Начальник эшелона приказал остановить состав, все вышли из эшелона. Мы прошли на линию немецкой обороны, а там — тысячи неубранных трупов. Они начали разлагаться. По всему полю — разбитые, развороченные орудия и танки. Здесь все еще хранило следы тех жестоких боев.

Потом нас повели на наши передовые рубежи — картина примерно такая же.

Мы обошли траншеи и извлекли немало трупов солдат и офицеров. На линии нашей обороны стояли немецкие танки, и наши, русские, со свернутыми орудийными стволами. Все говорило о том, что бой здесь шел не на жизнь, а на смерть.

Мы выполнили поставленную задачу, вынесли тела убитых, собрали документы у всех, у кого они были. Потом тем же поездом нас повезли к Сталинграду.

Город был разрушен до основания. Торчали из земли трубы да обгоревшие, разрушенные стены домов. Нас перебросили в район Сарента и определили в аэростатный дивизион.

— А что это такое? — подал голос Сергей.

— Наша задача состояла в том, что мы должны были поднимать в небо стальные тросы длиной до километра. У нас были огромные надувные аэростаты — как цистерны с бензином на вокзале. Эти надувные аэростаты держали в воздухе стальные тросы, причем, не один, а много. Это создавало линию заграждения для немецкой авиации. Они не могли подлететь близко и сбросить бомбу. Здесь был наш тыл: снаряжение, оружие, продовольствие.

А в ноябре 1943 года по приказу Сталина наш дивизион направили на Северный флот, в город Архангельск. В этот морской порт поступало от союзников снаряжение, оружие, продовольствие. По всему фронту были созданы дивизии, полки. Зенитные батареи, такие, как наша, охраняли небо от налетов. Когда мы приехали в Архангельск, увидели, что весь город разбит, узнали, что он постоянно подвергается бомбежкам.

В порту находились огромные склады, туда днем и ночью заезжали и выезжали машины. Одни завозили продовольствие, другие загружались и увозили его на фронт. В одних складах стояли ящики с консервами, салом, в других — мукой, сахаром, крупой. Здесь же хранилось оружие, боеприпасы, обмундирование, словом, все, что поступало из тыла.

Все это продовольствие, снаряжение получали по морю. На нашем пароходе «Марина Роскова», названном в честь летчицы, везли в порт сахар. Немцы сбросили бомбу и потопили пароход. Вода вблизи берега стала сладкой.

Наша зенитная батарея была снаряжена приборами ночного видения. Жили мы здесь же, в землянках. Нам выдали теплое обмундирование, валенки. Как только звучал сигнал тревоги и команда: «Приготовиться к бою!» — мы выскакивали и открывали огонь по немецким самолетам.

Запомнился мне один эпизод той боевой поры. Однажды немецкий самолет как-то прорвался сквозь линию обороны и сбросил бомбу вблизи нашего орудия. Я говорю — наше орудие, потому что со мной, в одном орудийном расчете, был мой земляк Алексей Павлович Чепурной. Мы с ним вместе призывались на фронт, вместе нас везли тогда от Кущевской до Солдатской. И на подготовке мы были вместе, и присягу принимали. И в Сталинграде в аэростатном дивизионе с ним воевали, и в Архангельске в одном орудийном расчете были. В 1978 году, когда дивизия собиралась на встречу в Сталинград, а потом в Архангельск, я ездил с вашей бабушкой, и он со своей супругой.

Так вот, наше орудие не пострадало — оно было закопано в землю. Приборы наведения были прикрыты. Мы выскочили, готовы стрелять, а куда стрелять — не знаем. А в центре батареи стоял прибор, и обслуживали его девушки-зенитчицы. Они плохо окопались, и взрывной волной их унесло вместе с прибором. Мы ждем, что они нам данные передадут, а они молчат. И тогда мы стали наугад стрелять по самолету. Только потом, позже, мы сообща установили их прибор, и они передали нам данные о полете самолета. Девушки те все остались живы, и когда после войны мы встречались с ветеранами в Сталинграде, они тоже приезжали.

А когда немцев отогнали на запад, нас перебросили в Мурманск, там мы учились в полковой школе. Война уже шла к концу. После учебы нас должны были перебросить на фронт. В один из дней я стоял на посту и вдруг потерял сознание. Меня сразу же отвезли в Мурманск, в военный госпиталь. Оказалось, что у меня обострилась язва. Сразу же, без наркоза, мне сделали операцию — сначала решили, что это аппендицит, а оказалось все гораздо сложнее. А после госпиталя комиссовали, и я вернулся домой, в станицу. Так что День Победы праздновал в кругу своей семьи.

— Дедушка, а ты убил хоть одного немца? — спросила Оля.

— Мне довелось служить в противовоздушной обороне, и потому я не видел прямо перед собой врага. Не видел, как он падал, сраженный пулей. Но мы сбивали немецкие самолеты, в основном бомбардировщики, и наблюдали, как они падали и взрывались.

— Дедушка, а страшно было на войне? — подала голос Марина.

Иван Григорьевич задумался. Сказать внукам, что не страшно — будет ложью.

— Сразу было страшно, а потом привык. Так уж устроен человек, постепенно ко всему привыкает: и к страданиям, и к виду смерти. Черствеет душой. И воспринимаешь войну как тяжелую работу. Но вам, своим внукам, я хочу пожелать мирной жизни. Чтоб об ужасах той последней войны вы узнавали из книг и фильмов.