Мартынов, оправдываясь, стал высказывать свои опасения, что в колхозах с неустойчивым доходом рановато еще вводить такой порядок оплаты трудодней. Секретарь обкома перебил его:
— Если бы авансирование касалось только самых богатых колхозов, это было бы не так важно для нас. Я вижу здесь именно один из рычагов, который поможет нам поднять отстающие колхозы!
Только теперь, при вторичном разговоре с Крыловым, после довольно резкого упрека в консерватизме, Мартынов понял до конца мысли секретаря обкома, «диалектику» его предложений.
— В отстающих колхозах упала материальная заинтересованность колхозников в общественном труде, — вот тут-то и надо применить авансирование! — говорил Крылов. — Именно там, где есть опасение, что годовой доход будет низок, надо пойти на «риск», чтобы поднять трудовую активность. И председателей колхозов мы заставим этим ежемесячным авансированием в двенадцать раз лучше работать!
— Почему в двенадцать раз? — спросил Мартынов.
— По количеству месяцев в году.
«Да, — думал теперь Мартынов, сожалея, что сразу «не дошло» до него, — это, конечно, намного повысит ответственность каждого председателя. Грубо-арифметически — в двенадцать раз. То он один раз, после первого января, с бухгалтером костяшки подбивал, а то каждый месяц будет следить за движением хозяйства. Раз в году распределить доход — это очень уж спокойная жизнь, фаталистом можно стать. Что уродит, мол, то и пожнем. Легче всего свалить на бога неудачи. А уж если пообещал людям по три рубля на трудодень за такой-то месяц, тут само дело заставит председателя вертеться вьюном!.. Поеду в один колхоз, засядем вместе с правлением и с карандашом в руках подсчитаем все возможности. Все до копейки, что можно выкроить в хозяйстве для авансирования. Составим месячные приходо-расходные сметы. Молока за месяц каждая доярка должна надоить столько-то, а все вместе столько-то. Свиней на ферме должно быть откормлено столько-то, да такого-то веса. Пилорама стоит, не работает, а стройтрест в городе нуждается в досках — взять подряд на распиловку. Старики слоняются по селу без дела, а все мастера — кто корзины плести, кто веники вязать, — засадить всех за работу. Лишнее тягло, что простаивает и зимой и летом, пустить на извоз, на лесозаготовки. Да мало ли откуда можно выбить живую копейку! И уж если колхозники твердо усвоят, что для получения такого-то аванса за такой-то месяц нужно обязательно выполнить приходную смету, тут все станут контролерами да ревизорами. Доярка Марья не надоила за месяц положенного количества молока — к ответу Марью перед народом, на собрание! «Срываешь нам план, отщипываешь от нашей мартовской трешки гривенники!» Не только ревизионная комиссия, весь народ будет контролировать! И на работе это так скажется, что в конце года потом к той трешке еще, может, столько же добавят… Да, неладно получилось. Консерватором обозвали, и поделом! Не текучка ли стала заедать тебя, Петр Илларионыч? Теряешь вкус к таким новшествам!..»
Были вчера еще неприятности у него.
Мартынов перебрал в памяти разговор в редакции областной газеты, куда он заходил после пленума.
— Заставь дураков богу молиться… — вслух сказал Мартынов. — Придется еще одну статью писать.
— О чем ты? — проснулся Опёнкин.
— Оказывается, товарищи, — обратился ко всем Мартынов, — у нас в области завелась уже «мартыновщина». Пишут об этом в редакцию областной газеты.
— Как это понимать?
— «Мартыновщина» — сиречь головотяпство в подборе колхозных кадров.
— Что, что?..
В Верхне-Никольском и Подгорном накуролесили с кадрами. Сделали по нашему примеру, и ничего у них не вышло. И колхозы не укрепили, и учреждения оголили.
— Как же это получилось? — Долгушин повернулся к Мартынову. — Интересно!
— Интересно, да. Клянут меня там люди. Сам читал. Возмущенные письма от колхозников, сельских учителей, коммунистов… В Верхне-Никольском прочитали ту мою статью, что я написал после собрания партактива, и сделали точь-в-точь по-нашему: послали председателями колхозов и предрика, и прокурора, и начальника милиции, и управляющего госбанком, и судью. Но управляющий госбанком у них горький пьяница и исключался из партии за многоженство; начальник милиции — страстный охотник, тридцать пять зайцев убил за зиму и успел уже сгноить в колхозе пятьсот центнеров семенной пшеницы; прокурор — юноша двадцати трех лет, из горожан, в сельском хозяйстве, как вот Демьян Васильевич в индийском балете, разбирается; а судья на двух протезах, полуслепой, через дорогу не перейдет без поводыря и к тому же болен туберкулезом. А в Подгорненском районе поехали под шумок председателями те, которым уже в райцентре не улыбалось получить должность. И совсем прекратили в этих районах выдвижение кадров в самих колхозах.
— Но ты разве писал в своей статье, что надо брать кадры только из районных учреждений? — спросил Митин.
— Нет, не писал. Может, как раз в этом и ошибка моя, что не написал, сколько у нас выдвиженцев работают председателями: Дорохов — в «Родине», Самойлова — в «Красном Октябре» из бригадиров выдвинули, Григорьев — в «Искре», бывший тракторист. Мы же сочетаем одно с другим.
— Так как же можно называть «мартыновщиной» этакое обыкновенное тупоумие? — пожал плечами Долгушин. — Вы-то при чем, если кто-то где-то натворил глупостей?
— По-моему, ни при чем. Я писал для тех, у кого есть голова на плечах. О дураках не подумал, каюсь. Выпустил таких из виду. Полагал, что это само собою разумеется — надо продолжать и местные кадры выдвигать и специалистов направлять в колхозы.
— Дело же в принципе, — заметил Митин, — а не в том, чтобы скопировать в точности.
— Прокурор прокурору рознь, — сказал Опёнкин. — Мы своего послали в колхоз не по чину, а по его хлеборобской душе. А у них в Никольском, может, свои председательские таланты скрывает уполномоченный Министерства заготовок или начальник политотдела железной дороги. Район крупный, при железнодорожном узле, там поискать — найдешь кадров даже больше, чем нужно, необязательно посылать в колхоз больного судью, которому три дня до смерти осталось.
— Вот и надо это все разъяснить, — сказал Мартынов. — Придется мне еще раз писать в газету.
— А как? В какой форме? — спросил Митин. — Ты же не секретарь обкома, чтоб поправлять ошибки в других районах.
— Ту первую статью я написал по предложению Алексея Петровича. Не подумайте, что хотел прославиться как инициатор некоего «мартыновского движения». Он мне два раза звонил. Нужно было, чтобы я рассказал для всей области, как мы провели партийный актив. Ну а теперь опять надо писать. Раз моя фамилия становится нарицательной: «По методу Мартынова наломали дров». Какой же это мой метод?.. Жаль, когда был у товарища Крылова, не знал еще про эти письма, я бы поговорил с ним. Приедем — позвоню ему по телефону.
За косыми потоками дождя перед машиной в неярком свете фар забелели хаты.
— Ровно половину проехали. Ногаевка, — сказал шофер. — «Шесть сестер», — кивнул он на огромное дерево — липу, распростершую могучую ветвистую крону над окраинными строениями придорожного села. Казалось, что это одно дерево с густым сплетением веток — летом под его листвою в тени укрылась бы целая рота солдат, — но это были шесть лип, выросших ствол к стволу, в родственных объятиях. Так и прозвали их проезжавшие через село путники, всякий раз любовавшиеся этим чудом природы: «Шесть сестер».
— Может, заночуем здесь?..
— А к утру, думаешь, улучшится дорога? — отозвался Опёнкин. — Дождь, видно, на всю ночь зарядил. Нет уж, лучше ехать.
Мартынов зажег свет в машине, вынул из кармана пальто исписанный листок бумаги, развернул:
— Вот взял в редакции одно письмо, анонимное. Подписано: «Группа коммунистов». Вероятно, кто-то из тех писал, кого наметили послать в колхоз. Пишет: «И если товарищ не может ехать на постоянную работу в колхоз по какой-либо причине, по слабости здоровья или потому, что не чувствует призвания работать в сельском хозяйстве, то его сразу причисляют к лику «коробкиных» и отбирают у него партбилет. Так можно без партии остаться, всех переисключаем… И опять же получается, что мы навязываем колхозникам в председатели людей со стороны, нарушаем колхозную демократию. Я думаю («я» — это группа-то пишет!), что наши руководители поторопились с подражанием Троицкому райкому. Этого Мартынова и редактора, который напечатал его статейку, по головке не погладят».
