 году Прибалтики и Галиции. Ливен считает, что, если бы Сталин отказался от прямого включения в СССР Прибалтики, Бессарабии, Западной Украины, то горбачёвская перестройка не сумела бы разрушить Советский Союз, субстрат этой «революции» был бы недостаточен.
Я не хочу сказать, что такая точка зрения есть истина в последней инстанции. Однако Галиция, безусловно (и мы это видим сегодня на Украине в ее текущих событиях, «евромайданах» и проч.) была той лабораторией, в которой вывели альтернативное «украинство», не свободное, а подчиненное западной цивилизации на уровне культурного кода.
Все это означает, что при расширении империи нужно закладывать механизмы переваривания и абсорбции этих пространств, этих человеческих масс, их культурной интеграции.
