— Ты все-таки опомнись, чему ты мальчишку учишь? Врать? Вот он и вырастет у нас лгуном и притворщиком.
— Не лгать, а только не показывать виду. Не быть разинями.
— Так! — сказал дедушка. — Значит, например, мы увидим там море, и нам надо будет сейчас сморщить нос и говорить, что от него не так пахнет, и начать капризничать, зачем там волны и тому подобное?
Бабушка ответила, чтоб он не дурачился, он прекрасно понимает, что покупка такое дело, что один хочет продать подороже, а другой — купить подешевле, и вообще она уже чувствует, что мы попадем в лапы к жуликам и спекулянтам, и нас обманут как маленьких, обведут вокруг пальца, и все наши трудовые сбережения за долгие годы пойдут прахом.
— Ну уж что-что, а как продают-покупают, я знаю отлично еще из дореволюционной литературы, — сказал дедушка, — могу даже купить у цыгана лошадь, и то не обманут.
Деньгами мы взяли с собой три тысячи. У дедушки в толстовке было шесть карманов, и мы положили по пятьсот рублей в каждый и зашпилили английскими булавками, а сто рублей на дорогу зашпилили на мне. Остальные деньги в аккредитивах бабушка зашила под подкладку толстовки нарочно повсюду в разных местах, чтоб никто их не смог украсть сразу все. Чтобы они не помялись, бабушка каждую половинку аккредитива завернула в толстую оберточную бумагу, и, когда мы вышли на улицу, дедушка так зашуршал, что даже стали оборачиваться прохожие.
На вокзале мы купили билеты и хотели взять мороженого, но оказалось, что все остальные деньги зашпилены и неудобно при людях доставать. Все равно настроение у нас в вагоне было очень хорошее.
Мы рассматривали картинки в книжке, где были нарисованы красные помидоры и зеленые огурцы и объяснялось, как повысить урожайность всех сортов овощей. Когда мы дошли до тыквы, дедушка вспомнил, как в детстве ел тыквенную кашу, и рассказывал про это до тех пор, пока нам не захотелось есть. Мы вытащили свои припасы и стали закусывать. Мне все приходилось разворачивать самому и подавать дедушке, потому что он при людях стеснялся шевелиться в своей толстовке. Она потрескивала, как будто там внутри дедушки что-то ломалось вроде фанерки.
Мы приняли решение сажать укроп между кустиков помидоров, чтоб экономить площадь нашего огорода, и начали изучать книжку про удобрения, но тут оказалось, что скоро нам слезать, и мы стали заглядывать в окошко вперед, не узнаем ли ту местность, которая была уже немного знакома по карте.
Потом мы поехали в автобусе, но не по улице, как в городе, а прямо через лес. На остановках тоже не было никаких улиц, только дощечка «Остановка автобуса», и небольшой навес с деревянной скамеечкой, и рядом какой-нибудь домик или два на краю леса. Одна остановка нам особенно понравилась. Табличка была прибита прямо к сосне, и никто тут не ждал автобуса, кроме рыжей белки, которая, увидев нас, взлетела на ветку, заболтала хвостом и сердито застрекотала, чтоб мы скорей уезжали с ее остановки.
Так мы не заметили, как доехали до самого конца. Нам показали, куда идти, и мы пошли по сыпучему песку между двух заборчиков и вдруг увидели, как блестит на солнце море. Тут нам так понравилось, что мы повалились прямо в песок и зажмурились. Мы грелись на солнышке, пока дед совсем не распарился в своей толстовке.
Дом Гавриловых, который мы искали, оказался на краю поселка, почти у самого берега моря. Дальше стояло только одно дерево, а за деревом уже лежал камень, одним боком купавшийся в море. Лучшего места просто придумать было невозможно. Мы с дедушкой решили: будь наша воля, мы бы на этом месте поставили маяк и жили бы на самом верху в комнате с круглым балкончиком, откуда все видно вокруг на двести морских миль.
Мы постучали в калитку, и на стук прибежала собака. Следом за собакой прибежала девочка в спортивных штанах. Пальцы на руках у нее были растопырены и совсем черные. Она весело спросила, кто мы такие, а когда мы сказали, молча повернулась и медленно ушла, посвистывая и покачиваясь, как будто тут никого не было, и потом кому-то крикнула:
— Покупатели приехали! — «Покупатели» она произнесла до того противным голосом, что мне даже смешно стало, а не обидно. Кривляка и задавака — уж сразу видно.
— Только бы торговаться не пришлось, — шепотом сказал дедушка, стиснув мне руку. — Мне это смерть…
Нам навстречу вышел из-за угла дома большой человек в дырявой соломенной шляпе. Он вытер руки, испачканные в земле, поздоровался с нами и повел в дом. У двери мы все столпились, споря, кому входить первому, и тут я заметил, что человек этот, пожалуй, старше дедушки и оба они улыбаются, приглашая друг друга проходить вперед, и бормочут совсем не к месту какую-то чушь, вроде «очень приятно» и «пожалуйста», и было видно, что оба стесняются, им ужасно чего-то неловко. Тут мне самому стало так неловко, что я рад был провалиться. В первый раз я вдруг подумал: как это так, вот мы приехали и купим этот дом, а этому старику с противной девчонкой скажем: «Теперь вы уходите и больше не ходите сюда». Мне все на свете стало противно, и я не захотел никакого дома. Я даже пальцы на ногах загнул и заметил, что стою и кряхчу, как будто кто мне сел на живот.
Мы прошлись по комнатам, но я про себя все кряхтел и ни на что не глядел. Потом дедушка сказал, чтоб я шел в сад, пока они займутся серьезным деловым разговором.
Девочка копалась в клубничных грядках. На меня она даже не оглянулась. Я от нечего делать стал взбираться на громадный серый камень, который лежал у ограды. Тогда девочка сказала скромным таким ехидным голосом:
— Мальчик, не лазайте на камни, там водятся змеи.
Под камнями было темно и сыро — там и вправду кто угодно мог водиться. Я осторожно переполз на другую сторону и спрыгнул на траву, и девочка сейчас же сказала змеиным голосом:
— Мальчик, не топчите, пожалуйста, нашу траву. Не купили! — И опять даже не обернулась. Самое противное было, что она старалась разговаривать, будто ей целых двадцать или пятьдесят лет, а я маленький мальчик. А сама ничуть не старше меня.
Я пошел на берег моря, чтоб быть от нее подальше, и стал швырять камушки в воду. Сперва просто так, потом стал целиться, чтобы попадать в палку, торчавшую из воды. Я неплохо попадал, но когда сильно промахивался, то слышал за спиной, как девчонка хихикала или покашливала противным голосом. Тогда я сделал вид, что кидаю камни просто так, и стал их подкидывать кверху, так что один камушек, падая, чуть не стукнул меня по лбу, я еле отскочил, и тут, конечно, она даже хрюкнула от удовольствия. Вредная.
Я стал прогуливаться вдоль берега и громко насвистывать. Я хорошо умею свистеть и старался, чтоб у меня выходило как можно лучше, но девочка улучила момент, когда я подошел поближе, и сказала:
— Ненавижу, когда свистят фальшиво.
— Где фальшиво?
Мы стали друг против друга, чуть лбами не столкнулись, и по очереди стали свистеть песенку «Потому что водою из-под крана умываюсь я каждый день…», и она сказала, что в первый раз я сфальшивил, и показала, какую ноту, и все это было вранье, я свистел правильно.
Она спорила и старалась меня пересвистеть, натужилась так, что вместо свиста у нее брызнула слюна, и несколько капелек попало мне на щеку. Она сейчас же крикнула: «Не смейте, пожалуйста, плеваться, мальчик!» — и тут же засмеялась, поскорее отвернулась и опять стала обрывать с клубники зеленые усы. Она сделалась очень симпатичная, когда засмеялась, и я предложил помочь ей обрывать усы.
— Нет, не надо, — ответила она. — Это вас совершенно не касается. Это наше личное дело… Просто дедушка решил, что мы должны до отъезда всю клубнику прополоть. Все оставить в порядке, чтоб нас вспоминали добром, кто тут поселится. Мне-то лично больше хотелось бы, чтоб они все лопнули. Я только ради дедушки делаю.
— А вам что, не хочется уезжать? — спросил я, и она чуть не подскочила от этого вопроса, у нее даже уши покраснели. Мне неловко стало, и, чтобы замять это дело, я сказал, что местность у них действительно красивая, и потом — море! Мне бы тоже не захотелось отсюда уезжать. Но тут девочка меня перебила:
