Пять лет назад мой первый литературный опыт – слова искренней признательности адвокату, писателю, историку Ивану Миронову и издательству «Книжный мир» – увидел свет. Тогда, в начале 2014 года, казалось, что любая война отдаляется от нас хоть и медленно, но уже безвозвратно. К сожалению, эти ощущения очень быстро растворились в наступившей действительности. Новостные ленты вновь начали пропитываться кровью фронтовых сводок. И понять, кто прав или виноват, стало сложно как никогда.

Однако в книге, которую Вы сейчас держите в руках все гораздо проще. Это классическое в беллетристике (на большее Ваш покорный слуга не претендует) противостояние преступников и полицейских, убийц и сыщиков, бандитов и ментов. Мы не воевали с народом, республикой или городом. Мы боролись, по нашему мнению, с абсолютным злом. Вот только происходило все это не на аристократических площадках Агаты Кристи, не в конан-дойлевских этюдах и не на фоне комсомольской идеологемы братьев Вайнеров.

Не стоит цепляться за название романа, здесь нет никакой националистической подоплеки. Рядом с нами точно также под обстрелом вжимались в землю чеченские милиционеры, а предательский удар в спину мы могли получить от тех, с кем стояли в одном строю. Так получилось, что трагическая атмосфера грозненских событий начала нулевых стала главной составляющей детективного сюжета. В любой другой, более мирной обстановке динамика повествования стала бы иной. Оперативники после работы уходили бы к семьям, а не на ночные посты пункта временной дислокации. Их антагонисты не имели бы абсолютной власти с наступлением темноты. А простые жители города не погибали бы десятками при столкновении этих двух миров.

Сейчас встречаясь с бойцами, возвращающимися из командировок, я прошу их показать фотографии нынешнего Грозного. И я могу лишь угадывать в этих красотах когда-то пугающие названия – «Минутка», «Садовая-Фугасная», «Жидовка» или «Красный Молот». И я буду искренен, если скажу: в 2001-м мы и не могли подумать о том, что спустя пятнадцать-двадцать лет город, на который в страхе смотрим сквозь автоматный прицел, исчезнет навсегда. Что, выходя на пыльную центральную трассу, не нужно будет дергаться на каждую проезжающую легковушку. Бронежилет, как элемент обмундирования, в общем-то, не понадобится. А когда покупаешь на рынке сыр или лаваш, боевое охранение со спины выглядит лишним и бессмысленным. Мы даже абстрактно не представляли, что в этих предгорьях расцветут бликующие лепестки фонтанов. Тополя, стряхнув многолетнюю пыль от бронемашин, раскинут зелень своих ладоней. Из огрызков разрушенных зданий вырастут сверкающие небоскребы. А люди, наконец, начнут улыбаться.

Мы не знали об этом.

Мы не делили на «ваших» и «наших».

Мы просто делали свою работу.

Пить, в русском понимании этого слова, начали сразу же после Москвы. Грани дисциплины, ответственности, осознание того, что это поездка на войну и всё будет серьезно отошли на третий план. Рассказы «бывалых и битых», уже не приводили должного строго-страшного впечатления, да и присутствие живых – здоровых рассказчиков подсознательно оставляло лишь ощущение просмотренных фильмов, естественно, с разной режиссурой: от эмоционально-цветного до мычаще-черно-белого.

Как-то незаметно исчезла из проходов плацкартных вагонов мощная, увенчанная «афганской» панамой, фигура полковника Куликова. Вероятность появления филинообразного полковника Елина свелась к нулю, а вскоре совсем пропала. Правда не смыло с вагонного горизонта зама по тылу, но отношение к нему изначально не отличавшееся глубоким трепетом и уважением, через 300–400 километров и вовсе трансформировалось в восприятие его, как некоего «домового», а точнее, как в «Чародеях», «вагонного». Его, согласно табелю положенности, кругленькая, суетливо-деловитая фигурка периодически возникала из плотного, пропахшего несвежими телами, воздуха, что-то пытаясь учесть, записать, сосчитать и снова исчезала. Общего хождения отсеков к отсекам пока ещё не было, ввиду того, что пассажиры как следует не познакомились. Но всё, как говорится, впереди.