Марфа отходит.
А, это наш председатель райисполкома постарался. Побывал в Москве. Вот и от него записка. (Читает про себя.) Да… О районе пишет. Один он остался там из старого руководства…
Кость Романович. Предписание Наркомзема — это еще не все. Ты член партии, на учете у нас состоишь. Другая республика. Без решения ЦК не отпустим.
Павел (перечитывает письмо). Никифор Степанович… Хороший мужик. Давно он там… Они могут и через ЦК подтвердить, Кость Романович, если я дам согласие… А может, поедем, Катя? А?
Катерина. Не знаю, Паша. Дай подумать… И нашли же они тебя!..
У памятника, по знаку Андрия, Стешенко и Васю Стеблицкого сменяют Нюрка с одной девушкой. Они успели сплести большой венок из полевых цветов. Поклонившись могиле, Нюрка кладет венок на памятник, хочет что-то сказать, но волнуется, не находит слов, молча берет винтовку у Стешенко и становится на его место.
Павел. А второе, должно быть, с фронта. (Разворачивает второе письмо-треуголку.) От дочки!
Катерина вздрагивает.
(Жадно читает). Живы дочка и жена!..
Катерина отстраняется от Павла, будто ее толкнули в грудь. Павел быстро пробегает глазами строчки, взглядывает на Катерину, опять опускает голову, читает.
Коля умер в лагере. Маленький… А они спаслись. (Читает.) «Из лагеря нас повезли эшелоном на Кавказ строить укрепления, а мы не захотели помогать немцам против Красной Армии и убежали от них, ходили по лесам и встретили партизан, и они взяли нас в свой отряд». В партизанах были… «Папа, если ты живой, приезжай к нам, я очень скучаю по тебе, и мама плачет… Мы приехали домой, а дома нашего нет, мы живем в землянке, нашу хату спалили фашисты… А Колю, когда он умер в лагере, они у нас взяли, и мы не знаем, где его похоронили… А мама тебе не пишет, потому что ты там женился… Мама лежала в госпитале раненая, ее ранило в ногу, а сейчас ходит на костылях, но резать ногу ей не будут, доктор говорит, заживет… Маму медалью наградили…» (Перечитывает про себя письмо.) Живы, дома!..
Катерина встает. Павел смотрит на нее. Она идет по дороге в поле.
Катя!..
Кость Романович. Погоди. Тебе сейчас ей нечего сказать… Э-эх!.. Катерина! (Андрию.) Она еще не стояла в карауле? Иди сюда!
Катерина медленно подходит.
Куда же ты уходишь? Тебе заступать в почетный караул.
Катерина умоляюще взглядывает на Кость Романовича. Она бы сейчас ушла в поле, выплакалась бы где-нибудь в одиночестве. Кость Романович, не замечая ее немой мольбы, крепко берет ее за руку.
Кто с нею станет? (Андрию.) Идите вдвоем. Тебе надо было первому стать. Председатель! Службы не знаешь.
Андрий и Катерина идут к памятнику. Она приостанавливается на минуту, оглядывает женщин, будто ищет на их лицах сочувствие или хочет сказать что-то. Но у каждой свое горе, каждая думает о своем, и никто еще не знает, что случилось с нею. Кость Романович возвращается к Павлу, отошедшему в сторону.
Что решаешь, Павло Тимофеевич?
Павел молчит.
Занавес.
Картина шестая
Поле у лесной опушки. Видны ровные ряды невысоких подсолнухов. Вера, Марфа Стеблицкая и другие женщины из бригады Катерины рыхлят тяпками междурядья. Через межу — поле первой бригады, рядки сахарной свеклы. Там работают, тоже с тяпками, Нюрка со своими девчатами. Женщины сходятся на меже, отдыхают.
Нюрка. А еще такую песню сложили мы с Маринкой. Вот послушайте. Будто пишем мы оттуда письмо домой. (Поет.)
Я вже, мамочка роднáя,
Дуже постарла,
Здесь работа вся труднáя
И богато дила.
Як простылася я з вами,
Вже пройшов годочек,
Передай нам, ридна мамо,
Хочь хлиба кусочек.
Вера, уловив мотив, без слов вторит Нюрке.
Марфа. Такая коротенькая?
Нюрка. Я с середины начала. Она длинная. Там вначале и про то, как нас в эшелоне везли… И еще одну песню мы сложили. Это уже будто нам прислали письмо с Украины, от наших родных, и мы с Маринкой читаем его. (Поет.)
Давно мы вас бачили тай на Украини,
Шлем привит вам свий горячий в далеку чужбину.
Мы теж в ридний своий хати живем, не спиваем,
Бо теж ворогив жестоких — нимцив проклынаем.
Хай дрибненьки слезы тай покынуть очи,
Сберигайте косы, стрункий стан дивόчий,
Воно ще на дáли для вас пригодытся,
Не треба, дивчаточки, плакать, журыться.
Сами себя утешали. Как выйдем в поле, так и запоем. Послушаешь: там поют девчата, наши русские голоса, там ноют, как в колхозе на Украине. А оглянешься кругом — нет, чужая земля…
Вера. Вы у хозяина работали?
Нюрка. У хозяина. Восемь коров доили с Маринкой, десять свиней было на наших руках, и еще в поле гоняли нас каждый день. Три часа в сутки спали.
Девушка. А жених твой не бросит тебя, Нюрка, за то, что в Германии побывала? Скажет — гуляла там с фрицами.
Нюрка. Если б хотела с ними гулять, так не сбежала бы… Идут поезда, а на вагонах надпись: «Нах Сталинград» — в нашу сторону. И на платформах ехала под брезентом, с какими-то ящиками, что под Сталинград они отправляли, и в вагоны забиралась. Зима, морозы, а я в одной стеганке, той, что из дому взяла, и в шлерах немецких на босу ногу.
Вера. Если умный, то не бросит.
Нюрка. Вроде умный был…
Девушка. Пишет тебе Петро?
Нюрка. Пишет. В последнем письме писал, что до каких-то больших гор дошли они, город там один взяли, а какой — не назвал.
Девушка. Это им не разрешается — место называть.
Марфа (смотрит на дорогу). Чей это солдат идет к нам? К нам или в Степановку?
Вера. А вот дойдет до поворота — узнаем.
Женщина. Такое время настало — как увидишь военного, так и сердце замрет: может, наш?..
Некоторое время все смотрят на дорогу, затем опять принимаются полоть.
А ты, Нюрка, невеста справная будешь. Трудодней, небось, много заработала.
Марфа. Ну, пошло — о невестах, о женихах!..
К полольщицам подходит баба Галька.
Баба Галька. Здравствуйте, девчата. Какие у вас тут подсолнушки? Хвалитесь.
Вера. Хорошие, Архиповна! Только вот чего-то листочки стали желтеть. Не червяк ли какой подъедает? Посмотрите.
Баба Галька (нагибается над кустом, разворачивает листья, подкапывает пальцем корни). Никакого червяка нет. Сушь немножко прихватила их.
Марфа (смотрит на дорогу). Вроде к нам повернул… Раненый, хромает. С палочкой. Всё калеки и калеки идут. Вчера в Глафировку прошли трое.
