— Ведите Митю Рыжкова, — приказал Антон Дмитриевич. — А мы с этим гражданином пойдем за вами. — Он уже держал под руку остроносого.

У выхода из сквера их ждали Петров и заплаканная девушка — владелица сумочки.

— В чем дело? — запротестовал остроносый. — При чем здесь я? Я ничего не знаю.

— Может быть, вы и Федю Новикова не знаете? И кто учил его воровать, чтобы добыть денег на дорогу в Братск? — спросил Петров.

Остроносый нахмурился и ничего не ответил.

Нисон Александрович Ходза

Уравнение со многими неизвестными

Поле, где летом жаворонки выводили птенцов, было теперь истерзано колючей проволокой, выбито, затоптано сапогами пленных. Сколоченные среди поля бараки труб не имели: если нет печей, трубы не нужны.

В лагере томились триста двенадцать женщин-военнопленных. Месяц назад их было четыреста сорок, но голод, холод, побои, болезни неумолимо делали свое страшное дело. Каждое утро из бараков выносили мертвых. Их закапывали по ту сторону колючей проволоки, у самого лагеря. Могил не было, поздней осенью приехал бульдозер, прорыл вдоль проволоки длинный широкий ров и уехал. В этот ров пленные опускали очередную жертву и засыпали землей. Надзирательница — высокая плосколицая немка с пистолетом на боку — поигрывала кожаным хлыстом и спрашивала:

— Вы имеете знать, почему мы положили покойников здесь близко? Чтобы вы имели видеть себе будущее…

Пленные понимали свою обреченность. Двойной ряд проволоки под током высокого напряжения, свирепые овчарки, пулеметные вышки, голая степь вокруг — все это не оставляло никаких надежд на побег. Жила в их сознании только одна непоколебимая надежда — Красная Армия. Но армия была далеко, а смерть — рядом…

В тот февральский вечер вихрилась колючая поземка, ветер, ворвавшись сквозь щели барака, заставил измученных женщин забиться на дощатые нары и лежать без движения, накрывшись с головой грязными дырявыми шинелями.

Неожиданно распахнулась дверь. Вместе с ледяным порывом ветра в барак вошли два человека. Одного из них все знали — комендант лагеря.

— Быстро! Встать! Стройся!

Три слова прозвучали как три пистолетных выстрела.

Натянув шинели, женщины стояли в полутемном бараке, дрожа от холода, пытаясь понять, что будет дальше, кто этот человек, пришедший с комендантом. На нем была незнакомая форма, не похожая на немецкую.

— Русские женщины! — сказал густым басом человек в непонятной форме. — Слушайте меня! Я послан к вам русским патриотом генералом Власовым. Генерал Власов командует истинно русской армией, которая избавит Россию от большевистских комиссаров. Тысячи и тысячи пленных красноармейцев с радостью вступили в Русскую освободительную армию генерала Власова. Но нам нужны не только солдаты, которые воюют с оружием в руках, нам нужны врачи, санитарки, сестры милосердия, нужны машинистки, телефонистки — словом, для любой русской патриотки у нас найдется благородная работа, каждая из вас может приблизить час освобождения нашей Родины от большевистской тирании! Вы сразу же получите новое зимнее обмундирование, две недели будете отдыхать, есть горячую пищу. В заключение хочу сообщить вам радостную весть. Немецкие войска совместно с армией генерала Власова заняли вчера Петроград. Москва окружена, большевики в панике. Теперь уже ясно — война продлится два-три месяца, не больше. Скоро вы вернетесь к своим семьям, вернетесь живыми, здоровыми. Русские женщины! Кто хочет увидеть своих детей, родителей, близких, для тех есть только один путь — вступить добровольно в армию генерала Власова. Внимание, дорогие русские женщины! — Власовец вскинул вверх обе руки. — Кто хочет служить в истинно русской армии — два шага вперед!

Пленные стояли неподвижно, было слышно, как за тонкими щелястыми стенами завывает метель. Словно не веря своим глазам, власовец сдернул очки, обвел тяжелым взглядом немую шеренгу и неожиданно усмехнулся.

— Хочу пояснить, — сказал он бархатным голосом проповедника, — кто не захочет служить в Русской освободительной армии, тот обречен на гибель! Завтра ваш лагерь перестанет существовать! Вы будете распределены по другим концентрационным лагерям, из которых живыми не выходят. Я сказал все! Теперь, когда вы знаете свою судьбу, предлагаю в последний раз: кто хочет добровольно служить в армии генерала Власова — два шага вперед!

Несколько минут пленные продолжали стоять плотной стеной, и вдруг одна из женщин сделала два шага вперед. Сгорбившись, втянув голову в плечи, она стояла теперь впереди всех. Ей было страшно, она ждала, что вслед за ней выйдут и другие, и тогда все будет хорошо и уже не будет страшно. По никто не сделал и шага из строя, нельзя было понять, где минуту назад стояла эта женщина, — строй сомкнулся и по-прежнему был ровен и нем.

Выражение лица власовца было стерто полумраком, но голос его прозвучал отрывисто и зло:

— Фамилия? Воинская специальность? Звание? Возраст?

— Рябова… Связистка… Старшин сержант… Двадцать два года… — едва слышно проговорила пленная и сделала еще шаг вперед, отдаляясь от строя, молча стоявшего за ее спиной…

Совещание проводил старший инспектор ленинградского уголовного розыска Дробов. На его столе лежало содержимое сумочки убитой: французская губная помада, пудреница, носовой платок, духи с загадочным названием «Быть может», ключи от квартиры и комнаты, сторублевая купюра, металлический рубль, кольцо с прозрачным камнем, исписанный обрывок бумаги, билет в кинотеатр «Антей» и служебное удостоверение, из которого явствовало, что Кривулина Зинаида Михеевна работала телефонисткой на коммутаторе прядильно-ткацкой фабрики. Рядом с удостоверением желтела конфетная обертка.

— Медицинская экспертиза утверждает, что Кривулина была отравлена во время киносеанса мгновенно действующим ядом. — Дробов указал на яркую конфетную обертку. — Яд содержался в конфете, которую она даже не успела прожевать. На обертке конфеты стоит марка таллинской кондитерской фабрики, однако не исключено, что это один из ложных следов, который нам подбрасывает преступник. Обертка была зажата в кулаке мертвой Кривулиной. Сейчас нам предстоит составить первоначальный план розыска. Убийство дерзкое, исключительное по своей наглости, поэтому розыск будет вести не только районная милиция, но и мы. От районного угро в нашу группу подключен товарищ Мохов, хорошо вам известный.

Участники совещания — Кулябко и Трошин взглянули на сидящего в углу Мохова.

— Встречались, — подтвердил Трошин.

— С ним и я работал, — сказал Кулябко.

— Друзья встречаются вновь, только повод-то для встречи — хуже некуда, — невесело усмехнулся Дробов. — Для раскрытия преступления даны предельно короткие сроки. Прокуратура торопит. Через три дня вместе со следователем я должен докладывать о нашей работе прокурору города. Сейчас нам нужно отработать версии, выдвинутые совместно со следователем прокуратуры. С чего начнем?

— Бумажный обрывок — неплохая зацепка, — сказал Мохов.

— Не исключено, что это поможет размотать все дело, — согласился Кулябко.

Дробов и сам полагал, что несколько карандашных строк без начала и конца могут служить отправным пунктом расследования. Он столько раз перечитывал эти строчки, что запомнил их наизусть. Запись начиналась с середины фразы: «…он так и сказал, что отправит меня на тот свет, отравлю, как крысу, сказал. Он это сказал в субботу вечером, когда я варила обед на воскресенье, а в доме никого не было, и свидетелей у меня нет. Это такой человек, что он может убить меня, потому что он…» На этом записка обрывалась, на ней не было ни даты, ни подписи, ни адресата.