С Маленькой Лилией мы неразлучные ручейки. Золотая сестричка никогда не назовет меня рабыней. Она вырвала из моих рук унижение, скрученное из пинны, и бросила в костер. Крученая Губа при этом так заверещала, что даже сам Жабий жрец сбежал по делам на болото, печально мотая головой.
«Именем Предков! Все слышали? Рабыня! – вопила Крученая Губа, врываясь в сонные дома. – Синевласая Лань больше не дочь вождя. А с рабыней – делай что хочешь. Поглядите на этих цыпочек. Сожгли метлу, думают, она виновник их бед. Глупые принцессы! Убежали, спрятались на краю деревни, думают: к ним не дотянутся волосы стыда, не обмотаются вокруг шей и не задушат. А для чего придуманы законы? Если Храбрый Лис не вернется, я первая брошу в преступницу камень. А Маленькой Лилии требуется порка!»
Я сидела в сторонке и думала. Ну-ну, только сестренку не задевай. Вспомнишь, кто научил меня в детстве танцу Ликующего Топора. Надеюсь, Крученая Губа не забыла, что я чемпион по раскалыванию тыкв?
Женщины, стряхнув с плеч хныкающих детей, ухватились за изогнутые края кувшинов и потащили к дому Побед. На площади собрались старейшины, чтобы разделить воду. Они медленно раскупорили узкие горлышки, и тягучие струи наполнили базальтовые чаши. Губы младенцев с жадностью впивались в млечные края, выпивая до последних капель.
– А ты уходи. Рабыням не положено с нами пить! – завизжала Крученая Губа, заметив меня в очереди за водой. – Разве тем, кто вызвал засуху, полагается хотя бы капля, отобранная от младенцев и кормилиц?
Отец со злостью отшвырнул мою чашу из-под ленивой струи. Сосуд взлетел дугой, ударился об жернов и осыпал осколками почву под ногами.
Громко захныкала Маленькая Лилия. Кусочек обсидиана задел ее, на щеке выступила кровь. Я обняла малышку, приклеила к ранке листочек иззы: «Не плачь, пустяки, царапинка скоро заживет».
Мой укоризненный взгляд взбесил Несокрушимого. На висках выступили скрученные вены, казалось, невидимая сова запустила когти в седую голову, пытаясь раздавить. Он сказал:
– Прочь, негодная дочь! Не проси воды. Не облизывай губы. Не умоляй глазами. Не получишь ни капли. Лучше б ты умерла при рождении. Лучше б не родилась на позор нашему роду. Несчастная, будь проклята! И я, породивший тебя, лишаю себя и твою мать драгоценных капель, пока небо не простит нашу кровь за неслыханную дерзость.
– Суров наш вождь, но справедлив, – закивали головами женщины, а малыши сразу прекратили плакать и ныть.
– Уверена, Старший жрец не отменит казнь, – прошептала, ужалив взглядом Крученая Губа.
Я убежала в свой любимый уголок.
На южной стороне леса пышно сплелись кронами два шоколадных дерева. Темно-зеленые листья осыпались прахом под ногами, ароматом цветов пропитались голые ветви и шершавая кора. О брошенном гнезде синепера никто из моих сородичей не знал.
Я взобралась вверх по стволу и уселась в удобную развилку между ветвей. Это гнездо я нашла в прошлом году. Большой синепер сплел его из гибких ветвей и укрыл дно голубым пухом и лепестками орхидей.
Крупные синеперы в наших краях давно перевелись. Никто не помнит этих удивительных птиц. Лишь по обнаруженным перьям можно представить насколько они были красивы.
В гнезде можно было калачиком свернуться на дне. Стволы качались и баюкали, густые ветви усмиряли зной. Ни один человек не догадался бы меня здесь искать.
Верещи от ярости и топай ногами, Жабий жрец, проклинай мои синие косы и красоту. И ты, Крученая Губа, ищи, сколько хочешь, бегай по чужим домам, заглядывай под кровати и кричи: «Рабыня сбежала! К ноге надо было жернов прицепить!»
Сойдите с ума. Не вернусь. Я вытащила из-за пояса любимую трубку. Мамину. Из тайного сундучка. Я набила ее размятыми стручками маккао и с удовольствием затянулась горячим дымком.
Закрыла глаза… поперхнулась… О, маккао, исцели сердце, усыпи навсегда… Разве я виновата? Люди глупы с рождения, но они еще больше глупеют, когда собираются в стаи.
Незаметно я заснула… Погрузилась во тьму…
Мир вокруг меня или ад?
О, боже… Я все-таки вывалилась из гнезда, и Жабий жрец, поймав летящее тело, схватил за плечи и развернул лицом к себе. Чудовищные обвинения разорвали сердце.
– Глаза Кецалькоатля не позволят скрыться. Пришла пора. Собирайся. Ты узнаешь, что делают с теми, кто нарушил табу. Не вырывайся. Усмири гордость. На скале Виноватых Женщин мы останемся наедине, и ты познаешь тайны, скрытые от разума человека. Страдание – душа богов. Твой плач усладит сердце Пернатого Змея долгим блужданием по лабиринту боли.
Он связал руки и привел на скалу Виноватых Женщин.
Там не было костей, их давно растащили грифы, лишь ветер гонял между камней охапки волос, переплетенные сухими цветами и перьями. Длинные ленты выцвели на солнце и тянулись, трепеща, в небо, словно пытались улететь.
«Что сделает со мной бог? Раздробит мои кости? Выклюет глаза? Или вырвет когтями сердце? А может быть, высосет мозг?»
Палач сказал:
«Когда Кецаткоатль прикоснется губами к губам, ваши души сольются и познают единство. Соединится низкое и высокое. Горькое и сладкое. Искупление и грех. Они смешаются, как серая земля с асбестом».
«И грянет взрыв?»
«Взрыв не убьет тебя. Лишь распалит. Ты ослепнешь. Превратишься в белую глину для моих рук».
«Ты тоже бог?»
«Я мастер музыки, которую любит скала Виноватых Женщин. Я буду долго играть. А потом размозжу хребет с одного раза – не успеешь крикнуть, увидишь собственные кости».
Жабий жрец поднял топор, на острие которого красовалась выточенное сердце кетсаля, и сказал:
«Бог – страдание. Накорми страхом, и он улыбнется людям».
Громко хрустнули позвонки, оборвался столб мозга. Умерли руки и ноги, пальцы впились в каменную пыль. Хруст костей отделил боль от разума.
Брызги крови жадно выпил песок.
Топор упал.
Зрачки отразили зрачки. Лицо жреца закрыло небо.
Мысли заговорили без слов:
«Ты не напугана. В глазах нет боли. Я жду. Безумствуй, требуй, умоляй!»
«Обратной дороги нет – вот моя боль. Остального не боюсь».
«Боги ждут слез».
«Не дождутся. Лучше убей!»
«Пернатый Змей молчит. Накорми бога».
«Чем?»
«Человеческий страх – сладчайшее из яств».
«Я отравлю его насмерть».
«Нам нужен дождь. Моли о нем. Кричи. Страдай!»
Жабий жрец повесил ритуальный топор на пояс, с лезвия скатилась тяжелая капля.
Кровь. Чья кровь?
Тень синих перьев скользнула по бесчувственному телу, даруя прохладу пересохшим губам.
«Что сделал ты со мной?»
«То, что никто не посмел».
Жрец наклонился к лицу, язык вывалился из норы, обрамленной гнилыми зубами. Он облизал соль с моих щек и лба».
«Ни слезинки не нашел».
«Уйди!»
«Так говорят все женщины. Ты не разжалобишь меня».
Мерзкие пальцы поползли по груди, сорвали пояс, коснулись бедер.
«Я жаждал ввести тебя в дом женой».
Еще одна тяжелая багровая капля зашипела на раскаленном песке.
Жрец поднялся. Черный вопль, расколовший небо, смел грязную тень прочь, обратив ее крестиком улетающего грифа над головой. Я осталась одна.
Зрачки глядели на солнце, огонь расплавлял дно глаз. Ослепнуть – лучшая награда перед встречей с жестоким богом.
Он должен прийти. Он не спешил. Я высыхала от жажды, как змея на раскаленном песке.
Я ждала.
Час. Два. Три.
Солнце уже скрылось за скалой Виноватых Женщин, а бог не появлялся.
Тени острых вершин удлинились и заслонили раскаленное тело от пекла. Юркая ящерка промелькнула и скрылась в камнях, гриф снизил круги, и тень широких крыльев освежила лицо.
Кто-то задел веки – я открыла глаза.
Маленькая игуана испуганно отпрянула от лица. Чешуйки на боках блеснули ослепительным изумрудом.
Я вспомнила эту маленькую ящерицу.
Храбрый Лис ловил малюток голыми руками и насаживал на острые ветки. Ящерки медленно коптились в дыме костра, их сок стекал на угли. Юноша, запрокинув лицо, слизывал летящие масляные капли, и с хрустом перемалывал зубами вяленые хвосты:
