Чем отличалось это тело от того, что хотел он создать? Безликое, безмолвное, не знающее мира, людей, не ведающее ни о чем... Разве не ставил он своей целью выйти за пределы личности, отказаться от своего "Я", покинуть систему координат, чтобы оглядеть мир и вернуться. Уйдя -- остаться, полюбить без привязанности, стать никем -- и всеми.

Нет, не так. Его путь -- это брод через реку. От не-я на одном берегу до не-я на другом, сквозь мутную воду осознания, через быстрое течение сквозь коридоры реальности, из которого выбраться почти невозможно, но необходимо. От не-существования яйцеклетки до не-существования бога.

Чувствуя себя богом, Кривцов откинул крышку и привычным движением опустил кристалл в тело.

Кривцов стоял у метро и курил. Чувствовал он себя отвратительно -- ноги промокли, куртка не грела, с волос текло. Снегом поверх слякоти зима душила осень, а Кривцову казалось, что душили его самого. Он не любил осень и терпеть не мог зиму, и их беспросветное противостояние вызывало в нем легкую тошноту.

Толпу Кривцов тоже не любил. Но стоял он у самого входа в метро, так что кто-нибудь то и дело задевал его, толкал, требовал уйти с дороги или подержать дверь. Кривцов закрыл глаза, затянулся поглубже и попытался отрешиться. Он представил, как выдыхаемый им серый дым заволакивает вход в метро, людей, шумный городской транспорт. Теперь мир стал молчаливым, монохромным и пустым.

И любить его стало намного проще.

Писк телефона прервал его медитацию. Кривцов придержал сигарету зубами и прочитал сообщение: "300 м направо, по пер., в арку. Тч. на прик., за пер. N"

Кривцов двинулся по указанному маршруту. Повернул направо от метро, прошел триста метров и увидел пешеходный переход, за которым виднелась арка в длинном, на весь квартал, здании. Пройдя в арку, Кривцов принялся искать глазами то, что могло бы оказаться "тч. на прик.". Его взгляду открылся довольно тесный заасфальтированный дворик, со всех сторон огороженный домами. Попасть в него можно было двумя путями -- через арку, как Кривцов, или через калитку с другой стороны. Несколько дверей в подвалы, старый автомобиль, проржавленный и покрытый свежим снегом, и -- тишина, будто не в центре Москвы оказался Кривцов, а на окраине спального района. Даже шум проспекта не проникал через толстые стены старых зданий. До ушей Кривцова донесся шум какой-то возни. Собаки? Этого еще не хватало.

Кривцов затянулся, бросил окурок в слякоть.

"Тч. на прик." -- тачка на приколе? По крайне мере больше ничего не подходило. Кривцов привычно огляделся, обошел машину -- и увидел, как кто-то, принятый им поначалу за собаку, ощупывает номерной знак автомобиля. Заметив Кривцова, воришка разогнулся и бросился бежать.

-- Эй! -- Кривцов бросился следом.

Беглецу не повезло. Решив, видимо, что во дворах безопаснее, он побежал к калитке, и столкнулся нос к носу с полной женщиной, неторопливо проносившей через узкий проход объемные сумки. Он дернулся было назад, но Кривцов схватил его за плечо.

-- Отдай! -- потребовал он.

-- Чего отдать-то? -- воришка смотрел на Кривцова перепуганным взглядом.

-- То, что взял, отдай!

-- Я-то? Я ничего не брал! -- он попытался отпихнуть Кривцова, но для того, чтобы оказать достойное сопротивление, надо было разжать правый кулак и выпустить добычу. На лице воришки отразился мучительный выбор.

-- Отдай, -- сказал Кривцов. -- Поделюсь.

-- Брешешь.

-- Откуда ты про тайник узнал?

-- Видел. Как это... как прятали, видел. Парень, рыжий такой, в камуфляже. Как только он ушел, я и подумал... Что у тебя там? Барахло, небось?

-- Мефедрон.

-- Уууу, -- на лице воришки мигом отобразилось сожаление -- скорее всего, о том, что не успел найти пакетик пораньше.

-- Аккуратнее надо быть, -- посоветовал Кривцов. -- В следующий раз может действительно героин попасться. Мне не жалко, но с опиатами лучше не связываться.

-- Угу, -- снова пробормотал парень и обмяк.

-- Ну? -- Кривцов ослабил хватку и выжидающе посмотрел на него. -- Я, я же сказал, поделюсь.

Парень медленно протянул руку и сунул Кривцову в ладонь мятый пакетик. Кривцов тщательно исследовал упаковку -- пленка была влажная, то ли от погодных условий, то ли от потных ладоней воришки, но, главное, целая. Кривцов поднял глаза и увидел, что парнишка смотрит на него, а за глазами -- Кривцов тут же забыл про мефедрон -- ярко сияет нейрокристалл.

-- И чем занимаешься? -- спросил Кривцов, сидя на полу в обшарпанной кухоньке у нового знакомого и чувствуя, как кожа покрывается мурашками. Он кивнул сам себе -- не прогадал. Он ощущал редкое расположение к собеседнику и желание свернуть горы, но гор под рукой не было, поэтому приходилось просто говорить.

-- Да всем понемногу. Я, знаешь, птица свободная. Хочу -- летаю, хочу -- в гнезде сижу, хочу -- сру кому-нибудь на голову.

Кривцов рассмеялся.

-- Нет, правда! Вот прошлым летом листовки у метро раздавал, потом курьером устроился, потом надоело деньги дяде отдавать -- так я взял гитару и пошел по электричкам. Пою я хорошо, репертуар проверенный, ну, знаешь, такой, чтобы эти дачники слезы пустили, барды там, или про любовь, или вот, моя коронная-то была, про маму... Как там... "Мама... мама.." Тьфу, блин, забыл. Но все рыдали, зуб даю!

Он сосредоточенно замолчал, пытаясь вспомнить слова песни, но слова не вспоминались, и он запел "на-на-на", барабаня пальцами по столу. Голос у него оказался и впрямь очень приятный -- сильный и чистый, Кривцов легко мог себе представить этого парня с гитарой, бродящего по вагонам и вгоняющего в слезы стареющих домохозяек.

-- А потом я так и сказал себе, мол, Илюха -- это я, Илюха, -- а давай-ка ты попробуешь остепениться. Ну я и попробовал -- устроился барменом. Хорошо зарабатывал, между прочим, чаевые неплохие, иногда кто косячком угощал. Но надоело. Мне вообще все быстро надоедает.

-- Это правильно, -- сказал Кривцов. -- Нельзя привязываться.

-- К чему привязываться?

-- Да вообще ни к чему. Любить надо, а не привязываться.

Илюха посмотрел на него, соображая.

-- Это ты хорошо сказал, -- одобрил, наконец, он. -- Только я, знаешь, предпочитаю не задумываться. Я живу, как живется. Жизнь-то, знаешь, штука классная, если не задумываться. Если не думать, как оно там будет, так и получается, что будь что будет, верно?

-- Верно, -- подтвердил Кривцов. Нейрокристалл Илюхи расцветал перед ним -- сквозь серебристую оболочку виднелись нежные лепестки, голубые, палевые, золотые. Да, явно стоило его угостить. Поистине, великолепный образец. Кривцов смотрел на него и чувствовал единение с миром.

-- А сам-то чем занимаешься? -- спросил Илюха.

-- Я -- бог, -- просто ответил Кривцов. Слова вырвались сами собой, но были правильными, он это чувствовал. Сейчас, с Илюхой, можно говорить все, что угодно. Ему было хорошо. Он был богом и любил весь мир. Даже слякоть за окном.

-- А что делают боги? -- спросил Илюха.

-- Любят.

-- Кого?

-- Всех.

-- И меня?

-- И тебя.

-- Ну и идиот, -- сказал Илюха, и Кривцов не обиделся.

-- Ты, ты тоже -- бог, -- сказал он. -- Ты свободен, ты не привязываешься к своему туннелю реальности, а значит -- ты находишься везде и одновременно нигде. Ты не оцениваешь происходящее, выпадаешь из системы отсчета. А значит, воспринимаешь мир без искажений, накладываемых твоим сознанием. Искажений, которые мешают тебе любить этот мир, вроде грязи под ногами или девицы, от которой никак не удается отделаться. Понимаешь?

-- Неа, -- сказал Илюха. -- Я же говорю, я не задумываюсь. Это моя позиция, понимаешь? Пырин... Прын... принципиальная.

-- Значит, ты бог-- слепец. Бог эгоист. Ты можешь сделать мир лучше, но не хочешь, потому что предпочитаешь не задумываться. Правильно это, как по-твоему?