Услышав звонок в дверь, Меркулов заторопился в прихожую. Ояр – в клетчатой кепке и кожаной куртке – еще за порогом широко раскинул руки для объятий и чуть ли не прыгнул на рослого Петра, прижавшись мокрой от снега – от снега ли? – щекой к его плечу, и крепко хлопнул ладонями по широкой спине приятеля. Потом отстранился и, как ни в чем не бывало поглядев на Меркулова снизу вверх – Юри был почти на голову ниже, – спокойно сказал:

– Привет! Тапочки дашь или можно в ботинках? В московских домах любят предлагать гостям тапочки.

– Проходи так, – буркнул Петр, помогая ему снять куртку. Вешалки у нее не оказалось, и он повесил кожанку гостя на стул в комнате.

– О, все как в добрые старые времена, – проходя на кухню, заметил Ояр. – Руки можно вымыть?

Петр проводил его в ванную и, пока Юри тщательно смывал с ладоней грязь, исподтишка разглядывал старого приятеля. Пожалуй, постарел, появились нездоровые мешки под глазами, около тонких, язвительных губ залегли жесткие складки, но по-прежнему торчат поседевшие вихры над высоким, уже покрытым морщинами лбом и глаза смотрят лукаво, словно в них притаились маленькие голубые чертенята. И все тот же стиль в одежде: черные башмаки хорошей кожи, темно-серые шерстяные брюки, вязаный жилет и голубая рубашка, перехваченная у ворота традиционным «приевите» с кусочком желтоватого янтаря – он и раньше предпочитал носить вместо галстука тесемку с национальным узором, как бы нарочито подчеркивая свое прибалтийское происхождение.

– Ты тоже не стал моложе, – перехватив в зеркале взгляд хозяина, подмигнул гость. – Ну, веди за стол.

Перед тем как сесть, Ояр осторожно откинул край занавески на окне и выглянул на улицу:

– Это окно во двор? Хорошо, можно присматривать за машиной. Наливай, выпьем по рюмочке, а потом покажу тебе свою «лайбу». Заодно поможешь перетащить сумки. Ты же обещал приютить меня на пару дней. Или передумал?

– Нет, оставайся, – Петр разлил водку в рюмки. – За встречу!

– За встречу, – эхом повторил Ояр, залпом выпил и, запихнув в рот кусок сыра, выскочил из-за стола. – Пошли за сумками, а то не смогу сидеть спокойно. Вдруг утянут чего.

Меркулов молча оделся, взял ключи от квартиры и вместе с Юри вышел во двор. Остановившись у парадного, Ояр начал вертеть головой во все стороны, словно кого-то высматривал.

– Двор у тебя большой, – заключил он и повел Петра к своему серенькому неприметному жигуленку, приткнувшемуся около детской площадки. В его багажнике и салоне оказалось несколько больших и довольно тяжелых туго набитых спортивных сумок.

– Никак, в челноки подался? – пошутил Меркулов, вешая на каждое плечо по паре сумок.

– Вроде того, – буркнул Ояр и повторил: – Двор у тебя большой.

– Старая Москва, – усмехнулся Петр, – Чистые пруды рядом. Пошли наверх, а то прохладно.

Сумки он сложил в дальней комнате, как пожелал Ояр, и не преминул съязвить:

– Все мое ношу с собой?

– Да, как Федр, – согласился Ояр и бережно поставил рядом с сумками объемистый дипломат с наборными замками. – Теперь продолжим? Честно говоря, не терпится услышать, как ты, что ты?

На кухне, прежде чем вновь сесть за стол, он опять выглянул в окно, проверяя, на месте ли машина.

– Она у тебя под сигнализацией? – поинтересовался Петр.

– Нет, поэтому и дергаюсь… Ладно, не обращай внимания. Я слышал, ты давно женился и отнюдь не на Ирине? Чего же так? Ведь она откровенно предпочла тебя мне. Ты ведь жил с ней!

– Ты… Ты знал об этом? – удивился Меркулов. – И, тем не менее, продолжал ухаживания?

– Молодой был, глупый, – беспечно рассмеялся Ояр. – Потом понял, что баб на свете хватает, и даже есть получше. Ты, вроде, тоже дошел до этого своим умом. Или подсказали?

Он выпил и быстро начал закусывать, одновременно откусывая от большого бутерброда и поглощая шпроты. Петр тихо сказал:

– Перед твоим звонком по телефону мне как раз приснилась Ирина.

– Да? – заинтересованно взглянул на него Юри. – А она тебе только снится?

– Что ты имеешь в виду? – не понял хозяин.

– Неужели она тебе ни разу не позвонила по возвращении и вы не встречались? – лукаво улыбнулся Ояр. – Как говорят русские, старая или, как там, первая любовь не ржавеет!

– Разве Ирина в Москве? Я слышал, она вышла замуж и надолго уехала за границу.

– Все в прошлом, старичок, все в прошлом, – Юри откинулся на спинку стула и с иронией поглядел на Петра. Он знал, что его привычка называть приятеля «старичком» всегда приводила Меркулова в тихое бешенство, но, тем не менее, постоянно продолжал его поддразнивать. Значит, за долгие годы разлуки он не забыл об этом? И Ирина в Москве?

– Она давно развелась и теперь у нее какой-то деятель из игорного бизнеса. Довольно противный пожилой тип, зато с тугой мошной, – хмыкнул Ояр. – Детей она отправила к бабушке и прислуживает новому падишаху: жить-то надо! Прежний муж, говорят, обчистил ее до нитки, а ЦК КПСС, где работал папочка нашей дорогой общей первой любви, приказал долго жить, как и папа.

– Василий Иванович умер? – полуутвердительно спросил Меркулов.

– Тебе о нем особенно жалеть нечего, – отрезал Юри. – Именно он тебе всю карьеру-то и поломал, когда ты не захотел обвенчаться с его доченькой.

– Не смей так говорить, – набычился Петр. – То, что было между нами, было между нами! Понял?

– Понял! – гость шутливо поднял руки ладонями вверх. – Давай лучше о тебе. Ты женат?

– Да, – внезапная вспышка гнева уже прошла, и Меркулов старался говорить лениво-спокойно, хотя на душе остался какой-то неприятный осадок. – Женат. Дочери уже девятнадцать, недавно выдал замуж, а сын – еще совсем малыш, три годика.

– Большая разница, – Ояр причмокнул, то ли выражая сожаление, то ли восхищаясь отвагой приятеля, решившего заводить в столь трудное время детей, и долил в рюмки водки. – За их здоровье!

Выпили, вяло пожевали, Юри опять сбегал к окну поглядеть на машину, а потом спросил:

– А ты что поделываешь?

– Живу на переводах, – пожал плечами Петр. – Английский, немецкий. Удалось тут на три года съездить поработать в Африку, немножко зашиб деньжат, ребятишкам помочь.

– Ты же был приличным китаистом? – удивленно поднял брови гость.

– Как оказалось, это никому не нужно, особенно после того как, по твоему выражению, мне поломали карьеру. Спороли все регалии и отправили на улицу: добывать хлеб насущный в поте лица своего.

– Врешь, – глаза Ояра стали жесткими и холодными. – Все врешь!

– Ты о чем? – в свою очередь удивился Меркулов.

– Сам знаешь, – отрезал Юри. – И я знаю о тебе все! Понимаешь, все знаю! Иначе не приехал бы.

– Что знаешь?

Но гость словно не слышал вопроса. Слегка ослабив узелок приевите и спустив пониже удерживавший его кусочек янтаря, он развалился на стуле и лениво процедил:

– Не беспокойся, мне нужно пересидеть всего пару дней. Потом я исчезну. Не только из Москвы, но и из России.

– Хочешь эмигрировать?

– Слушай, – Ояр немного наклонился над столом. – Будет ваньку-то валять! Какая эмиграция? Мне надо уходить отсюда, уползать тихо и незаметно, унося в зубах добычу, которая нужна моей новой родине.

– Родина не может быть новой или старой, – резко ответил Петр.

– Латвия освободилась, – гордо выпрямился Ояр. – История начинается с новой страницы.

– Историю нельзя без конца переписывать!

– Иногда это необходимо, – зло ощерился Юри. – Кстати, если мне придется уйти налегке или покинуть тебя на некоторое время, никому не говори, где мои вещи и не отдавай их. Я вернусь за ними сам, обязательно вернусь!

– Ты связался со спецслужбами прибалтов? – догадался Меркулов.

– Не важно, со спецслужбами, с криминальными группировками, не важно, с кем и как я связался, – отчеканил гость. – Важно, что получишь взамен! Ты твердил, что три года оттрубил в похабном климате Африки, а я оттрубил здесь! Считай, что тоже переводчиком, не важно, с какого на какой, важно, что переводил. Неужели ты, Питер, так и остался идеалистом?