Терпеливый продолжил:

– Не всё, очень даже не всё. Есть и еще кое-что. Накануне вашего приезда покалечился – упал с балкона собственного дома и покалечился – другой наш сотрудник, шофер Рудакова.

Я вспомнил, что об этом шла речь в дежурке. Спросил:

– Самоубийство?

– Да какое там самоубийство! Не такой он был человек, Вася Карпец. Но это так, цветочки. А на следующий день после визита старика Рудаков сам попадает под самосвал. Насмерть.

Я пошевелился в кресле, взвесил наручники, от наступившего морального облегчения – понял, что меня все же не убьют прямо сейчас – сильно вспотел.

– Ну а я-то тут при чем?

Терпеливый милиционер медленно закурил, выпустив под низкий потолок облако призрачного дыма. Я сам не курю и не позволяю гостям. Сейчас мне еще было неясно, могу ли я сообщить милиционерам о своих домашних правилах.

– Разумеется, мы не сразу связали два этих факта: визит старика и гибель Рудакова. Но потом связали и решили со стариком поговорить. Что он имел в виду, падая на колени у нас в дежурке? Сначала мы не нервничали. Занервничали, когда выяснилось, что Зыков исчез.

«А-а», – подумал я.

– Мы хорошо искали, мы редко так хорошо ищем, а здесь постарались. Старик исчез. И какой напрашивается вывод?

– Какой?

– Старик что-то знал. Что именно – сказать не захотел.

– Да заказал он Рудака, – буркнул из дальнего угла психованный мент, и я почувствовал, что он пьет мой джин-тоник, открыл воровским способом: без спросу и бесшумно.

– Это слишком радикальная версия. И шофер этого КамАЗа, под который майор попал, на наемного киллера мало похож.

Милиционер осекся, ему не следовало говорить о версиях при подозреваемом.

Меня почему-то очень раздражало самоуправство по отношению к моему джину, и я спросил:

– Скажите, а ваш Рудаков и правда был трезвый, когда сбивал Анну Ивановну?

Рассудительный мент примирительно сел на широкий подлокотник кресла, от него сильно пахло потом и бензином – запах безуспешных поисков.

Я продолжил:

– Согласитесь, это имеет значение.

– Вам придется поехать с нами.

Я дернулся и невольно пихнул локтем терпеливого в бок.

– Это с какой стати?

– Чтобы вы не скрылись, как Зыков.

– Это, это почему… а постановление? Покажите бумаги!

– Да покажем мы вам все что нужно, – вздохнул он, поднимаясь с подлокотника, – собирайтесь. Бакин, дай глотнуть.

– Я не хочу никуда ехать. Я тут, хотите верьте, хотите нет, не при делах. Просто подвез, вернее, свозил. Вы что, думаете, я его соучастник какой-то, что ли?! Я его, если по правде, терпеть не могу. Давно. Просто старость уважил, в горе к тому же.

Они высосали весь джин, передавая банку друг другу, спокойный вытер губы рукавом и сказал:

– Знаете, Евгений Иванович, нам бы не хотелось применять силу. У нас ее много. Лучше добровольно.

– Нет, нет, что-то у вас… Несчастный старик потащился добиваться справедливости, а вы на него хотите все повесить… Жену задавили, а теперь собираетесь его еще и виноватым сделать.

Даже в темноте было видно, как искажаются их фигуры от разрастающейся ярости. Зачем я их злю? Сейчас изувечат, и ничего никогда не докажешь. Россия – страна, оккупированная ментами. И что мне этот Ипполит Игнатьевич? Лучше не перечить. Но тогда придется ехать неизвестно куда, где им, может, еще удобнее будет меня увечить. Надо попытаться как-то отболтаться здесь.

И тут темнота выплюнула мне в лицо психованного мента – его прорвало раньше:

– Ты что, совсем тормозной?! Дед твой был про все в курсе, вспомни разговор в дежурке, гад! Не знаю, сам ли он спихнул Карпеца с балкона, но руку к этому точно приложил, а потом уже к майору, так, мол, и так, не сядешь по-хорошему, – будет по-плохому! А назавтра самосвал, а старика и след простыл. И ты дурку гонишь.

– Не гоню я ничего… Я не понимаю…

Поверить, что старик мог кого-то выбросить с балкона? Чушь явная! Но, кажется, он и в самом деле что-то про это знал. Я судорожно пытался восстановить наш разговор в машине. С чего он вообще так неожиданно сорвался? Да, получил какую-то информацию. Он помчался скорее не мстить, а предотвратить.

– Он хотел спасти вашего майора, – сказал я и сразу же понял: зря. Фраза выглядела так, будто я очень хорошо посвящен в суть произошедшего. На уровне, как минимум, пособника. Неправильно я стал отбалтываться – теперь они меня точно упекут.

– Собирайся, – тихо приказал более нормальный милиционер.

– Почему вы мне тыкаете?! – предпринял я жалкую попытку отстоять свои права. Он не обратил на нее внимания. Он размышлял о своем.

– Лучше держать тебя под рукой, пока мы не поймаем этого нехорошего дедушку.

И я понял: все, придется ехать! Конечно, они действуют незаконно, но если я попробую от них удрать (это со скованными руками!), они переломают мне ноги.

Какой-то дурак сказал, что пребывание в одиночке прочищает мозги, мол, каждому порядочному и особенно мыслящему человеку надо хотя бы один раз в жизни побывать в тюрьме. По-моему, такая же чепуха, как заявление, что приумножая знания – приумножаешь скорбь. Насколько бы легче мне сейчас было, если бы я знал, что со мной происходит, в какую историю меня запутала судьба.

Ведь не хотел, не хотел никуда я с вами ехать, ненавистный вы мой Ипполит Игнатьевич! И теперь вот я где! Буро-зеленые стены, причем какие-то тошнотворно волнистые, так что падающий чахоточный свет из зарешеченного окошка под потолком откладывается на них бессильными бликами, при одном взгляде на которые становится мучительно ясно – ничего хорошего меня не ждет.

А жуткая дверь в напластованиях серой краски, лязгающая как провинциальная родственница гильотины, сваренная унылым сварщиком в доисторические времена! Стоит одинокому ключу воткнуться в скважину, как возникает такое ощущение, что в камеру ломится спешившийся рыцарь во всех доспехах. Зачем здесь такая безнадежная дверь? Ее бы применять для сдерживания серийных людоедов или предателей, выдающих ядерные секреты родины!

Однако старичок оказался непрост. Никогда бы не подумал, что он способен куда-то вот так взять и исчезнуть. Он был в высшей степени прописанный человек, я уверен, что у него в отдельной папочке хранились все квитанции на квартплату и электричество, и платить он шел в сберкассу прямо в день их получения. На всех выборах он голосовал до одиннадцати утра. Улицу переходил только в строго отведенном месте.

Впрочем, сейчас люди пропадают чаще всего не по своей воле. И если дедушка пропал так, как обычно у нас пропадают, то мне вечно сидеть в этой кубической дыре. А он лежит себе где-нибудь тихонько, зарезанный, в канализационном колодце. Он не четверо красноярских мальчиков, чтобы на его поиски подняли целый город. Хотя, тут у меня блеснула надежда, менты очень, кажется, серьезно заинтересованы в том, чтобы его отыскать. Сами говорили – хорошо ищут.

А если все же сбежал и спрятался?

Где? От кого? Зачем?

Родственники! Опять у меня вскинулась мысль. Должны же быть дети, внуки, внучатые племянники. Друзья нелегкого послевоенного детства. Такие и примут, и скроют.

Я вскочил и подбежал к двери, но по дороге догадался, что уж до этого додуматься могли даже и подмосковные милиционеры.

Отвернулся от двери, и она лязгнула, отворяясь. В проеме стоял лейтенант. Тот вчерашний, вдумчивый. Сейчас у него был усталый вид, за спиной маячил еще один в форме, но не «псих».

– Ну, будем говорить? – спросил лейтенант, дежурно, скучно.

– Я уже все рассказал.

– Объясните, в каких отношениях вы находитесь с генералом Пятиплаховым?

Я подумал – бред продолжается.

– Что, не понял?! В каких отношениях вы находитесь с генералом Пятиплаховым?

– Вы там все с ума посходили! Теперь генерал какой-то. Вы бы лучше поискали родственников старика.

– Уже ищем. А генерала вы такого не знаете?

Я чуть не заплакал от отчаянья – более всего человек бессилен перед чужим безумием. И что вот теперь делать? Я сел на кровать, тупо глядя в стену перед собой.