Лыжников он позорно проворонил.

Закутанные в белые, с желтоватыми разводами, маскхалаты фигуры выросли словно из-под снега в сотне другой метров от его позиции. Они зашли с флангов, воспользовавшись тем, что ближайшие подступы к холму Гордин не сторожил, сосредоточившись на дальних целях. Теперь им оставался последний рывок вверх по склону, и если бы Гордин продолжил осмотр окрестностей в бинокль, его бы так и скрутили, к его несказанному изумлению. Теперь же, пусть удивление его и досада на собственную невнимательность оказались ничуть не меньше, он успел собраться и отреагировать на нападение единственным доступным ему способом: ухватить аппарат за рукоятки и пустить луч поверх голов лыжников.

Беда была в том, что луч в свете дня был невидим. А невидимая угроза перестает быть таковой. Лыжники, замершие было на полушаге, тронулись к Гордину, уже не таясь. Он бессильно наблюдал за их приближением, не решаясь повторить тот же трюк, который удался у него в противостоянии с шерстянниками — прорезать лучом параболоида ров, который надежно отделит его от врагов и позволит добраться до поселка прежде, чем им удастся перебраться через него.

Гордин боялся поранить лучом кого-нибудь из бойцов. Он проклинал себя за эту нерешительность- но не мог поделать с собой ровным счетом ничего. Это ведь не их вина, что они оказались здесь, что именно им был отдан приказ выследить и схватить врага Родины и революции, в которую они искренне верят, горячо шептал голос в его голове, и Гордину ничего не оставалось делать, как только согласиться с этим голосом.

Держа Гордина на прицеле замотанных в белые тряпки винтовок, лыжники приближались, медленно поднимаясь по склону. Рослый малый в центре полукольца откинул капюшон маскхалата и стащил белую маску, открыв скуластое волевое лицо с безжалостными голубыми глазами на нем.

— Вот и встретились, Александр Ильич, — сказал он, и Гордин узнал голос, памятный ему по той сумасшедшей, полной огня и бега ночи год назад.

— А, это вы, — устало сказал Гордин. Удивления он так и не почувствовал. Круг замкнулся.

— Сдавайтесь, профессор. Вам гарантирована жизнь в обмен на сотрудничество. Революция милосердна к своим врагам, если они искренне раскаиваются в своих деяниях.

— Вот как? — сказал Гордин. — А если мне не в чем раскаиваться?

— Каждому есть, в чем раскаяться. Если вы запамятовали, вам помогут, — Канцелярист улыбнулся, и Гордин при всем желании не смог бы назвать эту улыбку неискренней. — Вы нужны Республике, Александр Ильич. Не представляете, сколько сил и средств было задействовано, чтобы вас отыскать, сколько потрачено времени для того, чтобы наша с вами встреча наконец состоялась.

— Я потратил не меньше времени и сил, чтобы ее избежать, — усмехнулся Гордин. — Выходит, я таки нужен Революции… Я — или это?

Гордин качнул стволом параболоида, стараясь, чтобы жест выглядел как можно более угрожающим.

Канцелярист рассмеялся.

— Какая, в сущности, разница? — ответил он. — Вы скоро все узнаете. А пока оставьте аппарат в покое. Вы все равно не сможете воспользоваться им теперь.

— Вы думаете? — спросил Гордин.

— Уверен, — ответил канцелярист. — По роду службы мне пришлось хорошенько вас изучить, Александр Ильич. Так что не пытайтесь сделать глупость. Вы все равно себе этого не позволите. Вы слишком мягки для этого.

— Должно быть, вы правы, — сказал Гордин. Дуло аппарата вновь смотрело в небо. — Я не смогу причинить вам вреда. Боюсь, Революция нуждается в таких людях, как вы. А я… Я действительно слишком мягкий.

Гордин не спеша открыл подсумок и внимательно осмотрел его содержимое. Посмотрел в глаза канцеляристу. Без спешки откинул крышку камеры — оттуда полыхнуло жаром, и в воздухе запахло паленым волосом. Брови, подумал Гордин. А может, борода и усы. Плевать. Теперь это совершенно неважно.

Гордин улыбнулся канцеляристу и сунул подсумок внутрь, захлопнув крышку. Сферическая камера мгновенно раскалилась докрасна.

Канцеляристы попадали в снег. Гордин почувствовал сильный толчок в грудь, пошатнулся, пытаясь удержать равновесие, но его толкнули снова, а потом еще раз, и он упал навзничь, не слыша выстрелов и криков командира.

Серые облака неслись по серому небу над ним, и солнце неярким пятном заглядывало в его глаза, словно желая задать какой-то важный вопрос. Спрашивай, я отвечу, хотел сказать солнцу Гордин, но почему-то не смог.

А потом совсем рядом взошло новое солнце, и Гордин еще успел почувствовать на лице жар его лучей.

Потом был свет.

Он пришел в себя сразу, рывком. Небытие отступило, и мир ослепил его яркостью красок.

Окно в полстены. За окном — буйство тропической зелени. Вокруг сплошной кафель и сверкающий полированный металл. Запах карболки в воздухе. Белые халаты.

Лица. Одно из них знакомое.

— С возвращением, Александр Ильич.

Голос тоже знаком. С ним ассоциируются снег и огонь.

— Ничему не удивляйтесь.

А есть чему удивляться?

Возможно. Вероятно… Например, тому, что никак не получается сделать вдох. Дышать просто нечем. Он не чувствует своего тела. Хочется задать вопрос. Губы шевелятся, но голоса нет.

— Сейчас.

Рука, принадлежащая человеку со знакомым лицом, ныряет куда-то, исчезая из поля зрения. Шипит газ. Словно в груди повернули клапан и заставили газ течь по трахее сквозь гортань.

— Что… со… мной…

Голос будто чужой. Но слова его.

— Взрыв, Александр Ильич. Вы скоро вспомните. Не ожидал от вас такой силы воли, право. Но скоро она вам понадобится, вся, без остатка.

— Не могу… двигаться… почему…

— От вас не так уж и много осталось, если уж начистоту, профессор. Если бы не та потенциальная польза, которую вы можете принести Республике — и на которую Республика очень рассчитывает, Александр Ильич — никто с вами и возиться бы не стал. А так… Наберитесь терпения. Скоро будет готово ваше новое тело.

— Тело…

— Да, механический протез. Вам ведь не привыкать? А пока… Вот у нас и появилось время для неспешной беседы, профессор. Но на первый раз, я полагаю, достаточно. Отдыхайте. Я скоро вернусь.

Рука закрывает невидимый вентиль прежде, чем удается задать еще один вопрос. Вместе с шипением газа пропадает и голос.

Когда человек со знакомым лицом уходит, он видит свое отражение в зеркале, прежде скрытом за широкой спиной собеседника.

В зеркале отражается голова. Голова стоит на прозрачном столике. К голове подведены шланги и трубопроводы. Вместо лица — сплошной ожог.

Закричать не получается.

Зажмуриться — тоже. Век нет. Сгорели вместе с кожей.

Он рассматривает свое отражение. Привыкает к нему.

Ждет. Бежать больше некуда.