Особенно трудно пришлось без Мартынова директору Надеждинской МТС Долгушину. В сложный переплет попал этот человек в свою первую деревенскую, за пятьдесят с лишним лет жизни, весну…

Из всех горожан, приехавших на работу в Троицкий район, Долгушин был, пожалуй, самым «высокопоставленным» по должности, занимаемой до посылки в деревню, — заместителем начальника главка в Министерстве черной металлургии. В его учетной карточке значились такие посты: уполномоченный Наркомтяжпрома на крупном строительстве на Востоке, директор завода в Донбассе, заместитель директора треста. В гражданскую войну он служил в ЧОНе (части особого назначения), был в комсомоле с 1918 года, в партию вступил в 1925 году.

Среди других приехавших в деревню специалистов Долгушин повел себя необычно. Не обращался в райсовет за помощью насчет жилья, снял себе комнату, пока был еще без семьи, в доме одного бригадира на усадьбе МТС, получил сразу же в госбанке причитающийся ему долгосрочный кредит и стал понемногу закупать лес и прочие материалы для строительства собственного дома в Надеждинке.

Медведев заметил тогда Мартынову:

— Хочет показать, что приехал к нам навсегда и не думает о возвращении в Москву. Пыль в глаза пускает. Как будто нельзя продать дом в случае, если будет отсюда удирать. Еще заработает на этом доме тысяч пять.

На что Мартынов неопределенно пожал плечами.

— Поживем — увидим. Ему уже пятьдесят четыре года. Он мне говорил: «Много шатался но свету, а теперь уж буду устраиваться так, чтоб здесь и доживать на пенсии, когда выйду по старости в тираж». Посмотрим, как будет работать. Зачем заранее плохо думать о человеке.

А работать оказалось нелегко. Знал Долгушин, когда ехал в деревню, что ему предстоят большие трудности, но такого все же не ожидал.

Надеждинка была одной из тех забытых министерством и областью молодых, организованных после войны на голом месте МТС, которым как дали в первом году тракторы, прицепной инвентарь, несколько изношенных станков для ремонтной мастерской и мизерную сумму денег на самое необходимое обзаведение, так с тех пор и не отпускали больше ни копейки на капитальное строительство. Тракторы, комбайны, сеялки, культиваторы — все зимовало в снегу, да и ремонтировалось почти на снегу, если не считать сарая, крытого соломой, с жердевыми необмазанными стенами, куда можно было загнать на ремонт сразу не больше трех тракторов.

О Надеждинке забыли, да и сам бывший, последний перед Долгушиным, директор МТС Зарубин не очень старался напоминать о ее существовании, чтобы не нажить себе лишних хлопот в виде строительства новой мастерской или общежития для трактористов. Зарубин был бесцветной личностью, из тех руководителей, о которых в народе после их снятия «ни сказок не рассказывают, ни песен не поют». Единственное, чем вспоминали Зарубина, — поразительное незнание им дорог в зоне своей МТС. За три года, что пробыл директором, он запомнил дорогу только в колхоз «Верный путь», где его жена работала акушеркой, да еще в один-два самых богатых колхоза, хотя и сам водил «газик». Однажды заехал в тракторную бригаду, стал ругать трактористов за то, что плохо пашут, а те смотрят на него с удивлением: откуда ты взялся у нас, такой начальник? Оказалось, не в свою бригаду попал, по ошибке в соседний район заскочил. Ни дорог в колхозы не знал, ни своих трактористов в лицо.

Кроме того, Зарубин не отличался большой точностью в сводках областным организациям. После уже, когда Долгушин стал немного разбираться в тракторах, а Зарубина отозвали из района и он уехал по торговой части куда-то на Камчатку, Долгушин обнаружил, что семь дизелей в числе принятых им ходовых машин, деньги на ремонт которых получены и уже израсходованы, нуждаются не в капитальном даже, а в восстановительном ремонте.

Принял он МТС с арестованным счетом в госбанке, с двухмесячной задолженностью по зарплате рабочим и служащим, с перерасходованным лимитом горючего, без ремонтной базы, с почти голой усадьбой. Даже лампочку над письменным столом в обшарпанном директорском кабинете Зарубин выкрутил, как собственную, и унес домой.

Чем больше знакомился Долгушин с положением в МТС, тем сильнее негодовал и недоумевал. Однажды, уже перед весною, он зашел в райком к Медведеву и высказал ему свое возмущение.

— Вот только сейчас, Василий Михайлович, когда растаяли сугробы, я вижу все хозяйство МТС, вижу наш инвентарь и в каком он состоянии. И я просто поражаюсь: как Петр Илларионыч, вы и товарищ Руденко — он тогда был председателем райисполкома, — как вы отпустили с миром из района Зарубина. Ведь за такие дела расстреливают! Это же государственные миллионы!

Медведев выслушал его с неудовольствием.

— Не с того начинаете, товарищ Долгушин. Этим не поправите положение, что будете валить вину на предшественника. Пора уже самому что-то сделать видное в МТС. Для того вас и послали туда, чтобы вы наладили дело.

— Сам знаю, — отвечал Долгушин, — что это не бог весть какая доблесть охаивать все, что было до тебя, и в этом искать оправдание сегодняшним непорядкам. Но, знаете ли, то, что я увидел, переступает всякие границы терпимого. Не могу молчать об этом. Если я поработаю в Надеждинской МТС года три и в таком виде стану передавать ее новому директору — и меня нужно будет судить как вредителя… Два года тому назад МТС получила пять новеньких льнокомбайнов, хотя, как вам известно, льна мы не сеем ни гектара. Какой-то растяпа, если не хуже, заслал их в нашу область вместо другой области — Псковской, может быть, не знаю, где лен сеют. И Зарубин ничего не сделал, чтобы эти льнокомбайны перебросили куда следует. Не писал в министерство, не обращался ни в областное управление, ни в обком, никуда. Поставили их на усадьбе МТС на проходном месте, кому нужны гайки, болтики — идут, откручивают, и сейчас от этих комбайнов остались одни скелеты. Новые машины, каждая стоит десятки тысяч рублей. А жнейки! Я принял в числе прочего инвентаря двадцать конных жнеек. Они были переданы под сохранные расписки в колхозы. На прошлой неделе я проверил в четырех колхозах, где эти жнейки, в каком они состоянии. И следа от них не нашел! В «Коммунаре» только видел на поле колеса и раму от одной нашей жнейки. Оказывается, их в колхозах растащили по частям и употребили на ремонт своих жнеек. Боюсь, что все двадцать постигла такая участь. Из пяти новых зерновых комбайнов, полученных в прошлом году, два, как мне доложил главный инженер, требуют уже капитального ремонта. Да что ж это такое? И человек, который отвечает перед государством за эти миллионы, благополучно, с партийным билетом, уехал в другую область на новую работу!

— Он был не в нашей номенклатуре. Не мы ведаем перебросками таких работников.

— «Не мы ведаем»… Он коммунист, Василий Михайлович, и мы коммунисты! — возражал Долгушин. — Ведь он же где-то и там, на Камчатке, будет губить народное имущество, разваливать дело! Скажите просто: умыли руки. Не захотели затевать скандала. Надо выносить решение, а потом отстаивать его перед областью, Москвой. Пусть уж убирается от нас с богом. Где угодно пусть вредит государству, лишь бы не в нашем районе… Я не понимаю, как можно было за три года ничего не построить на усадьбе! Трактористы за пятнадцать километров ходят из сел на ремонт тракторов. Три-четыре часа поработают и идут домой. Нет общежитий. Не давали ему средств на капитальное строительство, так можно было что-то сделать, хоть немного, своими силами, хозяйственным способом, мобилизовать как-то народ! Собрал бы жен трактористов — осенью, когда еще было тепло, — привез бы их на усадьбу: «Вот смотрите, в каких условиях ваши мужья ремонтируют тракторы», — и они бы, в порядке воскресника, обмазали глиной этот сарай, что мы называем мастерской. Чтоб хоть снегом станки не засыпало.

Медведев, перелистывая бумаги на столе с видом очень занятого человека, которому не до лишних разговоров, кисло усмехнулся:

— Ну вот посмотрим, посмотрим, как у вас пойдут дела, как вы там будете мобилизовывать народ.