– Да что вас так волнует, доктор?! Что Президент окажется не в таком состоянии, в каком вы его опишете в медзаключении? Так мы его мигом превратим в такого, каким вы представите его миру. И потом, для вас уже не секрет, что очень скоро Русаков будет арестован, так что, кто знает… Возможно, этим своим заключением о недееспособности, невменяемости… еще и спасете его.

Григорьев поднялся и несколько мгновений смотрел прямо в глаза генералу. Невысокого роста, худощавый очкарик этот мог бы служить эталоном советского «интеллигентика», из тех, что в свое время тысячами проходили через кабинеты следователей НКВД. Сейчас он был похож на одного из таких обреченных, который только что выслушал смертный приговор «тройки».

– И все же вы не заставите меня сделать это. Я – врач, и никогда…

– Сказал бы я тебе, кто ты… – с презрением процедил Ротмистров, окатывая его взглядом, преисполненным презрения и ненависти. Попадись ему этот докторишко лет несколько назад, когда он, тогда еще будучи полковником, руководил следственным управлением КГБ… Этот вшивый интеллигентик не продержался бы у него на допросе и десяти минут. – Но, думаю, случай еще представится, – мстительно процедил он. – Распустились тут, понимаешь ли, совсем страх потеряли!

Уже у двери доктор неожиданно остановил генерала. Оказывается, дурацкие вопросы его на этом не исчерпались.

– Видите ли, насколько я понял, вся резиденция Президента окружена и лишена связи.

– Ну и что из этого? – с вызовом спросил генерал.

– Может случиться так, что мне понадобятся лекарства. Из тех, которыми я здесь не обладаю. Могу ли я в таком случае съездить в Севастополь, или каким-то образом связаться с коллегами по телефону?

– Если каких-то лекарств нет у вас, в Севастополе их тем более нет. Забыли, в какой стране живете?! Отсюда, с дачи, без особого разрешения никто не выйдет. И боюсь, что разрешения давать будет некому.

Обед проходил «в тесной и дружественной…». Слегка подвыпив, Елагин все время пытался демонстрировать русско-казахскую «нерушимую», в лучших традициях советских времен, и при этом конечно же обнимать Кузгумбаева. Эти объятия очень напоминали ритуально компартийные поцелуи Брежнева, от которых лидеров всех уровней воротило до тошноты и рвоты, но, как и его предшественники – в ситуации с Леонидом Ильичем, лидер казахов стоически терпел это.

Ну а после обеда, как водится, прощальный концерт. Лучшие коллективы в национальных костюмах. Несколько танцев, несколько песен. В пределах получаса. В очень узком кругу. За необъятной пиалой чая.

На сцене уже появился «заключительный» ансамбль народных инструментов, когда, ощутив легкое прикосновение чьей-то руки, Кузгумбаев оглянулся. Это был первый помощник президента Отарбек. Только он имел право в такие минуты прикасаться к руке Отца Казахов, отвлекать его, привлекать свое внимание.

Не произнеся ни слова, Отарбек выразительно повел подбородком в сторону стоявшего в трех шагах от них начальника республиканского Управления госбезопасности Воротова. Он был единственным из ведущих республиканских руководителей, русских по национальности, которых Кузгумбаеву, в его яростном движении за национализацию кадров, так и не удалось заменить казахом.

– Пусть приблизится, – сквозь полустиснутые зубы процедил Казах-Ата.

– Нельзя. Просит подойти. Конфиденциально.

Кузгумбаев уничижительно взглянул на первого помощника: «Кто к кому должен подходить?!», но тот, мужественно стерпев его взгляд, как служебную оплеуху, кротко объявил: «В интересах». И этим все было сказано.

Президент знал: свое «в интересах» первый помощник произносил лишь в тех случаях, когда надо было поступать только так, и не иначе, поскольку это действительно было в его, Кузгумбаева, интересах. А заметив, что Казах-Ата поднимается, уточнил:

– Разговор по поводу русского гостя.

Кузгумбаев извинился перед Елагиным, произнес: «Я на минутку» и отошел.

– Нужно задержать отлет Президента России, – безо всяких вступительных слов произнес Воротов. Он хоть и был из русских, но из местных, казахских, из давно осевшего в столице уральского казачьего рода. Главный кагэбист республики неплохо владел казахским, хорошо знал местные обычаи и навсегда усвоил для себя, что служить нужно тому хозяину, на территории которого… служишь.

– Что значит, «задержать»?

– Так велено.

– Понятно, что велено… Да только велено было вам, и потом…

– Хотя бы на час. Хотя бы…

– Но у него вот-вот вылет, – рванул Кузгумбаев манжет рубахи над часами. С Воротовым они знакомы были еще с тех времен, когда в казахских верхах никто и бредить не смел о должности президента.

– Знаю, вылет. В шестнадцать. Но Москва требует задержать его; во что бы то ни стало – задержать.

– Во-первых, какая такая Москва, если речь идет об отлете Президента России, а не Союза? Кто конкретно?

– А кто еще может потребовать у меня, кроме Президента Русакова, который непонятно где находится сейчас, и шефа КГБ?

Кузгумбаев знал, что, по казачьей вольнице своей, Воротов никогда не испытывал перед московским начальством ни страха, ни подобострастия. Но на сей раз он явно выглядел встревоженным.

– Корягин хочет задержать самолет Президента России? Прекрасно, пусть задерживает! Но не в моем аэропорту. Мне международный скандал не нужен.

– Он никому не нужен. – «Уже, видите ли, “международный” – резануло слух Воротова. – Быстро же вы тут все особачились!»

– Пусть приземляют его в своем Волгограде, и делают с ним, что хотят.

– Такая версия тоже отрабатывается, Оралхан Изгумбекович. Но она нежелательна. Крайний случай. И столь же крайне нежелательный.

У Воротова благодушный вид хитроватого сельского дядьки, некстати напялившего на себя выходной костюм. Но Кузгумбаев знал, что за этой благодушной наружностью скрывается хитрый, настойчивый кагэбист бериевского пошиба. В свое время дед его, казачий есаул, переметнулся к красным и сначала возглавлял дивизионную разведку, а затем – уральскую краевую ЧК.

– Я не могу отменить вылет Президента России! – готов был взорваться Кузгумбаев. – Даже если этого просит шеф КГБ. Это ваши проблемы, вот и решайте их.

– Если будем решать мы, это в самом деле может вылиться в политический скандал. Если же задержите вы – всего лишь восточное гостеприимство, употребить которое в этот день я бы советовал вам очень настойчиво. – И, не удержавшись, едва слышно пробормотал: – Может быть, даже в интересах самого Елагина.

– И это – тоже забота вашего шефа, – поспешно парировал Казах-Ата.

– В том-то и дело, что нет, – внушительно произнес Воротов. И только теперь Кузгумбаев понял, что речь идет не только о том, чтобы самолет Президента России прибыл в Москву на час-другой позже; в эти минуты в Москве решается вопрос: «Что делать с этим самолетом, когда он, уже ночью, появится в небе России. Впрочем, почему России? Сбить-то его могут и в небе суверенного Казахстана».

– Послушайте, генерал, там что, действительно все настолько серьезно? – вдруг доверительно спросил Казах-Ата. Он знал, что Воротов слишком болезненно для своей должности реагирует на любое неуважение или хотя бы невнимание к себе и точно так же благодарно воспринимает знаки доверия высшего руководства Казахстана. Особенно сейчас, когда Союз – на грани развала, а Казахстан – на грани объявления полноценной независимости.

– Более серьезно, чем можно себе представить, сидя в Алма-Ате.

– А что же Русаков?..

– Вроде бы все еще в Крыму. И создается впечатление, что совершенно не контролирует ситуацию.

– Но он-то все еще?..

– Мне советов давать не положено. Но именно поэтому советую поддерживать нормальные отношения с Президентом России, а главное, не проявлять никакой активности, когда в Москве начнут происходить события, которые теперь уже неминуемо произойдут. Нашей республики они как бы и не касаются.

– Я ценю ваше умение «не давать советов», – едва заметно склонил голову Кузгумбаев. И тут же обронил своему первому помощнику: – Концертные коллективы – сюда. Немедленно. Все, какие есть. И еще… – хорошей водки.